Casual-2: Пляска головой и ногами - Оксана Робски
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он попросил меня к телефону.
– Я вас слушаю! – почему-то игриво ответила я.
Это было еще то время, когда я не говорила нагло в трубку: «Нет, ее нет по этому телефону. Запишите номер ее директора. Ее зовут Регина», даже не пытаясь менять голос.
– А что вы делаете сегодня вечером? – без всякого выражения поинтересовались в трубке голосом, от которого потом еще целый год меня бросало в жар.
– Вечером? – Я глупо захихикала, вот что значит: спорт вырабатывает адреналин. Зачастую – излишний. – Ас кем я говорю?
– Ну… скажем так… я хотел бы прочитать вашу книгу. Где ее можно купить?
– Послушайте, вам надо позвонить в издательство. А вообще-то во всех магазинах… – Тренер уже кивал мне, стоя рядом с огромным тренажером, похожим на пыточный инструмент времен инквизиции.
– Но, я думаю, нам все равно придется с вами встретиться, – сказал голос.
– О! – вдруг оживилась я, как самая последняя дурочка. С тех пор в тренажерном зале я отключаю телефон. – Так, может быть, вы – маньяк?
– Маньяк? – Голос в трубке неожиданно повеселел. – Точно: маньяк.
– Знаете что, господин маньяк? Всего вам доброго.
– А я вам этого не пожелаю…
Я бросила трубку. «Идиот какой-то», – уговаривала я себя. Но на душе было тоскливо и тревожно. Как в детстве, когда маму вызывали в школу. Когда ты не догадываешься, что будет, но одно знаешь наверняка: точно ничего хорошего.
– One! Two! Three! – скандирует моя эпиля-торша, громко, бодро, с улыбкой старшей пионервожатой. Она работала эпиляторшей в Варшаве, потом – в Лос-Анджелесе, теперь – у нас.
Она так кричит, что кричать самой уже нет смысла.
– One! Two! Three! – Рывок. Улыбка. – Fashion is a lifestyle! One! Two! Three!
Интересно, если с утра по сто раз слушать: «Fashion is a lifestyle!» – это как-то отразится на поведении в течение дня?
После эпиляции нельзя принимать ванну. Зачем же я ее налила? Да еще высыпала туда полкоробки соли из Лондона, из «Halkin Hotel»?
– One! Two! Three! – Последний рывок, и я снова могу надеть мини-юбку.
Очень удобно: моя эпиляторша делает еще и маникюр. Я опустила пальцы в ванночку с теплой водой.
Зазвонил телефон. Номер моей подруги Кати Беру трубку мокрыми руками.
– Дома? – Мне ее голос показался каким-то неестественным. Я пристроила трубку на плече, отправляя пальцы обратно в тепло.
– Дома. Привет. У меня маникюр. Ты куда вчера пропала?
Всхлипывания, стоны, частые гудки.
Маникюрша вытирает мне правую руку, и я набираю номер Кати. Левая – в ванночке.
Я одновременно и слышу и вижу свою взлохмаченную, зареванную подругу. Слышу «алле» в трубке, вижу – в дверях моей ванной.
– Катя! Бедная моя! Что случилось?
Подушка под мышкой, слезы, запах перегара.
Катя еще не ложилась со вчерашнего вечера.
– Я не хочу жить, понимаешь? Я не могу жить! Ты знаешь, что это такое, когда не хочешь жить?
С Катей это уже неделю. Неделю она ложится в десять утра; встает в три; рыдает в телефонную трубку; заезжает за кем-нибудь из подруг; ужин в ресторане – шампанское, смех, хорошее настроение, иногда – угрозы в адрес того, с кем рассталась неделю назад. Потом – зажигательные танцы в клубе или неистовые песни в караоке. Потом – истерика. Слезы. Вырывание волос.
От нее ушел муж.
– Каким цветом красить?
Я выбирала между красным и бежевым.
– Я умру! Я больше не могу так! Я не выдержу!
– Беж, please.
Она сжимала подушку, и ее слезы капали на ткань и становились невидимыми, словно растворяясь в ней. Казалось, что подушка уже вся пропитана и Катиными слезами, и Катиным горем; хотелось жалеть и Катю, и подушку, и маникюршу, которая очень трогательно, по-американски делала вид, что все – okay.
– Ты же моя подруга! Помоги мне! Я не могу, не могу, понимаешь?
– Я понимаю, Кать…
– Я отравлюсь! Дай мне таблетки! Я нажрусь таблеток и сдохну! И мне будет хорошо!
Я дула на свои накрашенные ногти, чтобы они быстрее высохли.
– Хорошо. Я сделаю все, как ты хочешь. Но с одним условием.
Катя смотрела на меня, часто хлопая ресницами. Подушка лежала на полу рядом с ней.
– Ты сейчас – в муку. И можешь говорить, все что угодно…
– Это не важно, я…
– Важно. Давай так: ты принимаешь ванну, кстати, она уже готова, трезвеешь, и, если после этого твое решение не поменяется, я дам тебе все таблетки, которые есть в моем доме. Договорились?
