Идеальная для колдуна (СИ) - Семенова Лика

Амели опустила голову, не решаясь говорить первой, посмотрела в угол у камина. Отвела взгляд и тут же вновь вскинула голову: в кресле, под портретом деда Гаспара в тяжелой золоченой раме, сидел тот самый безобразный горбун. Пламя свечей плясало бликами на его длинном, как у цапли, увесистом носу. Амели попятилась, но взяла себя в руки: здесь и отец, и матушка — худого не будет.

Горбун разглядывал ее с явным удовольствием. Подался вперед, улыбнулся, отчего лицо перекосило в уродливую маску, будто исполосованную черной тушью:

— А вот и наша девица.

Глава 3

Амели вновь посмотрела на родителей — те по-прежнему сидели недвижимо, с вытянутыми лицами. Хотелось кинуться, взять матушку за руку, но это казалось неуместным. Что происходит?

Горбун посмотрел на отца:

— Ну, что же вы, господин Брикар, осчастливьте вашу драгоценную дочь.

Голос вполне соответствовал уродливый внешности. Низкий, сиплый, будто горбун хватил в жару ледяной воды и простыл. Этот голос вгонял в онемение, скреб по ребрам, как наждак по камню. Вжих-вжих.

Амели похолодела, видя, сколько муки отражается в глазах отца. Открыто посмотрела на горбуна, стараясь не показывать страх:

— Что здесь происходит? Что вам здесь нужно?

Горбун повел блеклыми кустистыми бровями:

— Какая невоспитанная девица. М… Господин Брикар, что же это происходит? Ваша невоспитанная дочь позволяет себе заговаривать первой в присутствии старших. Может, она еще имеет привычку перечить вам? Разве позволительно такое девице?

Вжих-вжих, вжих-вжих. С таким звуком камнетес шлифовал белый камень, когда возводили ограду у собора святого Пикары. Тогда вся улица с утра до ночи звучала этим ширканьем, словно повсюду мыши скреблись.

Отец, наконец, шевельнулся, опустил голову:

— Дочь моя, мое решение может показаться тебе неожиданным. Но я все обдумал. Досточтимый хозяин господина Гасту пожелал видеть тебя в своем замке. Это большая честь для нас.

— Колдун?

Амели не сдержалась, но взгляд отца просто умолял замолчать.

Это не может быть правдой. Если все это из-за испорченной расходной книги… да разве мыслимо такое?

— Отец, да, я виновата. Я заходила в ваш кабинет и испортила расходную книгу. Я не стану отпираться. Виновата — отвечу. Я все перепишу. Но зачем мне куда-то идти?

Отец поднял голову:

— Книга тут не причем. Пропади она пропадом, эта книга.

Казалось, живые эмоции отца бессильно бьются под непроницаемой броней, надежно запертые, заключенные, как преступники, в каменный мешок тюрьмы.

— Тогда почему вы гоните меня?

Отец молчал. Горбун сверлил его маленькими черными глазками, похожими на двух тараканов, перевел взгляд на Амели:

— Придется мне объяснять. Милая девица, мой досточтимый хозяин оказал вам неслыханную милость. А я и так отсиживаю здесь зад уже несколько часов. А это чревато. Досточтимый хозяин будет недоволен, — теперь звучало назидательно и гнусаво.

Хотелось взять что-то тяжелое, кочергу, огреть урода по голове, чтобы замолчал. Но Амели лишь спросила:

— Зачем мне идти туда?

Горбун выдохнул со скучающим видом:

— Досточтимый хозяин вам сам все разъяснит.

Амели перевела взгляд на отца — тот лишь обреченно кивал. Она порывисто шагнула вперед:

— Да, неужто, вы меня вот так отпустите? Куда? Зачем? С ним?

Отец не знал, куда себя деть:

— Прости, моя девочка. Но сейчас так нужно. Ты должна пойти.

Горбун нетерпеливо поднялся, выпрямился, насколько мог. В кресле он не выглядел таким уродливым, таким скрюченным, как морской конек. Сальные желтенькие волосы, длинные непропорциональные руки с огромными ладонями, будто принадлежащими другому человеку. И этот птичий нос… Настолько несуразный, что вызывал скорее усмешку, чем страх.

