Александр Суворов. Первая шпага империи - Замостьянов Арсений Александрович

С небольшим отрядом Суворов настиг отряд пулавцев у деревни Орехово и дал бой, в котором уничтожил до 300 противников при минимальных потерях ранеными с русской стороны. Неприятной неожиданностью для Пулавских стало тщательно организованное Суворовым преследование. У Влодавы отряд Пулавских снова потерпел поражение. Франц-Ксаверий Пулавский погиб в бою, а его брату Казимиру удалось бежать. Он ещё повоюет в Польше, получит несколько суворовских уроков, а после окажется за океаном, в армии генерала Джорджа Вашингтона. Один из любопытных и достойных нашего уважения современников Суворова — Казимир Пулавский, полководец предприимчивый и энергичный.

В окрестностях Бреста конфедераты отвоевались: «По разбитии пулавцев под Ореховым вся провинция чиста», — рапортовал Суворов. После победы над конфедератами при деревне Орехово (конец 1769 года) Суворова произвели в генерал-майоры. Будущему генералиссимусу шёл сороковой год…

Новый командующий, генерал-поручик Веймарн, посылает Суворова в эпицентр кампании — в Люблин. Ганс фон Веймарн (1722–1792) — лифляндский аристократ, получивший на русской службе гордое имя-отчество Иван Иванович. Тактикой Веймарна в борьбе с конфедератами было постоянное преследование разрозненных польских отрядов небольшими русскими командами. Веймарн слыл придирчивым и дотошным командующим, требовал от подчинённых постоянных рапортов, не поощрял инициативу и стремился отслеживать каждый шаг действовавших в Речи Посполитой русских генералов и полковников. Суворов не мог сработаться с таким начальником. С первых месяцев своего пребывания в Польше он принялся обдумывать и записывать свои мысли о тактике войны с конфедератами, стремясь теоретически обосновать те или иные свои шаги. Однако отстоять суворовскую правду перед Веймарном оказалось непросто.

В городах Люблинского воеводства Суворов обустроил небольшие посты по 30–40 солдат. Партизанская война здесь приняла самый жестокий оборот: с пленными конфедераты обходились безжалостно, вплоть до показательных повешений. Они с фанатизмом сражались за свою землю и веру. В нескольких небольших боях Суворов снова разгромил соединения конфедератов. В бою при Наводице суворовский отряд из 400 человек сражается с тысячной польской кавалерией Мащинского, который располагал шестью пушками. Артиллерийский огонь полякам не удался: Суворов избежал потерь, лично командуя передвижениями отряда. Дело решила штыковая атака, а в тыл полякам со свистом и криками ударила кавалерия. До половины отряда Мащинского было уничтожено, сам пан раненый покинул поле боя тайными тропами. Потери суворовцев ограничились двумя убитыми солдатами и десятью ранеными. И это после трёх отчаянных атак. Несмотря на столь фантастически успешный исход боя, Суворов уважительно отозвался о храбрости поляков, которые пытались отстреливаться, удирая. Секрет победы русских заключался в уверенном владении штыком и быстроте манёвра.

Суворов стал одной из ярких звёзд русской армии. В последнем донесении, посланном из Седлеца в бригадирском звании, Суворов весомо, грубо, зримо передаёт колоритную атмосферу той польской кампании. В те дни в его письмах часто мелькает имя капитана Алексея Набокова. Дело в том, что Суворов приятельствовал с его братом, который занимал заметное положение в Коллегии иностранных дел. Генерал Веймарн получил такой отчёт о победных польских приключениях капитана Набокова:

«Вашему высокопревосходительству покорно доношу. По известию, что якобы 300 мятежников в Семятицах за Драгецином 2 мили — я там был, нигде их не нашел, тако ж в Уенгрове и Соколове их ныне нет. А хотели они быть в Семятицы, где мне сказывали, что они около Бялостоку, выжгли Тикоцин; от Семятиц Бялосток 12 миль. Ежели бы не Грабовские, то бы, может быть, я туда сбегал — однако все неописанно далеко. Надлежит это дело рекомендовать. В Гродне становитца опасно, ныне еще они серокафтанники, командиров их никто не знает. Граб[овских] взял по прозванию Костюшка, литвин сказывают, с ним Ласоцкой коней 40. Их все здесь остерегали, они распоясались и не дрались, после сказывали, что их на дороге и позашибли, а повезли между Пулавы и Модрица. „…“ Однако слава Богу, что притом и шенявцов поколотили, что полковник, думаю то Яниковской, которой поголовничал в Опатове и Сендомире, иному некому быть, давно уже на него зубы грызли. Как не стыдно нашим подкалишским господам, что всё на меня выпускают; я бы и там с ними разделался! Ваше высокопревосходительство, покорно прошу простить мою вольность! А в награждение того изволите прочесть Набокова рапорт, место сказочки из 101 ночи.

