Гребцы галеры - Александр Карпенко

— А поднимай-ка ты, Шура, водителя. Хорош ночевать. Выезжайте из сектора помаленьку, вам врачи тьму народа наловили.

Я занят здесь тем же, чем и дома. Работы хватает. За свои пятнадцать лет психиатрического стажа я успел твердо убедиться в том, что верней, чем у меня, хлеб только у гробовщика. Пройдя стажировку на врачебной бригаде и — не скажу «привыкнув» — притерпевшись к специфическим местным странностям, я вновь обрел привычный статус старшего начальника машины психперевозки.

Из «младших», кстати, в моем подчинении есть только водитель. Должен бы, в теории, быть еще второй фельдшер или хотя бы санитар, а на практике я командую по преимуществу самим собой.

Я привык, впрочем, к этому уже давно и еще не здесь. Имел я там, дома, какое-то время санитара. Лучше б его не было! Пользу от присутствия этого крупногабаритного молодца у меня в машине значительно перевешивали нахлобучки, получаемые от начальства за его систематическое пьянство.

Сей достойный муж за сутки, не напрягаясь, выкушивал литровую бутыль девяностошестиградусного спирта. Эстет был, кстати. Из горла впопыхах не глотал — стелил на капоте салфеточку, закусочку красиво раскладывал, раздвижной стаканчик ставил. Воду в спирт лить брезговал, полагая, что от разведения продукт портится. Днем, покуда перевозок было навалом, еще проявлял сознательность — отхлебывал понемногу. Через полчаса же после выполнения плановой работы для подъема его с топчана требовался уже башенный кран, так что вечером и ночью я трудился один.

При всем замечательном характере моего помощника, умении обращаться с душевнобольными (а это дорогого стоит) и неплохих, несмотря на отсутствие образования, лечебных навыках, я все-таки позволил себе вздохнуть с облегчением, когда терпение администрации лопнуло и его уволили. За себя бы, дай бог, ответить, а тут все время таскают на ковер за чужие грехи.

Смысл моей работы таков: из-за огромных расстояний, которые приходится покрывать бригадам, доставляя клиентов в единственную в этом мире психиатрическую лечебницу, впустую расходуется рабочее время психиатров (два десятка бригад на несколько миллионов населения — ничтожно мало) и ресурсы автотранспорта (запчастей здесь, естественно, нет, ремонт — сплошная головная боль). Поэтому тех больных, которые не представляют выраженной опасности для себя или окружающих, но тем не менее требуют лечения, временно оставляют дома, вручая соседям или родственникам направление на госпитализацию.

Я собираю клиентов в машину, покуда она не заполнится, пытаясь выстроить маршрут от одного к другому по возможности рационально, с минимальным пробегом и максимальным приближением к конечному пункту.

По заполнении транспорта, вываливаю их в приемном покое родимого заведения и отправляюсь за следующей партией. И так — до бесконечности. Конвейер.

Бетонные шестигранники сырые, заплесневевшие и скользкие. Гать уложена через болото как попало — вкривь и вкось. Опираюсь, стирая с пыльного железа грязь халатом, о борт старенького вездехода с крестами на боковинах кузова.

Здешние болота — странное место. Не увидишь на них светлых ковриков ряски, не заметить торчащих поплавочками из воды хвостиков рыбачащих уток. Здесь не бродят, выискивая в прибрежном песке съедобную мелочь, смешные кулички и не виснут в поднебесье вальдшнепы. Днем болота кажутся просто топкой равниной, покрытой жухлой травой, где местами взблескивают лужицы, окаймленные желтой бритвенно-острой осокой. Зато по ночам здесь кипит жизнь. Чужая, незнакомая.

Ухают невидимые птицы. Чавкают в тине гигантскими перепончатыми лапами пугающего вида ящерообразные монстры: динозавры не динозавры, драконы не драконы. Ужас — зубастый и чешуйчатый. Шипят из-под кочек двух- и трехглавые змеи. Перепархивают с одного призрачного ночного цветка, источающего дурманящий аромат, на другой умопомрачительной красоты бабочки с крыльями размером с ладонь. Но не дай бог, залетит этакая красота в окно — за пару минут крови высосет достаточно, чтобы ты потерял сознание.

В десятке шагов передо мной заканчивается сектор. Полное впечатление, что отрезали по прямой линии два куска от разной местности — болота и густого дремучего леса, — механически совместив их на плоскости. Наша машина — на болотной стороне.

Мы сбились с дороги, неверно поняв объяснения местного жителя. Долгий путь по открытой жалящему солнцу насыпи истомил. Блеснула впереди вода — как же велика была наша радость! Ты уже на ходу начинала расстегивать блузку, предвкушая купание.

