Гребцы галеры - Александр Карпенко

— Я Спецперевозка, слышу вас, Зенит.

— Вы у Семи Ключей?

— Точно так.

— Перед вами сектор… Записывайте…

Ого, аж шесть человек! Надолго возни хватит.

— …всех в стационар. Предлагаемый маршрут… Все поняли, Спецперевозка?

— Спасибо, Раечка.

— Кушайте на здоровье.

Глава вторая

Один, два, три… Невежливо подпихиваю коленом в зад четвертого, непозволительно долго раздумывающего, лезть ли ему в салон. А то надумает чего, не ровен час!

Этот сектор вчера окучивала доктор Рат — я узнаю ее красивый мелкий почерк на путевках. Пишет она удивительно разборчиво, что для врача — редкость.

Каракули медиков, как правило, представляют собой шедевры неудобочитаемости. Старшим врачам смен на «Скорой» по совместительству приходится исполнять обязанности штатного криптографа. А психиатры всегда отличались особыми достижениями в искусстве тайнописи.

Дома один из моих бывших коллег — тот, который работал дольше всех, отписывал карты, приходившиеся не по зубам даже многоопытному начальству. После каждого выезда меня неизменно затаскивали в кабинет старшего доктора, совали под нос сданные моим врачом иероглифы и требовали перевести на общедоступный язык, на что я столь же неизменно отвечал: «Извините, по-арабски не понимаю». После бесплодных попыток выдавить из меня хотя бы поставленный диагноз мне даровалась свобода — до следующего вызова, после которого все повторялось сызнова.

Карточки же госпожи Рат вполне понятны, несмотря на то (а может быть, именно потому) что она не человек. Внешность ее может повергнуть в изумление непривычного зрителя, что, впрочем, не мешает ей прекрасно исполнять свои служебные обязанности, как и паре десятков других иномирных существ, прижившихся на нашей станции «Скорой» в разных должностях.

Иномирных, конечно, с моей точки зрения. Для коренного населения этого мира я сам — пришелец, хоть и не слишком от них отличаюсь внешне. Правда, соотношение коренных жителей и эмигрантов здесь примерно такое же, как индейцев с прочими американцами. Разве что местных в резервации не отселили.

Пятая — беременная дама с мелким птичьим личиком. Срок немал — округлый животик, который она носит с присущей только беременным изящной горделивостью, высотой почти до грудины. Через пару-тройку недель рожать. Мельком смотрю в путевку: «Утверждает, что беременна от короля Иордании».

Переспрашиваю:

— Лапусь, а как зовут иорданского короля?

— Откуда я знаю?!

— Так ты ж от него беременна.

— Кто вам это сказал? Глупости какие!

— Доктор пишет… А что, разве нет?

— Нет. Вот мой муж. — Указующий жест в сторону водителя. Патрик постепенно краснеет. Опыта у него уже достаточно, чтобы не отвечать на такие заявления, но еще мало, чтобы вовсе на них не реагировать.

Ободряюще похлопываю пилота по плечу. Явление достаточно распространенное: увидела — и включила в свой бред. Знать, понравился рыжий. У меня была больная, которая с поразительной регулярностью беременела от всех политических деятелей подряд, а иногда и от каких-нибудь других знаменитостей. Вот как я в их число попал — до сих пор ума не приложу. Правда, там настоящей беременностью не пахло, одни фантазии…

Это ничего. Хуже, когда кого-нибудь враги преследуют, а он тебя туда же запишет. От врагов, случается, и обороняться начинают…

Соседи последнего больного встречают меня у подъезда. К путевке булавкой приколота четвертушка бумаги.

Отшпиливаю, переворачиваю. Почерк доктора Рат и здесь чист и аккуратен: «Шура, держи ушки топориком. Кадр бывает агрессивен, склонен к импульсивным действиям». Спасибо, Люси.

Желания проследовать в дурку на лице клиента не читается, но и протестов он не высказывает. Вообще, довольно вял и послушен. Но я, хорошо зная уважаемую Люси Рат, уверен, что предупреждение не напрасно.

Разворачиваю миленка к себе спиной и стягиваю ему локотки широкой мягкой лентой парашютной стропы. Классная штука! Узлы вяжутся легко, держатся крепко. А уж прочна — донельзя. Запросто вместо буксировочного троса использовать можно. Теперь мой красавец руками не намашется. Некоторая свобода движения конечностям при таком методе фиксации, впрочем, остается — покурить там или сопли подтереть. Щадящий способ.

Малый по-прежнему пассивен. Покорно плетется к автомобилю, лезет куда ведено. Даже не спрашивает, почему связали. Свободных мест больше нет. Стартуем в сторону психлечебницы.