Многое в этом письме проливает свет на сложившийся к тому времени полководческий стиль Суворова. Сразу обращает на себя внимание и смелая «нападательная» тактика, и ненавязчивое упоминание учений. И уверенность в своих силах, готовность разделаться с многочисленными врагами в кратчайшие сроки… Весьма по-суворовски звучит и упоминание сказок «Тысяча и одной ночи». Суматошные польские кампании нередко напоминали то восточную, то славянскую сказку. Русская армия тогда не выглядела железным монолитом, разбивающим польские отряды. От командиров требовались богатырская удаль и смелая инициатива. При этом Суворов с некоторой иронией рассуждает о польских подвигах: всё-таки главные бои шли на Дунае…

Год войны многому научил Суворова. Он пишет «Рассуждение о ведении войны с конфедератами» — ценнейший памятник военной мысли, в котором суворовский дух сохранился для потомков. Всё предусмотрел Суворов: и разведку, от которой требует точных сведений, и милосердное отношение к пленным, много рассуждал о военной тайне. Что касается карательных мер по отношению к шпионам и палачам-катам, которые казнили русских пленных, в письме подполковнику фон Лангу Суворов перечислил жёсткие наказания, но в конце концов останавливается на самом банальном: «Прикажите… в Люблине городскому кату ошельмовать, положить клеймы, отрезать уши. Буде же таких клеймов нет, то довольно и уши отрезать и выгнать из города мётлами. А лутче всего прикажите его только высечь как-нибудь кнутом, ибо сие почеловечнее». Думаю, в этом письме нашлось место своеобразной суворовской иронии — почти как в анекдоте про сталинского двойника (Сталину доложили, что в Москве появился его двойник, который носит такую же причёску и усы. «Расстрелять», — сказал генералиссимус. — «А может быть, побрить?» — «Что ж, можно и побрить»). Русский генерал считал, что казнями можно лишь настроить против себя местное население, что в условиях партизанской войны чревато роковыми последствиями.

Генерал-майор Суворов лично командовал кавалерийскими рейдами против конфедератов. Во главе отрядов в 100–200 сабель он нападал на польские отряды, бросался в сечу. Так, под Раковцами был разбит авангард войск старого знакомца Казимира Пулавского — 500 кавалеристов.

Суворов и Кутузов при штурме Измаила. О. Г. Верейский «Неприступный Измаил»

С 1769 года Суворов следил за действиями гусарского полковника Древица. Иван Григорьевич фон Древиц (1733–1783, позже он поменял написание фамилии на более славянское Древич) — прусский офицер-кавалерист — в 1759 году поступил на русскую службу, бросив родную прусскую армию, воевал против соотечественников. В Польше он не без заносчивости вёл себя с генерал-майором Суворовым, отказывался выполнять его приказы (как, например, в апреле 1770-го, когда Суворов запросил у Древица сотню казаков) без резолюции Веймарна из Варшавы. Полякам этот полковник был известен крайней жестокостью, он действовал как беспощадный каратель. Ходили слухи о том, как Древиц отрубал кисти рук пленным полякам, возбуждая тем ненависть к России и мстительное ожесточение. В длинном рапорте Веймарну Суворов не скрывал возмущения действиями Древица, который в многословных реляциях напропалую преувеличивал значение собственных побед и, не являясь русским ни по рождению, ни по духу, позорил имя России варварством: «Суетно есть красноречие Древица, не прилеплённого к России, но ещё клонящееся к продолжению войны её междоусобием, которое тем возгоритца, сколько ещё есть закрытых гултяев, кои тем онамерютца. Славнее России усмирить одной неспокойствы великодушно!.. Хвастливое же выражения г. Древица о его победах мне ни малого удивления не причиняет, то делают Чугуевские казаки, российская пехота и карабинеры, какая такая важная диспозиция с бунтовниками?.. Только поспешность, устремление и обретение их». Суворов прямо писал Веймарну, который оказывал Древицу протекцию, что Россия не нуждается в таких волонтёрах-офицерах…