Какша - Джим Додж

Приехав на ранчо (где Лотти Андерсон навела по его просьбе порядок), Джейк посадил Кроху за стол, поставил перед ним галлон молока и фунт печенья «Орео», а сам отправился разгружать машину и обустраивать мальчонке комнату. Вернувшись на кухню, он увидел, что Кроха сидит на полу у дровяного ящика и строит миниатюрный ячеистый забор из щепок секвойи. Джейк вышел во двор и нарубил ему новых. В закатном небе он разглядел, как на юг вслед за солнечным светом летит неровный утиный клин, но, вопреки обыкновению, в душе Джейка ничего не шевельнулось. У него теперь есть за кем смотреть и о ком заботиться. Он чувствовал, что обрел себя. А утки разберутся сами.

Глава II. ВЕЛИКИЙ ШАШЕЧНЫЙ ТУРНИР 77 ГОДА

Ранней весной 77-го Джонатан «Кроха» Макхерст, которому недавно стукнуло 22, тихо сходил с ума. В начале февраля пять дней подряд шли проливные дожди — семь дюймов холодной воды, ветер до костей — потом небо прояснилось, и вероломное благоухание весны продержалось до второй недели марта. Кроха сперва не поверил погоде, но через двадцать дней все же вышел во двор взглянуть на землю. Она была превосходной. Всю зиму Кроха проектировал забор, чертил его на разграфленной бумаге, каждое воскресенье чистил и смазывал инструменты, пока дедушка Джейк не стал божиться, что они уже выскальзывают из рук, и вот приготовления наконец-то совпали с прекрасной погодой — в такой земле только и надо рыть для столбов ямы: не хлябь, когда болтается лопата, но и не сушь такая, что не отковырять ни куска. В первый же день Кроха отправился в поле и выкопал сто двадцать ям глубиной ровно три фута — через одинаковые семифутовые промежутки, строго в линию, как по струнке. Возвращаясь этим вечером домой, он что-то насвистывал, а вернувшись, съел на ужин половину оленьей отбивной и гору жареной картошки, вымыл посуду, пять раз вчистую обыграл дедушку в шашки, опрокинул в себя вечернюю стопку Шепота Старой Смерти и повалился на кровать как раз в ту минуту, когда дедушка Джейк вывалился за дверь.

— Опять свидание? — ухмыльнулся Кроха, поскольку именно так объяснял дедушка Джейк свои начавшиеся пару недель назад ночные шатания.

— Все лучше, чем дрочить, — хмыкнул Дедушка и был таков.

Неожиданное, неистовое сияние вырвало Кроху из сна. Смурной, ошалевший, он провисел в этом слепящем свете, казалось, не один час, прежде чем небеса, наконец, раскололись и дом качнулся от дерганого громового раската. А когда грохот затих, завыл ветер — призрачный спутник грома. Первые капли дождя упали нервным шквалом, и полило. От злости Кроха швырнул подушку в стену — такое с ним случалось редко.

Так началась первая из трех налетевших с Гавайских островов гроз. Каждая продолжалась примерно два дня, и примерно пятнадцать часов сырого затишья отделяли друг от друга тропические ливни. Эти промежутки становились для Крохи пыткой: они обещали, но обещаний не выполняли. Дедушка Джейк был примерно так же плох. Промокнув в первую грозу, он подхватил простуду (впервые, как утверждал, за всю жизнь) и незамедлительно улегся в постель. Крохе пришлось готовить еду и ухаживать за стариком, что в основном означало доставлять ему виски и каждый день по несколько часов играть в шашки. (Дедушка Джейк решил, что пока он тут болеет, можно отточить технику, а потом сыграть с Лабом Ноландом на сто долларов за партию.) Однажды, когда Кроха был еще мал и безус, он выиграл у Лаба Ноланда две тысячи семьсот долларов, теперь же, поумнев на десять лет, он с постоянством атомных часов разносил в пух и прах дедушку.

В первый день они договорились играть до пяти побед из девяти, но когда Кроха выиграл подряд пять партий, Дедушка настоял на девятнадцати (чтобы отмести случайную удачу — объявил он), а через два дня после того, как прекратились грозы и Кроха стал чесаться от желания поскорей заняться своим забором, они играли на пятьсот побед из девятисот девяноста девяти, а счет был 451:12 в пользу Крохи. Иначе говоря, прошло ровно двенадцать партий после того, как Кроха, сообразив, что Дедушка, пока не выиграет, не поправится, решил поддаться — что, учитывая все более эксцентричную манеру стариковской игры, было не так уж просто.

Три следующих дня они просидели лицом к лицу за доской. Со стороны никто бы не подумал, что они родственники. Крохе исполнилось двадцать два года, но круглое ласковое лицо делало его на шесть лет моложе, удерживая в запинающемся отрочестве. Дедушке стукнуло девяносто девять, ум его был ясен, хоть его и постепенно пленяли заминки и огрехи старости. Кроха, подобно многим обладателям этого прозвища, был ростом шесть футов пять дюймов[3], стоя в ямке, и продавливал весы «Толедо» на двести шестьдесят девять фунтов[4]. Дедушка дотягивал до пяти футов пяти дюймов[5] в ковбойских сапогах и весил лишь на одну метку больше ста фунтов[6] — однако в ответ на малейшую провокацию неизменно заявлял, что рост его достигал когда-то шесть футов, а вес — двести фунтов, но изнурительная работа и куда более изнурительные женщины заставили его съежиться, а вот будь он сейчас поближе к молодости — чтоб хотя бы докричаться — он засадил бы чью хочешь задницу между трех бревен да так бы и продержал, пока не повалят весь лес. К счастью, Кроха был настолько же покладист, насколько Дедушка своенравен, и в той же степени мирен и кроток, в какой старик вспыльчив и кровожаден.

Разница в темпераментах переносилась на игру. Кроха любил ясную ровную шашечную линию. Дедушка предпочитал не раскрывать карты, держать в тайне сильные приемы и мчаться в жерло хаоса верхом на собственном привидении. Кроха начинал работу с восходом солнца. Дедушка расшевеливался к полудню. Кроха не возражал против мытья посуды. Дедушка занимался готовкой — эту премудрость пришлось освоить, когда он привез Кроху к себе, и со временем ему даже понравилось — однако, готовил он только обед, единственный свой полноценный прием пищи: завтрак он просыпал, а на ланч выпивал чашку кофе и стопарь Шепота Старой Смерти. Кроха пил совсем мало, лишь чуток на ночь, чтобы отвадить сны. Дедушка пил много, почти пинту в день, чтобы сны крутились бойчее.

Кроха ловил рыб на приманку, сам привязывал ее к леске, заставляя Джейка морщиться от отвращения — тот признавал только червя, он всегда ловил на червя, чем, черт подери, плохи черви, и утверждал, что в аду вырастут сугробы, прежде чем он согласится ловить рыбу на примотанный к крючку пук куриных перышек.

Кроха посмеивался, часто и добродушно. Дедушка гоготал, хрипел, хмыкал, гикал и рычал.

У Крохи имелся полный набор крепких, хорошей формы зубов. У Дедушки — крепкий, хорошей формы набор десен плюс пять зубов, два из которых встречались, позволяя их хозяину вгрызаться в хрящи.

Кроха не любил мечтать. Дедушка с некоторых пор отдавался мечтам постоянно, словно уносимая рекой щепка.

И все же их различие, каким бы огромным оно ни казалось, было поверхностным; немногочисленные черты сходства скрывались в глубине: дедушку и внука связывала та неясная любовь, которую они питали друг к другу, доброта, что важнее простой терпимости, и понимание каждым кровяным шариком любого порыва в заботливых сердцах. В самом начале Джейк изо всех сил пытался вытащить Кроху из скорлупы: он забрасывал его конфетами, бейсболами, игрушечными железными дорогами, удочками, шоколадным печеньем, постоянным вниманием и полной стариковской вседозволенностью. Стоило Лотти Андерсон обмолвиться, что дети Крохиного возраста любят возиться в песочнице, Дедушка тут же пригнал Барни Уэтзлера из «Гравия Братьев Уэтзлер» с тридцатью ярдами отборного речного песка. Выяснив, что у каждого мальчика должна быть собака, дедушка Джейк за месяц обзавелся четырьмя: парой щенков кунхаунда, бретанским спаниелем и крепкоголовым метисом гончей породы по кличке Босс (без всякого дедушкиного виски он прослужил восемнадцать лет постоянным Крохиным спутником, пока огромный дикий хряк по прозвищу Столбняк не разодрал его от мошонки до ошейника. Собрав всю свою волю, Босс дополз до дома, чтобы поскрестись перед смертью в дверь).

Когда все эти упражнения доброй воли оказались, мягко говоря, бесплодными, дедушка Джейк вытащил на крыльцо бутыль и уселся пропускать через мозги Шепот Старой Смерти. Не сразу, но все же ему удалось крепко схватить очевидное: Кроха подавлен смертью матери, а потому вылечат его только время и, может быть, немного ласки — так что Джейк решил оставить все как есть, жить своей жизнью, и если мальчонка захочет быть с ним, то замечательно, всегда пожалуйста, если же нет… что ж, старику не привыкать рыбачить в одиночку. Чтобы завоевать доверие и стать реальностью, настоящим чувствам нужно время — однако, счел Джейк, уж чего у него вдосталь при его-то бессмертии, так это времени.