Катя тяжело поднялась с пола. Расстегнула рубашку.
Я протянула эпиляторше деньги.
– Thank you. – Голливудская улыбка.
– Okay. I'll call you. – Я проводила ее до двери.
Катя неуклюже поменялась местами с водой. Теперь Катя была в ванне, а вода – на полу.
Я всегда немного завидовала Катиным волосам. Они были жесткие и крепкие. Если про людей говорят, что некоторые из них твердо стоят на ногах, то Катины волосы твердо сидели на голове.
Я намотала их на руку и потянула.
Катя замычала и взмахнула руками.
Я с силой пригнула ее голову, погрузив лицом в воду. Катя упиралась, брыкалась, я не отпускала. Я уже промокла насквозь. Она билась ногами о чугунные края ванны.
Я разжала руку.
– Ну, что? Сдохнуть хочешь? Хочешь?! Хочешь?!
Она хваталась за меня, а я снова окунала ее головой в воду.
– Хочешь? Хочешь? Сейчас сдохнешь!
Она кричала, билась. Я тоже кричала и не отпускала ее.
– Хочешь?
– Нет! Прошу тебя!
Потом я кутала ее в розовый плед. Она пила чай и тихонько всхлипывала. Она заснула у меня в гостевой. Как раз пришла Ира, моя домработница.
– Кате какое постелить? В желтый цветочек или то, с месяцем?
– Постели в цветочек.
Я так и сидела в гостиной, со своей чашкой чая. Рассматривала свежий маникюр. Лак вроде не смазался.
Ира уселась напротив меня.
– Ну, что тут у вас происходит?
Ира приходила ко мне каждый день. Убиралась, готовила, стирала вещи. Лучше бы она этого всего не делала.
За Ирой ухаживал следователь. Николай. Еще у нее были какие-то Юра и Сергей.
– Ничего не происходит. Все нормально.
– Нормально? – возмутилась Ира. – Да разве же это нормально?
– A y тебя что? – я предпочла сменить тему.
– Я своего отшила!
Я даже не пыталась продемонстрировать заинтересованность. Продолжение последует в любом случае.
– Ушел вчера в баню. Представляете?
Я смотрела на нее молча, не кивая и не поддакивая. Вчера она постирала черные брюки, которые можно было только чистить.
– Пришел часа через четыре, с тортиком! Представляете?
Надо вытащить из корзины с грязным бельем белую кофту на пуговицах. А то она ее тоже постирает.
– С половиной, то есть, тортика А?! Это какой же нормальный мужик, да еще следователь, будет в бане тортики есть? Представляете?
– Не представляю, – согласилась я.
– И я тоже! Значит, что? Значит – с девками был! Представляете?
– Представляю. Там полная ванная воды, посмотришь, ладно?
– Ладно. А на ужин что?
Я зашла к Кате. Она спала, с головой накрывшись одеялом. Наверное, спала.
Кате было 40. Она счастливая. В 40 лет она все еще надеялась умереть от любви.
Почти час я перебирала лекарства в домашней аптечке. Половина – просрочена. Половина – неизвестного мне назначения. Это то, что я привожу из Европы. А потом забываю. Я вообще много чего привожу из Европы: зубную пасту, шампуни, кремы, сыры, копчености, конфеты. Все это почему-то сильно отличается от того, что продается у нас. И лекарства в том числе. Я вообще не уверена, получилось бы у Кати отравиться нашими лекарствами? Хотя нашими, скорее всего, получилось бы.
Жалко, Алик улетел.
Алик -• это наш товарищ. Он – гей.
Когда Ира работает, лучше уходить. Вернее, лучше уходить еще «до».
– Приготовлю на ужин кролика! – крикнула Ира мне вдогонку.
– Не надо. Я сама приготовлю.
– Да где вам! Забудете!
Жалко кролика.
Я достала из машины солнцезащитные очки. Ира будет убираться часа четыре. Максимум – четыре с половиной. Можно поехать в Москву.
Солнце осенью похоже на планы после тридцати: светят, но не греют.
Можно заняться делами: съездить к косметологу или выкупить юбку, которую я отложила еще три дня назад.
Моя соседка Чернова встретила меня с мокрой головой и в махровом халате.
– Ты одна? – поинтересовалась я, имея в виду ее мужа.
Потому что ее кудрявого девятнадцатилетнего сына дома все равно никогда не было. Его выгнали из американского колледжа, и теперь он ждал следующего сентября, чтобы поступить в МГИМО.
Мне нравилось бывать у них дома. У них огромное натуральное хозяйство. За домом – огород и куры. Специально нанятые люди выращивают овощи.
Чернова – мулатка. Ее папа был негр. Она его никогда не видела. Но говорила, что, наверное, он похож на ее мужа. Ее муле – тучный голубоглазый мужчина, – слыша это, снисходительно улыбался.
По утрам у них во дворе поют петухи. Даже у меня слышно. Я сначала просыпалась, думала – галлюцинации. Слуховые. Потом все привыкли.