Лемминг Белого Склона - Виталий Кривонос

Нет, Альвар не слушал. Какое дело было ему до какой-то там Гнипы из рода Финнунгов, до её всемудрого батюшки-законоведа и дурацкой соляной мельницы. Какое дело ему было до всех белоруких дев со всех девяти миров. Тени. Тени и морок.

– Так! – Хрейна вскочила с кресла и принялась ходить по комнате, перебирая мелкие рубиновые чётки, а казалось – у неё пальцы в крови. Вечерело, и оконные зеркала, по которым дневной свет проникал в недра горы, окрасились тёмно-бордовым. Хрейна застыла на миг, глядя в отражённые сумерки, затем резко отвернулась и закрыла ставнями зловещее свечение. Что увидела она в мгновение заката? Что её испугало, какой мимолётный призрак посетил матушку, да и что её вообще могло испугать – Альвар даже не пытался гадать. А Хрейна зажгла сольстейн, круглый самоцветный камень, какими зажиточные дверги освещали свои подземелья, и вдруг накрыла руки сына своими ладонями.

– Кто она? – спросила мудрая дочь Кьялара с тревогой в голосе.

– Что… кто она? – оторопело пробормотал Альвар. – О ком ты говоришь, матушка?

– Ты знаешь, – Хрейна провела ладонью по лбу сына, по щетинистой щеке, пальцы у матери были холодны, да и рубиновые чётки неприятно холодили кожу, – ты сам не свой, весь горячий, и я не узнаю собственное дитя. Думается, нетрудно отыскать причину подобной хвори, коли речь идёт о неженатом юноше… Кто же она? Какого роду-племени, кто её родители, и где ты с ней познакомился? Как зовётся та дева, на которую положил глаз мой сын?

Альвар только слабо улыбнулся и покачал головой:

Что тебе молвить,милая матерь,о горе моём?Альвов светиловсех освещает,кроме любови моей.

Хрейна приняла игру:

Знаю тебя ямногие зимы,и ты меня, сын;с давних времёнвсё мы друг другувсегда поверяли.

Альвар долго молчал, затем заговорил, и голос его постыдно дрожал:

В Арнкеля домевидел недавножеланную деву;сияние рук еёнасквозь пронзилонебо и воды.

Чувства того,что меня охватило,прежде не ведал никто;из асов иль альвовникто не захочетсватать меня за неё. [4]

Теперь надолго замолчала Хрейна. Оцепенела, окаменела, кольцеукрашенные пальцы сомкнулись на чётках, сомкнулись и бледные губы, и веки над усталыми глазами. Как же ты постарела, бедная матушка, подумалось Альвару. Ждал, что она станет кричать и гневаться, что потребует от него клятвы образумиться и повиноваться, что расскажёт всё отцу, и тогда уж волей-неволей придётся жениться на этой Гнипе – или ещё какой-нибудь Гнипе, которую ему сыщут. Он, собственно, был ко всему готов, и одна мысль билась в висках: скорей бы кончилось. Но Хрейна лишь уточнила, не открывая глаз:

– В доме Арнкеля? Того самого Арнкеля Арнгримсона, что сидит конунгом в Вестандире, в Западных Фьордах?

– Так оно и есть, матушка, – настороженно ответил Альвар.

– Тебе приглянулась дева из народа краткоживущих Верольд? – мать не спрашивала, она размышляла вслух, снова меряя шагами покои. – У себя дома она высокого рода, но нам-то они чужие, здесь – чужаки… Ты ей никак не равен, и она тебе не равна, и такого ещё не бывало, чтобы дверги женились на вердах и плодили потомство… Не в том даже печаль, что это дело позорное, а в том, что просто невозможное. Помнишь, чем закончилось сватовство Альвиса из сварфов к дочери Тэора? На Севере поют, что, мол, солнечный свет обратил его в камень, но мы-то знаем правду: Альвис не ответил на последний вопрос будущего тестя, и Гневноревущий убил жениха. Может, оно и к лучшему: пострадал сам, но избавил от страданий невесту. Да мы же самое меньшее вдвое ниже их ростом, – горько усмехнулась уголком рта королева, – как ты станешь с нею спать?

Вот теперь Альвар смутился. Мать умела задеть за живое. Но щадила сына, и он это знал.

– Не будет мне без Хельги Красавицы ни света, ни жизни, – прошептал он едва слышно. – Но никто из асов и альвов меня за неё не просватает…

– Уж конечно, – бросила Хрейна, рассеянно гладя сына по голове, – больше асам и альвам нечем заняться, как только сватать тебя за эту Хельгу. Впрочем, думается мне, в этом деле можно обойтись и без асов, и без альвов. Раз уж ты у меня такой упёртый. Весь в отца. Ну что мне с тобой делать? Помогу, чем смогу!

Альвар поднял удивлённый взгляд. Матушка улыбалась, и от этой улыбки хотелось плакать – столько нежности и муки было в её глазах.

