Бухарские миражи - Коллектив авторов

Қози Мирзо Муҳаммад-Шариф (Садри Зиё)

Садри Зиё

Биографическая справка:

Место не известно, скорее всего Бухара. Надпись слева по-арабски: /Это фотография несравненного Прибежища Шариата, обладающего достоинством садра, судьи Мирзы Муҳаммад-Шарифа Садра/, справа по-таджикски /Қози Мирзо Муҳаммад-Шарифи Садр/

Бухарский судья Муҳаммад-Шариф Садр-и Зийа (1867—1932) принадлежал к элитарному кругу бухарских интеллектуалов – чиновников, богословов, поэтов и писателей. Он происходил из семьи Абд ал-Шукура Айата, шариатского судьи, который в течение многих лет занимал высшие юридические посты в Бухарском эмирате и, в частности, пост Верховного судьи. Да и сам Садр-и Зийа на протяжении жизни занимал наиболее престижные посты шариатского судьи в различных провинциях Бухарского эмирата.

Благополучно сложилась и его так сказать академическая карьера – ещё в 1912 г. он был почтен титулом садр, высшим отличием для мусульманских учёных в эмирате. Садр-и Зийа занимался литературным трудом и искусствами, был известным прозаиком и каллиграфом. Писал он также и стихи.

Его дом в Бухаре был своего рода «литературным салоном», в котором регулярно собирались бухарские литераторы. Некоторые из них, как, например, Садр ад-Дин Айни и Абд ал-Ваҳид Мунзим, были учениками и младшими товарищами Садр-и Зийа.

С точки зрения политической ориентации Садр-и Зийа принадлежал к умеренным сторонникам реформ. Себя к джадидам он не причислял, но поддерживал с их лидерами близкие дружеские отношения. Более того, он участвовал в некоторых их предприятиях, например, финансируя новометодные школы. Он был убеждённым конституционным монархистом и сторонником независимости Бухары. Не разделял он и ставшего модным среди джадидов в те времена атеизма.

Весной 1917 г., после Февральской революции, он несколько недель был Верховным судьёй эмирата в новом либеральном правительстве Бухары. В административной системе эмирата это была вторая по значимости должность после қушбеги, премьер-министра. Однако под давлением консервативных сил внутри эмирата, Садр-и Зийа был отправлен в отставку, а после февраля 1918 г. арестован за близость к джадидам и чуть было не казнён.

После революции 1920 г. он не принимал активного участия в политической жизни. Некоторое время он работал в Министерстве вакуфных земель, в библиотеке. С присоединением Бухары к СССР он уходит на пенсию.

В 1932 г. Садр-и Зийа был арестован и заключён в медресе Муҳаммад-Шариф, использовавшейся тогда как тюрьма. В заключении он заболел и в апреле 1932 г. скончался.

«Осколки» старой Бухары.

ОТРЫВОК ИЗ КНИГИ САДРИДДИНА АЙНИ «БУХАРА»

ШАРИФДЖАН-МАХДУМ И ЕГО СОБЕСЕДНИКИ

Шарифджан-махдум был вторым сыном дамуллы Абдушукура, верховного казия эмирской Бухары.

Отец Абдушукура и все его братья были отбельщиками, белильщиками тканей, да и сам Абдушукур в юности учился у них этому делу, хотя позже занял высшую должность при эмире.

Шарифджан был высок, белолиц; у него были круглые, словно овечьи, глаза и густая каштановая борода. Ему исполнилось двадцать семь лет. Никто из мулл Бухары не мог сравниться с ним красотой почерка, образованием, кругозором, глубиной понимания стихов.

Обычно дети высокопоставленных бухарских мулл, чванясь богатством и могуществом своих отцов, учились мало и небрежно, воспитывались плохо, вырастали бездельниками, гуляками и развратниками. Это не мешало им, пользуясь именами своих отцов,.получать высокие чины, доходные должности и все свои проступки и промахи покрывать отцовскими заслугами. О таких махдумах бухарские остряки сложили много издевательских анекдотов и эпиграмм. Например:

Махдум из двухсот голов сахара сварен.

Знатоки, отведав, сказали: «Бездарен».

Или

При сотворении мира бог всесильный

Махдума сотворил из пены мыльной.

Среди таких знатных махдумов мало встречалось сколько-нибудь образованных людей. Нетрудно себе представить, какой редкостью среди них был Шарифджан-махдум.

Три раза в неделю, накануне дней, свободных от занятий в медресе, вечерами по вторникам, средам и четвергам в доме Шарифджана бывали поэты, знатоки и любители поэзии, искусные рассказчики анекдотов и различных историй, а иногда – певцы или учёные. Вместе с Абдулвахидом я прислуживал им и слушал их беседы и рассказы. Эти вечера стали для меня большой литературной школой, здесь завязались мои знакомства со многими поэтами того времени.

