Уроки любви - Жаклин Уилсон

Я собиралась купить Грейс фунт шикарных шоколадных конфет в красивой подарочной упаковке, но тут увидела в витрине большого белого шоколадного зайца с оранжевой марципановой морковкой. Я поняла, что это то, что нужно.

– Как мне его назвать? Как в мультике, зайчик Питер? А еще был кролик Бенджамин…

– Почему бы тебе не придумать имя самой, Грейс?

– Ты же знаешь, что я не умею. Придумай ты для него красивое имя.

– Зачем? Ты же его съешь за две секунды. Я тебя знаю, к полуночи от него и лапки не останется.

– Я не буду его есть. Он слишком красивый! Я его сохраню навсегда!

При этом пухлые пальчики Грейс уже развязывали ленточку и срывали с зайца целлофан. Она в восторге понюхала сливочные ушки.

– Ой, как чудесно пахнет!

– Ну так ешь его, дурочка! Он же для этого и сделан!

– Не могу! А может, мне съесть морковку? Не хочу его портить. А может, я лизну ушко, чтобы узнать, какой он на вкус?

– Давай-давай!

Грейс высунула язык и лизнула. Потом еще раз и еще, и еще. А потом к языку сами собой присоединились зубы, и шоколадный зайка в минуту остался без ушей.

– О-о! – блаженно вздыхала Грейс.

Потом она включила фонарик – и увидела, что наделала.

– О-о! – простонала она уже другим тоном.

– Да все нормально, ты просто доедай его скорее. Он же для этого.

– Я его испортила! Ну почему я такая обжора? Смотри, какая у него теперь страшная дырка в голове!

– С зайцем все в порядке.

– Ничего не в порядке! Хочу, чтобы он снова стал целым! – Похоже было, что Грейс сейчас разревется.

– Ну что ж, уши его у тебя в животе. Если ты быстренько отправишь туда и все остальное, может, оно и склеится обратно, как пластилин. Тогда заяц окажется весь целиком у тебя в животике, это будет его личная нора.

Грейс неуверенно хихикнула и взялась за шоколадную голову. Мне она предложила переднюю лапу, решив, что с тремя лапами заяц в своей личной норе обойдется. Но я так живо представила его, что мне тоже стало немного не по себе. Как будто мы вздумали съесть настоящего домашнего зайку.

– Доедай уж своего зайца сама, Грейси, – сказала я.

– До чего же вкусный! – произнесла она невнятно с набитым ртом. – А когда ты его купила? – Она замерла. До нее вдруг дошло. – Где ты взяла деньги?

– Эй, потише!

– Я шепотом!

Тут мы услышали, как открылась дверь родительской спальни. Мы затаили дыхание. Я выключила фонарик, а Грейс перелезла в свою кровать. Раздались шаги – шарканье и хлопанье старых шлепанцев.

– Все в порядке, это мама, – прошептала я.

Мы слышали, как она прошла по коридору мимо нашей спальни и спустилась по лестнице на первый этаж, над магазином. Ступеньки скрипели при каждом ее шаге. Мама у нас увесистая женщина.

Мы услышали, как она прошла на кухню и открыла дверь холодильника.

– Она, видно, тоже решила устроить себе ночной пир, – пробормотала я.

– Все равно не такой, как у меня! – шепнула Грейс, откусывая еще кусочек.

Мама поднялась обратно, теперь уже медленнее, тяжело дыша.

– Может, мне оставить кусочек для мамы? – спросила Грейс.

– Нет!

– Она обожает шоколад.

– Ш-ш-ш!

– Я бы ей утром отдала, – настаивала Грейс.

– Тихо ты, а то она услышит!

Поздно. Шаги остановились у нашей двери.

– Девочки, вы что, не спите?

– Спим! – откликнулась идиотка Грейс.

Мама открыла дверь и вошла в комнату.

– Вам уже сто лет пора спать. – Она подошла к кровати Грейс и склонилась над ней. – С тобой все в порядке, детка?

– Да, мама, – ответила Грейс.

– А с тобой, Пруденс?

– Все отлично, – пробормотала я, зевая, чтобы притвориться сонной.

– Мам, ты что, проголодалась? – спросила Грейс. – Мы слышали, как ты ходила на кухню.

– Я несу папе стакан молока. Он что-то неважно себя чувствует. У него опять это странное головокружение. – Голос у мамы был очень встревоженный.

– Сходил бы он к врачу, – сказала я.

– Ну, ты же знаешь папу, – ответила мама. – Пруденс, поговорила бы ты с ним, а? Когда он будет в хорошем настроении. Тебя он, может быть, и послушается.

Я скорчила гримасу в темноте. Ненавижу быть папиной любимицей. Тем более что толку от этого никакого. Если он чего-то не хочет, я его не уговорю. Его никто не уговорит.

– Ладно, попробую сказать ему про врача, – пообещала я, – но не думаю, что это подействует.

– Спасибо, детка, откликнулась мама. – Ну ладно, спокойной ночи.