Горбун шумно вздохнул и сделал шаг к Амели:

— Как мне надоело… Я несколько часов имел несчастье убеждать вашего папеньку. Ваш папенька упрямый. Ваш папенька непонятливый. Но некоторые, особо весомые аргументы, все же, убедили его. А теперь девица кочевряжится. Что же, вас не научили отцовскую волю исполнять? Что же за вздорное семейство!

Каким жалким сейчас казался отец… И мать — белая, как полотно, словно не живая. Она так и не проронила ни слова.

Амели все еще надеялась, что сейчас все разрешится. Все это непременно должно хорошо разрешиться. Она вновь посмотрела на горбуна:

— Какие аргументы?

Тот явно терял терпение:

— Мой досточтимый хозяин выплатит господину Брикару за беспокойство крупную сумму в золотых саверах, которая решит многие проблемы вашего папеньки. А в частности, покроет его внушительный долг некоему господину Рому и избавит господина Брикара от долговой тюрьмы. А ваше семейство, соответственно, от позора. Сплошное благочинство и неоспоримая выгода.

Амели с ужасом посмотрела на отца:

— Долг? Долговая тюрьма?

Он лишь кивнул и опустил голову:

— Мы уже несколько лет живем в долг. Здесь не осталось ничего нашего.

Амели заглянула в отрешенное лицо матери:

— Так вы меня… продаете? — сейчас она в полной мере ощущала на себе выражение «глаза лезли на лоб». — Вот так запросто? За долги?

Отец с трудом поднялся — он едва держался на ногах:

— Нам не оставляют выбора, — он опустил голову низко-низко. Мог бы — провалился со стыда. — Нас просто поставили перед фактом. Я не могу спорить с таким господином. Он уничтожит всех нас.

Амели замотала головой:

— Мы найдем эти деньги. Я выйду за того, за кого скажете. Клянусь, слова не скажу! Все стерплю! Только не отсылайте.

Отец покачал головой:

— Теперь нельзя. Надеюсь, все обойдется. Он говорил, что ты сможешь вернуться. Может даже очень скоро. И все будет, как прежде.

— А если я не вернусь?

Горбун подкрался совсем близко. Согнутый, он едва доставал Амели до плеча:

— Ваше согласие никого не интересует, милая девица. Досточтимый хозяин повелел — это главное. Ничего не поделаешь. Но ведь будет гораздо лучше, если ваши благородные родители не останутся в накладе. Да и вы проявите благоразумие.

Амели все еще не верила, что видит и слышит все это. Она зажмурилась, потрясла головой, открыла глаза, но все осталось на своих местах. И родители, и уродливый горбун. Она вспомнила реку, гвардейца с длинным багром. Создатель! А если ее назавтра точно так же выловят из реки? Голую и сломанную? Отчего-то даже смерть не пугала сейчас так, как ногата. Амели порывисто закрыла лицо ладонями, шумно дышала. Наконец, посмотрела на горбуна:

— Могу я попрощаться с сестрами?

За спальней девочек — лестница черного хода. Калитка ведет в Ржавый переулок. Если выбирать между рекой и ночным городом…

Горбун склонил голову. Его все время перекашивало вправо, потому что горб был смещен:

— Можете. Только спешно.

Амели в последний раз взглянула на мать — ее лицо от шока ничего не выражало. От шока или неведомого колдовства. Они оба околдованы, иначе никогда, никогда в жизни отец не сказал бы подобного. Не согласился. Не отпустил. Амели подобрала юбки и выскочила из гостиной. Едва не бегом преодолела темный коридор, миновала комнату сестер с закрытой дверью. Дальше, в самый конец, к бельевой. Сняла с крюка фонарь, нащупала на полочке огниво, но руки дрожали — не запалить, да и времени нет. Она оставила фонарь, шмыгнула в низкую неприметную дверь, на узкую черную лестницу и стала спускаться в полной темноте, на ощупь, держась за холодную каменную стену. Наконец, нащупала доски двери, массивный железный засов. Дернула, но железо не поддавалось — дверью нечасто пользовались, видно, заржавело. Амели дергала еще и еще, обдирая пальцы, но в темноте раздавался лишь хилый лязг, будто засов намертво заклепали. Она дергала снова и снова, уже не обращая внимание, что лязг железа могут услышать. Пальцы саднило, на лбу выступила испарина.

Амели не сразу поняла, что засов начал приобретать очертания. Бледный апельсиновый свет становился все ярче. Горбун стоял на лестнице, держа фонарь на вытянутой руке: