Мой дорогой Густав. Пьеса в двух действиях с эпилогом - Андрей Владимирович Поцелуев

АДЕЛЬ. А что у вас за стиль?

ГУСТАВ. Как я уже говорил, основа нашего стиля живописи — модерн, который во Франции и Бельгии называется ар-нуво, в Италии — либерти, в Испании — модернизмо, а в Германии — югендстиль. Мы отказываемся от прямых линий и углов в пользу извилистых, волнообразных линий, передающих ощущение движения.

ФЕЛИКС. Но Сецессион — это гораздо больше, чем только живопись. Это проза и поэзия, лирика, а может, и театр в будущем. Это новое направление во всём искусстве.

ГУСТАВ. Да, господа. Меняется всё, не только живопись. Конечно, искусство не прогрессирует так же быстро, как наука, медицина или технологии. Оно просто меняет формы, чтобы соответствовать текущей эпохе. Наша Вена начала двадцатого века — это место, где случился всплеск гениальности. Едва ли в каком-либо другом городе Европы тяга к культуре была бы столь же страстной, как в Вене.

ФЕРДИНАНД (обращается к Климту). А почему на ваших картинах в основном женщины?

ГУСТАВ (обращается к Адель). У мира женское лицо, всегда чувственное, часто загадочное, иногда ужасающее. Женщины — диковинные существа, прекрасные, таинственные. Женщины — вечный источник вдохновения, а вдохновение — результат желания. Просто, я больше люблю рисовать женщин, чем мужчин. Вот единственная причина.

ФРИЦ. Да, но у вас на картинах почти все женщины обнажённые, и я бы даже сказал — порочные.

ГУСТАВ. Ну, знаете, в семнадцатом веке женщина без обуви на картине уже считалась обнажённой. Я не понимаю, почему нам, художникам, нельзя изображать наготу для публичного обозрения.

АДЕЛЬ. В мифологических сценах и библейских сюжетах можно.

ГУСТАВ (не обращает внимания на слова Адель). Почему тело надо прятать, скрывать, одевать? Ведь голая женщина символизирует природу, которая всегда обновляется. Я горд тем, что я первый в мире изобразил голую беременную женщину. Сезан хотел поразить Париж с помощью моркови и яблока на своих натюрмортах, я же хочу поразить всю Европу обнажённым женским телом.

ФРИЦ. Но ваши работы нравятся не всем. Многие не понимают ваше творчество. Оно слишком вульгарно для показа публике. Австрийские музеи не торопятся покупать ваши, прямо скажем, неоднозначные картины.

ГУСТАВ. Если ты не можешь понравиться всем, понравься немногим.

АДЕЛЬ (увлечённо глядя на Климта). А мне нравятся ваши картины, господин Климт. Они необычные, яркие, живые.

ФЕРДИНАНД. Вы своими приёмами напоминаете мне Зигмунда Фрейда. Эротика, которая пронизывает каждое ваше полотно, перекликается с вездесущим фрейдовским либидо. Вы, кстати, знакомы?

ГУСТАВ. Да, он находит мои работы интересными. Он говорит, что я рисую то, о чём он пишет.

АДЕЛЬ. Только одни названия работ Фрейда — это вызов. Раньше никто не отваживался даже словечко об этом проронить. Не только в обществе, но и дома. Но Фрейда нельзя не читать, не обращать на него внимания. Он всюду.

ГУСТАВ. Вот это наше чертовски закрытое, обывательское, пуританское общество. Родители и дети общаются с друг другом на вы. Супруги между собой, как правило, тоже. О сексуальности не имеют ни малейшего понятия, знают одну позу. Лживая буржуазная мораль. Я выступаю против неё своим искусством.

ФЕРДИНАНД. Я вас попрошу выбирать слова. Здесь женщина.

ГУСТАВ. Ну она же эмансипированная женщина. Значит, может говорить на любые темы. Нас с Фрейдом постоянно валят в один мешок, по которому бьёт дубина буржуазной морали. Что делать, если мои желания выражены сильнее, чем у других художников. Я собираю свою сексуальную энергию и использую её в искусстве. А для чего тогда мы живём в конечном счёте? Для наслаждения, для утверждения чувства собственной гордости и достоинства.

АДЕЛЬ (восторженно глядя на Климта). А вы очень интересный человек, господин Климт. Мне надо с вами непременно поближе познакомиться. Наведывайтесь ко мне почаще в гости, побеседуем о ваших картинах, об искусстве. (Обращается к Фрицу.) А вы нам сегодня ещё что-нибудь сыграете, Фриц?

ФРИЦ. Для вас, моя дорогая Адель, конечно, с удовольствием.

Фриц играет на скрипке. Звучит волшебная мелодия.

Затемнение

Сцена 2

Та же гостиная в доме Фердинанда Блох-Бауэра. Адель одна. Она сидит в кресле, читает книгу и пьёт чай. Входит Густав Климт.

АДЕЛЬ (оборачивается к Климту). Здравствуйте, господин Климт. Как хорошо, что вы наконец-то решили меня навестить. Мой муж в отъезде, и мне ужасно скучно. Прошу вас, садитесь. Хотите чаю?

Густав садится в соседнее кресло.

ГУСТАВ. С удовольствием.

Адель наливает ему чай в чашку.

АДЕЛЬ. Скажите, почему вы так редко выходите в свет?

ГУСТАВ. Я испытываю отвращение к высшему обществу. Эти дутые, важные персоны благородного общества, дворянские титулы, купленные за деньги, нувориши, с которыми я не хочу иметь ничего общего. Предпочитаю искренность и прямодушие. Всё то, чем обладаю сам. Поэтому мне гораздо милее общество художников. Здесь я в своём кругу.

АДЕЛЬ (улыбаясь). Скромность — прямой путь в неизвестность. Если вы не появляетесь в обществе, о вас могут забыть. Надо поддерживать связи.

ГУСТАВ. Я не хочу ни под кого подстраиваться. Пусть меня принимают таким, какой я есть.

АДЕЛЬ. А почему все художники носят бороду?

ГУСТАВ. Ну, борода — неотъемлемый атрибут художника. Художник — творческая личность, а без бороды творческой личности не бывает.

АДЕЛЬ. Скажите, а художник должен быть обязательно молодым?

ГУСТАВ. Искусство требует больших затрат энергии, энтузиазма и смелости. Течение жизни истощает эту энергию. Поэтому да, искусство — удел молодых.

АДЕЛЬ. А как же Тициан, Леонардо да Винчи? Ведь они продолжали творить и в почтенном возрасте.

ГУСТАВ. Это исключение из правил. Поэтому эти художники не просто художники, а выдающиеся художники.

АДЕЛЬ. Не хотите ещё чаю?

ГУСТАВ. Охотно.

Они оба пьют чай. Пауза. Несколько секунд сидят молча.

АДЕЛЬ. А что в живописи вы ещё любите? Кроме вашего модерна, конечно.

ГУСТАВ (говорит с энтузиазмом). Я в восторге от французских импрессионистов. Это живопись для чувств, полная воздуха. Спонтанность, непосредственность, быстрота, ощущение, отсутствие манерности, эмоции, великолепная цветовая гамма. Когда на рынке предлагают картину импрессионистов, то продают прежде всего темперамент. Если основа викторианской живописи сюжет, то импрессионизма — темперамент. Искусство, в котором нет эмоций, не искусство.

АДЕЛЬ. Но это же нарушение всех правил искусства?

ГУСТАВ. В искусстве не должно быть правил.

АДЕЛЬ. Тогда почему импрессионистов в Вене считают халтурой, мазнёй, наброском, но не готовым произведением?

ГУСТАВ. Я думаю, что всё дело в рабочем времени. Заказчик платит за часы, которые художник потратил на создание картины. Добротный портрет требует