Человек сторонний непременно пожалеет несчастного бедолагу, над которым издеваются бесчеловечные изверги в белых халатах. Жалельщики чертовы!

Рассказка из серии «Там, дома». Лежал в психушке один вот такой же «безобидный». Лежал-полеживал, весь из себя апатичный, думы свои депрессивные в башке пережевывал. Глазки в потолок, лапки на брюхе скрестил. Прям хоть свечку в них вставляй.

Я аккурат в том дурдоме свою шелудивую карьеру начинал. В той же палате у окна находился молодой парень с переломанными обеими ногами — вышел из дома в окошко шестого этажа на голос звавшего его ангела. К ангелам угодить не сподобился, вместо райских кущ к нам прибыл. Зачем-то я к нему подошел — утку ли подать, повязку ли проверить — не суть. Вдруг слышу позади звериный дикий рев. Вскочил наш меланхолик, в доли секунды оказался на подоконнике и легким движением вырвал трехпудовую кованую решетку окна, добротно закрепленную в коробе могучими стальными стержнями.

Решетка полетела на избранника херувимов, а вырвавший ее больной — в окно. Только стекла градом посыпались. Все, что я успел сделать — подставить под падающую железяку плечо, чтоб несчастному пареньку не разбило голову.

Кто-то внизу, во дворе, перехватил злыдня. Добавив к ушибам от падения изрядно еще, водворили на место. Плечо до сих пор ноет к сырой погоде там, где был перелом. Жуткая штука — взрыв депрессии. Раптус называется.

К чему это я? А, ну да. Я про то, что смирный и тихий вид больного не причина для ослабления внимания. Состояние может измениться мгновенно.

Черт! Воистину — не буди лиха, пока оно тихо! Лицо связанного перекосилось, в глазах зажегся злобный огонь. Шипя что-то сквозь зубы, пытается встать. Сейчас бросится. Ну бросайся, бросайся. Не оборачиваясь, протягиваю руку за водительское сиденье, нащупываю рукоять тяжелой резиновой палки, подтягиваю ее к своему плечу.

Но псих и не пробует на меня кинуться. Оттолкнувшись ладонями связанных рук от жесткой лавки, он, подпрыгнув пружинкой, дважды с силой бьет ногой в живот беременную…

Минут десять спустя. Пробка, образовавшаяся около нашего ставшего поперек улицы вездехода, отчаянно сигналит, тщась согнать нас с места. На взбесившегося клиента истрачены все имеющиеся в наличии веревки, отчего тот начал смахивать на египетскую мумию. Из рассеченной скулы капает кровь, пачкая брезент носилок. Шва четыре ему на морду наложить придется. Ну и… с ним. Не бить — убивать надо. Оттого что он не в состоянии отвечать за свои действия, желание задушить его меньше не становится.

Хлопочу около несчастной женщины. Бледна, испугана, но на живот вроде не жалуется. Ох, обошлось бы все благополучно!

— Врубай-ка, Патрик, иллюминацию и лети со всей мочи. Избави бог…

Пилот послушно включает проблесковые маяки и обходит скопление машин по тротуару, оставляя их распутываться без нас. Глухо стукнули колеса, когда машина спрыгнула с бетонного поребрика. Автомобиль, взревывая у светофоров сиреной, заторопился к городской окраине.

Всю дорогу я, переживая, поминутно приставал к пострадавшей с расспросами о самочувствии. Ее уже начала раздражать моя назойливость. Оправившись от испуга, иорданская наложница выглядела вполне прилично, улыбалась, слушая распеваемые сидящей сзади шустрой старушкой похабные частушки.

Вот и высокое крылечко нашего заведения.

От сердца отлегло. Кажись, обошлось. Привалившись к резной балясинке, мирно покуривает дежурный психиатр — Борух Авраамович. Вспотевшая лысина ученого мужа весело блестит на солнышке, контрастируя с уныло повисшим исполинским носом.

Выпрыгиваю из салона, с треском захлопнув дверь, объявляю:

— «Спецперевозка и компания». Оптовые поставки…

Доктор оживился, радостно всплеснул руками:

— Шолом, коллега! Что есть на продажу?

— …душевнобольных, — заканчиваю я.

Нос вернулся в тоскливую исходную позицию.

— Через таких шуток появляется седых волос… — бормочет психиатр недовольно.

Я, не удержавшись, расхохотался:

— Нужно будет запатентовать новый способ борьбы с облысением!

Гинеколог, хирург, терапевт и снова гинеколог… Я уже озверел от многочасового торчания в приемном покое психушки и не начал кусаться единственно из-за понимания, что вся развернувшаяся вокруг безвинно пострадавшей больной паника совершенно оправдана. На кону — две жизни. Ее и не рожденного еще ребенка.