Увы, то оказалась не река и даже не озеро. Мы вышли к бесконечным, куда ни глянь, болотам. Нет больше сил искать другое место по нестерпимой жаре, и, обнаружив поросший причудливо извитым кустарником островок, валимся, срывая одежду, на кинутое в топкую зелень покрывало — остывать в тени.

Не так давно начались наши встречи наедине, я еще робею. Твоя ласка волнует и удивляет одновременно. Не привыкла ко мне и ты, повторяешь раз за разом:

— Так не бывает… Это все на самом деле?

Там впервые и поссорились. Спешно собираясь уходить, ты глубоко порезала осколком палец и рассерженно вырывала его, сопротивляясь моим попыткам слизать кровь с раны и перевязать ее тут же оторванной от чего-то тряпочкой. Негодующая, не желающая принимать мою помощь, ты и в гневе была прекрасна…

Назавтра долго писал покаянное письмо. Дописался до того, что расплакался прямо на рабочем месте. Письмо порвал и, сдав дежурство, отправился к твоему дому — упасть в ноги, вымаливая прощение. Встретились, едва не столкнувшись, у порога. Простила. Палец, зажив, так и остался деформированным. Зашить бы следовало…

Но это было давно и в другом мире, который уже начал подергиваться в сознании легким флером нереальности. Жил ли я там, в самом-то деле? Иль то был сон, а мне и не выпадало никогда счастья иметь любимую, любящую жену, троих детей, бесконечно радовавших своими неисчерпаемыми веселыми затеями? Примерещился ль мне маленький садик, зеленый домик под шиферной крышей, две шаловливые рыжие собаки и мудрый, всепонимающий кот, тихо мурлыкавший убаюкивающие песенки?

Тру ладонью область занывшего сердца. Ни до чего хорошего такие мысли не доведут. Тех, кто много об этом думал, в здешней психиатрической лечебнице скоро уже на пол класть будут от недостатка коек. Или новый корпус выстроят.

Закуриваю, пытаясь отогнать табачным дымом мысли о прежней жизни, а заодно и собравшихся отведать моей кровушки москитов. Смотрю на часы. До утреннего перемещения еще семь минут.

— Шура! — зовет меня водитель. — Идите кофе пить!

Принимаю горячий пластиковый стаканчик, отхлебываю обжигающий душистый напиток. Патрик наполняет себе из термоса бригадную кружку, спертую кем-то в ныне несуществующем психдиспансере. Мой водитель, в недавнем прошлом стрелок бронетранспортера, так и не научился обращаться ко мне на «ты». Хорошо хоть, уставное «разрешите обратиться» забросил да «сэр» произносит лишь, когда волнуется.

— Спасибо. С удовольствием. А пожевать нечего?

Патрик шарит за пассажирским сиденьем, выбрасывает на капот пару свернутых рулончиком лент, которыми мы «фиксируем» (а попросту — связываем) беспокойных больных, и находит пакет с полубатоном копченой колбасы.

Стелю пакет на сиденье, достаю из-за голенища мягкого сапога (прибыл я в этот мир в кроссовках, но они давно уже расползлись и были отправлены в помойку) тяжелый длинный нож — боевой трофей, отобранный у пациента, усиленно желавшего попробовать им прочность моего ливера. Строгаю колбасу небрежными ломтями — чем не завтрак?

Зазвенело в ушах, кругом пошла голова, чуть не давлюсь пережевываемым куском, — никак не научусь безболезненно переносить перемещения. Ну-ка, куда нас занесло?

Местоположение дневного светила не изменилось — стало быть, мы все на той же стороне и утро по-прежнему остается утром. А вот вместо леса — стена городских кварталов. Не подарок. В городе всегда работы невпроворот. Скоро диспетчеры разберутся с новой картой местности и выдадут мне пару мешков очередных проблем. Надо заканчивать трескать поскорей, покуда еще нас не ищут.

— Зенит-Спецперевозка, ответь Зениту!

«Зенит» — позывной базы. «Спецперевозка» — это я. Диспетчеры почему-то решили, что «спецперевозка» в качестве позывного благозвучнее нашего действительного названия. На бригадном жетоне, официально подтверждающем мой статус, значится «П/П-1», то есть Психиатрическая Перевозка, первая бригада. Она же последняя. Она же единственная. Новая служба пока что. Решение организовать ее принято недавно, здешняя администрация не успела еще отловить и затащить сюда из нашего мира на эту грязную работу кого-либо, кроме меня. Есть, правда, несколько бригад соматической и инфекционной перевозки. Но у тех — свои заботы.