Я расскажу о некоторых из них.

Абдулмаджид Зуфунун был учеником Ахмада Дониша. Он был астрологом, но занимался поэзией, историей литературы, хорошо усвоил все те знания, которыми смог овладеть в схоластических бухарских медресе. Был он сведущ также в теории и практике нашей средневековой медицины. За его глубокие знания в разных науках он был прозван Зуфунуном, что означает «обладатель знаний».

Под влиянием Ахмада Дониша Зуфунун относился критически к бухарским нравам и особенно к эмиру и эмирскому двору, придворным и лжеучёным Бухары. Когда находились слушатели, он резко высказывал им всё о корыстолюбивых и бесчестных поступках этих высокопоставленных лиц.

Но многое в поступках и внешности Абдулмаджида напоминало сумасшедшего. Постоянно он засовывал руку себе под рубашку, высовывал её из ворота и чесал бороду или нос. Иногда же, с силой выдёргивал волосы из бороды или усов. Если случалось встретить его на улице, я всегда видел его в одиночестве – он любил ходить один; насупив брови, глядя себе под ноги, он задумчиво проходил, никого не замечая.

В погожие дни он приходил на берег водоёма Диванбеги, любимое место прогулок бухарцев того времени. Он садился на краю низенькой крыши одной из небольших парикмахерских и, пощипывая бороду высунутой из ворота рукой, поглядывал на гуляющих. Когда мимо проходил приятный ему человек, он подзывал его, сажал рядом с собой, разговаривал с ним. Когда ему казалось, что интересная тема исчерпана, он заявлял собеседнику:

– Ладно. Ступайте! До свидания.

Без приглашения никто не решался подойти к нему. Его тёмное лицо, заросшее всклокоченной седой бородой, с гневным, огнемечущим взглядом из-под хмурых, густых бровей наводило на людей страх.

В дом Шарифджан-махдума он приходил редко и только днём. Если у хозяина оказывался гость, не интересный для Абдулмаджида, он, не здороваясь, смотрел на него некоторое время, словно приглядываясь к человеку, а затем так же молча уходил. Когда же гость или разговор его интересовали, он принимал участие в разговоре, особенно если речь шла об учёных или об эмирских придворных.

Шарифджан говорил о нем:

– Он разыгрывает из себя сумасшедшего. А нам известно, что это выдающийся учёный, очень знающий, очень глубокий. Но он не хочет, чтобы эмир затребовал его для каких-либо государственных дел, и прикидывается безумцем, лишь бы жить независимо.

Яхья-ходжа внешностью и поведением был своего рода двойником Абдулмаджида Зуфунуна. Он тоже представлялся сумасшедшим, но его «безумие» было шумливым и буйным. Тех, кто ему не нравился, он поносил, обрушивая на них потоки сквернословия. Высокопоставленные муллы и придворные, увидев его издали, спешили свернуть в переулок, спрятаться от его ядовитой брани.

Однажды, когда у Шарифджана сидели гости, среди которых были поэты, у ворот раздался крик:

– Эй, отбельщик! Как поживаешь? Что поделываешь? Заходить мне или нет?

Шарифджан приказал мне:

– Иди (скажи ему: пусть войдёт.

Яхья-ходжа был высокого роста, худой, с небольшой бородкой на бледном лице. В бороде у него белых волос было гораздо больше, чем черных, и по этому признаку ему могло быть: около шестидесяти лет.

Он происходил из почётного рода бухарских ходжей. Его отец и его деды занимали при эмирах высокие государственные, духовные или хозяйственные посты. По обычаю эмиров, таких ходжей надлежало всячески почитать и ублаготворять. Поэтому на выходки Яхья-ходжи смотрели сквозь пальцы, не решаясь потребовать от него ответа за его слова и поступки. Этим он пользовался, разыгрывал сумасшедшего и всячески закреплял за собой такую славу, ибо она давала ему возможность не только чудить, но и высказывать мысли, за которые простой бухарец немедленно расстался бы со своей головой.

О выходках Яхья-ходжи ходило много весёлых рассказов, из которых передам некоторые.

Один из рассказов касался муллы Кори Саме, которого украшала несравненная борода.

Кори Саме повязывал голову огромной пышной чалмой и, выпустив из длинного рукава длиннейшие чётки, перебирая их, бормоча молитвы, медленно проходил по базарам и по улицам Бухары, своим видом показывая всем и каждому, что, презрев все земное, всеми помыслами он устремлён к богу. В действительности же это был ханжа и плут, из корыстолюбцев корыстолюбец. От зоркого Яхья-ходжи не укрылось двуличие этого лицемера. Поэт решил проучить его.