Casual-2: Пляска головой и ногами - Оксана Робски

Когда я была маленькая, у нас в семье был матриархат. По старшинству. Поскольку бабушка умерла совсем рано, главной, сколько я себя помню, была мама. Еще был папа. Но он даже не был вторым. Он просто был. И была я.

Раз в полгода была вторая бабушка с Волги.

В нашей семье все любили то, что любила мама. Любили искренне. Потому что очень любили маму.

Каждый день она приходила с работы – мама работала младшим научным сотрудником в исследовательском институте – и рассказывала о том, как Василий Петрович или, например, Петр Васильевич снова сделал ей комплимент. А Ольга Викторовна или, например, Ольга Федоровна снова ахнула, увидев ее новое платье.

Я, когда была маленькая, так и представляла себе мамину работу: идет она по коридору, а все вокруг млеют от ее красоты и посылают ей воздушные поцелуи, А когда я училась в школе и летом ей надо было брать (уж не помню, где они тогда все это брали) для меня путевки в ведомственные лагеря, я помню ее счастливые глаза, когда за ужином она, вздыхая, жаловалась нам с отцом на то, что ей снова не верили, что у нее уже есть дети. И что эти дети – я то есть – уже учатся в школе.

– Все думают, что ты моя сестренка! – сообщала мне мама, окидывая меня оценивающим взглядом. – Так что ты не «мамкай», пожалуйста.

Я сама подолгу рассматривала себя в зеркало.

Говорили, что у нас с мамой одинаковые глаза: я щурила их перед тем, как засмеяться, совсем как она. Но, думаю, это из-за того, что я подолгу репетировала дома, перед зеркалом, закрывшись в ванной.

Мы все любили есть цыпленка-табака, ходить в субботу на ВДНХ, зимой кататься на лыжах, а вечерами вязать шарфы.

(Сейчас мне очень странно, как это папа не вязал – наверное, вязал, я просто не помню.)

Мы были дружной семьей, и никто никогда не ссорился. С мамой.

Начиная с четырех месяцев (мне почему-то кажется, что именно с этого возраста ребенок хотя бы слышит то, что ему говорят), мы внушали Антошке чувство уверенности в себе и всячески развивали в нем чувство собственного достоинства. Мы – это я и его папа, мой бывший муж.

Любая наша фраза, обращенная к Антону, заканчивалась словами: «Ты – лучший». (Года в четыре мой сын спросил дедушку: «А тебе кто-нибудь говорил, что ты – лучший?» Дедушка долго думал, словно припоминая, а потом рассказал Антону о том, как лихо бабушка починила его DVD-плеер.)

Поскольку мне казалось, что чем человек самостоятельнее, тем уверенней в жизни он себя чувствует, наш ребенок в годик и 5 месяцев уже сам одевался, в два с половиной отлично плавал (и под водой тоже), в четыре бегло читал, в пять знал сложение и вычитание до ста, а в шесть полагал, что он умнее всех нас, вместе взятых.

Кроме бабушки.

Потому что до сих пор все ею восторгаются. И она с удовольствием рассказывает об этом внуку.

К моим фотографиям во всех журналах Антон относился очень спокойно. Он только спросил:

– А почему?

Я ответила, пытаясь говорить важно и многозначительно:

– Потому что я – писатель.

Он понимающе кивнул головой.

А потом однажды, увидев на обложке фотографию стаффордширского терьера, поинтересовался:

– А эта собачка тоже писатель?

Воспитательница (высокие каблуки и тоже завилась как улитка, но по сравнению со мной более крупная: було, каких подают в ресторане «Паризьен») улыбнулась мне, сказала:

– Замечательный мальчик. Я сказала:

– Спасибо.

И зазвонил телефон.

Марина Сми.

– Ты видела «Экспресс-газету»? Вот ужас!

В «Экспресс-газете» написано, что свой первый аборт я сделала в 14 лет, что моя мама – алкоголичка. А мой папа живет с соседкой. Что мой муж меня бросил потому, что я – наркоманка и он устал с этим бороться. Что мои соседи ненавидят меня, а моим подругам детства (размытые фотографии каких-то прыщавых школьниц) за меня стыдно.

Здесь же – моя, не самая лучшая (честно говоря, хуже этой я не видела ни до, ни после этой публикации) фотография, а также фотография моих родителей. Снято где-то у них во дворе. Папа идет, нагруженный сумками, а мама с открытым ртом. Как будто кричит. Лицо перекошено.

Я даже не смогла прочитать статью до конца.

Сначала успокоилась, вытерла слезы. Завела машину.

Дочитала.

Журналистка позвонила моему представителю в издательство, а она (коротко стриженная девчушка, которая занималась моими связями с общественностью) ответила, что «не хочет копаться в моем грязном белье».