Она поцеловала Грейс, неловко потрепала меня по плечу и вышла из комнаты, осторожно придерживая стакан, чтобы не расплескать молоко.

– Какая ты дура, Грейс! – прошипела я.

– Прости! – Она откусила еще кусок шоколадного зайца. – До чего же вкусно!

Она уснула с набитым ртом и сладко засопела.

А я еще долго не засыпала, разговаривая с Товией.

2

Я проснулась рано и еще раз пробежала глазами журналы, прежде чем разгладить их и спрятать под матрас. Потом я вытащила из постели хрустящую целлофановую обертку от зайца и спрятала ее тоже. Бросать ее в мусорное ведро было слишком опасно. Когда на отца накатит, он может и весь мусор перетрясти – обычно чтобы обругать маму за лишние покупки.

Я умылась и надела платье в красно-белую клетку. Косу я заплела красной тесемкой, на которую нацепила три ярко-алые бусины. Сюда бы подошла красная помада, но отец не разрешает нам пользоваться косметикой. Утро было прохладное, поэтому я надела еще красную кофту – странное изделие домашней вязки с капюшоном, как у гнома.

Грейс еще вовсю спала, губы у нее были измазаны белым шоколадом. Будем надеяться, что она хорошенько умоется, прежде чем идти на кухню завтракать.

Из спальни родителей раздавалось похрапывание, и я понадеялась, что кухня пока в моем распоряжении. Я сделала себе чашку чая и устроилась за кухонным столом с альбомом и новой коробкой акварели, пытаясь воспроизвести по памяти картину с Товией и ангелом.

Задняя дверь вдруг открылась, так что я подскочила. Кисточка с красной краской скользнула по бумаге, так что у бедного Товии оказалось огромное мускулистое бедро.

– Доброе утро, Красная Шапочка, – сказал отец, дергая меня за красный шерстяной капюшон.

Я постаралась изобразить пай-девочку.

– Привет, папа! – Я улыбнулась, промакивая рисунок бумажным платком.

Я в ужасе ждала, что отец заметит новые краски, купленные на украденные деньги за уроки математики.

– Что, испортила картинку? – Отец включил чайник, чтобы заварить и себе чаю.

– Ты вошел так неожиданно. Я думала, ты еще спишь. – Я поскорее закрыла коробку с красками, чтобы он не заметил, какие они новые.

– Я выходил в сад подышать, – Отец продемонстрировал глубокий вдох и выдох. – Прочистить легкие.

Он развел руками и хлопнул себя по груди в знак того, что прекрасно себя чувствует. На самом деле выглядел он ужасно – весь бледный, осунувшийся, а лицо такое напряженное, что видно было, как бьются жилки на веке и на виске. На нем была старая безрукавка, когда-то зеленая, а теперь странного болотного цвета. Рукава рубашки были закатаны с обычной отцовской тщательностью. Из-под них выглядывали голые руки, до того худые, что набрякшие вены, казалось, вот-вот прорвут кожу.

– Ты себя хорошо чувствуешь, папа?

– Ну конечно! – Он возмущенно посмотрел на меня. – Даже разрумянился!

Никакого румянца на его серой коже не было и в помине.

– А что это у тебя за странные головокружения? – Я решила воспользоваться случаем.

Это была ошибка.

– Что это тебе мать наговорила? Я совершенно здоров! Подумаешь, голова на минуту закружилась, так она уже подняла панику. – Отец подозрительно прищурился. – Она небось и тебя вербовала для своей кампании «отведем-его-к-врачу»?

– Что? – Я изобразила недоумение и попыталась сменить тему: – Что тебе сделать на завтрак, папа? Гренки? Яйцо сварить?

– Нет уж, ты его лучше не вари, Пруденс. Оно у тебя будет или совсем жидкое, или твердое, как камень. – Папа сам поставил кастрюльку с яйцом на плиту. – Ты бы училась у матери.

Отец был убежденным холостяком, пока мама не проложила путь к его сердцу своими йоркширскими пудингами и тортами на патоке. Я знаю, что она отлично готовит, но ненавижу всю эту традиционную британскую домашнюю кухню с пирожками, ватрушками, соусами и кремами из подручных продуктов. Мне куда больше по вкусу полуфабрикаты и готовая еда из ресторанов.

Мы с Грейс знаем наизусть меню китайского кафе «Кам-Тонг» и «Руби-карри-хауза» в нашем торговом центре, но нам ни разу не позволили там пообедать. Нам даже ни разу не удалось попробовать что-нибудь из «Пиццы навынос» на углу, хотя мы с Грейс часами просиживали над брошенными в почтовый ящик рекламными буклетами, выбирая идеальное сочетание начинок. Единственная готовая еда, которая допускалась у нас в доме, – это рыба с картошкой из ларька раз в месяц, и то в прошлый раз нам ее не досталось, потому что отец заявил, будто печеночный приступ у него был «от этой жирной гадости».