– Я сама ничего не придумаю, – тихо сказала Хрейна, – сколько ни ломать головы. Потому лучше бы тебе обратиться к тому, у кого голова сломана уже много веков. Поезжай назавтра в Сольвиндаль, на двор Гримхёрг. Там живёт Тунд Отшельник. Он самый старый из двергов, кого я знаю. Он прорицатель и колдун. Он совершенно выжил из ума, ещё когда я была твоего возраста, но сказано ведь: «над старцем седым смеяться не смей, благо нередко в словах старика» [5]. На вот, подаришь ему с моим приветом, – и вложила свои любимые чётки в ладонь сына.

– Стоит ли, матушка? – робко попытался возразить Альвар, но Хрейна только отмахнулась:

– Счастье твоё стоит для меня куда дороже! А барахла такого полный сундук и ещё горсть, не убудет. Всё, ступай прочь, покуда я не рассердилась и не передумала!

Альвар не ушёл, а обнял мать и поцеловал изрезанное свежими морщинами чело. Словно саму землю, испещрённую рунами фьордов, прижал к груди. Прошептал:

– Отцу не говори!

– Не скажу до срока, – смахнула скупую слезу королева. И добавила, скрывая боль за язвительной шуткой, – пусть уж лучше тебе будут милее крутые бёдра жены из вердов, чем волосатые зады моряков!

2

Тунд Отшельник вовсе не показался Альвару таким уж безумным. Странноватым, пожалуй, но поживи-ка с полтысячи зим – тут у всякого мозги заржавеют. Во всяком случае, он сам вышел встречать путника за ворота усадьбы в осенние сумерки, и никто бы не сказал, что хозяину Гримхёрга неведом закон гостеприимства.

Альвар выехал один, на рассвете: не хотел никого впутывать, а ещё меньше хотел держать ответ перед отцом – до срока, по крайней мере. Все пожитки уместились в потёртой кожаной торбе, притороченной к козлиному седлу. Мог бы взять и коня – с некоторых пор благородные юноши двергов переняли этот обычай у Верольд, и тратили отцовские деньги на мохнатых северных лошадок, низкорослых и очень смышлёных, но – к чему привлекать к себе внимание без нужды? Не на праздник собрался и даже не на тризну. Потому и плащ одел неказистый. И надвинул капюшон на глаза, покуривая трубку и поглядывая по сторонам: осторожность в пути никому ещё не повредила.

Ехать пришлось целый день, от Круглой Горы до перевала Змеиных Зубов, через всю долину Сольвин. Альвар подумал было заехать в Гульдсаллир, к родичам матери, но тут же отбросил эту мысль как дурацкую. Нет нужды. Ни в чём не будет нужды, пока сияние глаз липы льна, пригожей дочери Арнкеля, не озарит небосвод. А потому – на север и в горы…

Вот в горах королевич едва не заплутал. Раньше ему не доводилось бывать на перевале Драккетар, о котором ходили самые мрачные слухи. Когда Альвар въехал на узкую тропу меж крутых склонов, солнце уже садилось. Конечно, он загодя расспросил дорогу у местных жителей, но от помощи провожатого отказался: по глупости, от самоуверенности и от испуга: мало ли, куда заведёт путника такой Ивейн из Суссекса [6]. Теперь жалел, ведя под уздцы козлика, ощупывая дорогу посохом и спотыкаясь в потёмках. Облегчённо вздохнул, завидев свет на скале, и тут же перецепился через камень и, падая, резко дёрнул поводья. Козёл закричал что-то на своём козлином наречии и попытался убежать, но тут из темноты вылетела дубинка и огрела его меж рогов. Несчастный зверь только горестно мекнул, сетуя на злую козлиную долю.

– Чего ты тут разлёгся, странник? – раздался скрипучий голос.

Альвар встал, отряхнулся и поклонился старику:

– Привет тебе, добрый человек. Ты, стало быть, и есть Тунд Отшельник, годи Эрлинга?

– А ты, мне думается, Альвар Фьёрсунг, юный сын конунга? – старик поднял факел и несколько мгновений вглядывался в лицо гостя. – Ты похож на своего деда, Хёгни Альвирсона. Что же, идём, впереди долгая ночь. Осторожно, здесь крутая тропа.

«Куда уж круче», – подумал Альвар.

Гримхёрг был храмом в честь бога Эрлинга из асов, которого ещё называли Грим, а Тунд с незапамятных времён был его годи – жрецом и заодно хозяином всей округи. Двор обустроили на скале по левую руку от горной дороги, а тропинку ко двору скудно освещал очаг на вышке над воротами. Усадьбу ограждал частокол, на котором висели, приветливо улыбаясь гостям, черепа козлов, баранов, быков и даже лошадей. Альвар также заметил несколько человеческих черепов, прямо над воротами. Хотел было спросить, это что же, от жертвоприношений остались, или гости проявили неучтивость, но передумал. Какая, в сущности, разница.