Стараясь не рыдать, звоню издателю. Ору:

– Да как она могла?! Что значит «в грязном белье»?! Она должна была сказать, что все это чушь! Какая мама – алкоголичка?! Ты вообще читал это? Я там аборт сделала в 14 лет!! Успокойся? Как мне успокоиться? Почему она не возмутилась? Почему она не прокомментировала? Да я плакала, когда читала это!

Он извинялся и говорил, что коротко стриженную девчушку уволит. И правда, уволил.

– Ты, кстати, собираешься подписывать договор на следующие книги?

– Собираюсь.

– Собирайся поскорей. Если ты хочешь, чтобы мы серьезно занимались твоим имиджем и вообще твоим брендом.

– Я и вижу, как вы занимаетесь…

Я немного успокоилась. Главное, чтобы эта газета не попала на глаза маме. Я уже слышала сирену «скорой помощи» и чувствовала запах валерьянки.

– Подписывай договор. Это в твоих интересах.

– Почему? Я же еще не написала вторую книгу.

– Потому что тебе есть что терять. А когда человеку есть что терять – он уязвим.

– Что ты имеешь в виду?

– Книги – это такой же бизнес, как и все остальные. Не хочу тебя пугать, но ведь кто-нибудь может вынудить тебя подписать договор. Книжек на пять. И не самый для тебя выгодный…

– Ох, прямо «Коза ностра»…

– Как везде.

– Я попрошу приятельницу стать моим PR-директором.

– Но будь с нами на связи.

– Okay.

У моей мамы всего одна подруга, и она сейчас в Болгарии. А кроме нее, сообщить маме об этом пасквиле некому. Господи! Пусть она никогда не прочитает этого!

Звонок. Рингтон из «Kill Bill». Откуда мой телефон берет все эти мелодии?

– Я представитель Клаудио Могелли в Москве. Мы бы хотели с вами встретиться, у нас есть для вас очень интересное предложение.

– Да? Какое? – Когда я отвечала на звонок, мое «алло» было из третьей категории.

– Совместный бизнес. Сумки, которые мы производим, – это эксклюзивные модели из крокодиловой кожи, рассчитанные на представителей элитного класса. Вам это было бы интересно?

– Вы хотите, чтобы я рекламировала их?

– Не то, чтобы рекламировали… Но вы бы их продавали своим знакомым и получали бы процент от прибыли.

– Нет, извините, наверное, нет.

– Я думаю, лучше встретиться. Через неделю сам господин Могелли будет в Москве…

– У меня высветился ваш номер. Я позвоню.

– Когда?

– Извините, у меня совсем нет времени…

– Но…

– До свидания, спасибо.

Интервью для французского журнала «Paris Match».

– Чего вам не хватает из детства?

Мы сидим в ресторане «Веранда». Я, дающая интервью на «Веранде», такой же привычный предмет интерьера, как и эти деревянные, шикарно обшарпанные столы, это дерево, из-под и сквозь, этот буфет и этот холодильник с вареной колбасой.

Улыбаюсь. Сбоку меня фотографируют.

– Ощущения начала пути.

Хочется затевать новые проекты, ударяться в какие-то авантюры.

Новые планы – новая жизнь.

– Вы пишете про богатых людей в России?

– Пожалуйста, не верьте в то, что лежит на поверхности.

Переводчик переводит.

Журналист – лет 50, красные джинсы – улыбается:

– О! Я думаю, ваша книга о том, как обесценена человеческая жизнь.-

Вздыхаю.

Регина согласилась быть моим директором по рекламе. Вроде ее новый молодой человек (тьфу-тьфу-тьфу, все сначала втираются в доверие) не имеет ничего против ее подруг.

Больше не буду сама отвечать на звонки.

Да здравствует личная жизнь!

Мы лежали в маленькой комнате загородной гостиницы.

Мы смотрели в потолок, но видели сразу все четыре стены.

– Мы как спички, – сказала я, – в спичечной коробке.

– Спичка-мальчик и спичка-девочка, – сказал он.

И не надо нас доставать отсюда. Мы молчали и не двигались. Малейшее трение вызывало пожар. А за окном улицы дрожали в ознобе, чихали и прятались в воротники.

В половине пятого он сказал:

– Ужасный номер. Но я, наверное, буду вспоминать его.

– Наверное? – переспросила я достаточно игриво.

– Наверняка! – Он засмеялся. Встал. И потянул меня за пятку.-

Мы начали одеваться.

– У тебя кто-нибудь есть? – спросила я, когда он подошел к окну.

Спросила с улыбкой. Как будто имелся в виду хомячок или собака.

– Нет, – сказал он, глядя в окно. И повторил: – Нет.

Мы вышли на улицу.

Месяц примерз к небу.

Он отвез меня домой. Я хлопнула дверцей машины, не попрощавшись.

Он прислал мне SMS: «Самая красивая во всем спичечном мире – спичка-девочка».