Галерные рабы - Юрий Пульвер

Паны дрались, а трещали чубы у холопов. Положил царь гнев на ослушников воли своей и указал воеводам воронежскому, михайловскому, пронскому да тульскому «беглых плотников, всех сыскав и бив батоги, за поруками выслать с сотником казачьим с Михаилом Качаловым». Побратиму помогал и Семен Иванов.

Плотников учили батожьем за самовольство, а потом выплатили им жалованье и дали припасы съестные.

Сафонке день расправы над беглыми запал в душу навсегда. Да и можно ли забыть свист кнутов, вопли истязуемых, тупые чавкающие удары кожаных ремней о человеческие тела, острый запах крови и смертного пота, от которого шарахались лошади… Отец на что ратник крепкий, ко всему привычный. И воевать приходилось, и людишек воровских ловить, государеву волю исполняя. Крови и смерти не страшился, жизнь свою готов был положить в час любой, а потому и чужого живота не жалел. Но поставлять жертв палачам не нравилось ему. И запил в ту ночь Семен люто, по горло набрался хмельной браги — чтобы только не слышать стоны и проклятья тех, кого словил он и отдал на катованье.

Глядя, как жестко, по-взрослому сжав губы и нахмуря чело, смотрел Сафонка на бичевание, решил про себя Семен: пора мальцу к делу воинскому приучаться, нечего порты на полатях протирать.

Тяжко далась наука бранная, но десять лет, проведенных в поте лица, не прошли даром. Скакал Сафонка на лихом коне не хуже бывалых казаков, саблей и пикой владел играючи, метко стрелял из завесной пищали. Даже к пушкам его подпускали пушкари: и к ним на выучку отдавал сына сотник.

В пятнадцать лет принял Сафонка первый бой с татарами, стал мужчиной, впервые убив врага. К осьмнадцати годам силу недюжинную накопил: немного было казаков, матерых даже, кто бы в борьбе на кушаках или в схватке кулачной мог его одолеть. Читать умел следы звериные, птичьи и человечьи, мог сметить татарскую сакму — выбитый конницей след в степи, в набеги ходил и без добычи-дувана не возвращался, государеву службу в отцовой сотне справлял исправно. Грамоте был горазд, не обделили его книгочиевой мудростью: Семен гонял его к дьячку, чтобы поделился тот с отроком толикой знаний своих.

И собой был Сафонка виден: росту — сажень, плечи — сажень же косая, красен обликом, русоволос. Не одна девка, проплывая мимо, алела маковым цветом и украдкой поглядывала на добра молодца, не одна женка, отданная старому да богатому, плакала о Сафонке поздней бессонной ночью.

И друзья-товарищи любили его: не давал он их в обиду, не бросал в беде. Куском хлеба последним делился, на коня своего раненых да уставших сажал, а сам бежал рядом, за стремя держась.

Ан все равно выпала ему тягчайшая на свете доля…

Воронеж, 30 мая 1604 года

В украинную степь службу сторожевую справлять выезжали спозаранку.

Во дворе воеводском стояла еще полутемь, разрезаемая светом чадящих смоляных факелов. Переступали с ноги на ногу кони, потихоньку перетаптывались казаки, стараясь, чтобы не звякнула сабля или шпора, не скрипнул ремень. А станичный голова Григорий Коробьин чел указ государев шести людишкам, коим черед выпал идти в составе дальней станицы, подвижной сторожевой заставы, в Дикое поле — смечать сакмы кочевников, набегавших на Русь. Воронеж тогда находился посередине между Ногайским и Кальмиусским шляхами — любимыми дорогами потомков Чингиза.

Станичные головы ответ держали перед воеводой за большие участки границы, под рукой имели отряды до полутораста сабель. Зато и бремя ответственности на них лежало непомерное.

Коробьин чел Устав не торопясь: поспешишь — людей насмешишь, а тут дело важное. Из града столичного весть пришла, будто крымский царь Казы-Гирей на своей правде, на чем шерть дал два года назад, не устоял, разорвал с государем русским. Вперед миру быть не хочет, а намерен идти на государевы украины. Из иных польных городов гонцы бают, что-де на поля ходят крымские татарове и станичников и сторожей громят, а татарове конны и цветны, и ходят резвым делом, одвуконь, и чают их от больших людей.

Ногаи тоже воруют. Государь Борис Федорович поддерживает распрю внутри Большой Ногайской орды, доставил туда из Москвы Янарослана-мурзу, наиглавнейшего соперника князя Иштерека, и велел им жить в мире и кочевать вместе. Оттого Иштерек на Русь злобствует и саблю точит. Войско не шлет, ан ватаги разбойные подбивает за дуваном на земли государевы бегать. Не зря Разрядный приказ вызвал из градов и собрал на границе две с половиной тыщи казаков. Так что без станичников теперь — как без ушей и глаз. Вдруг охулка выйдет, да узнают, что плохо объяснил проведчикам, как службу нести — не миновать опалы! Береженого и бог бережет.

«По государеву, цареву и великого князя Ивана Васильевича всея Руси приказу, боярин князь Михайло Иванович Воротынской приговорил… о всех украинных о дальних и о ближних, и о месячных сторожех, и о сторожех из которого города к которому урочищу станичникам поваднее и прибыльнее ездити, и на которых сторожах и из которых городов и по скольку человек сторожей на которой стороже ставити, которые сторожи были б усторожливы от крымские и от ногайские стороны… чтоб воинские люди на государевы украины войною безвестно не приходили…»[4]

Казаки помоложе, коим внове было выбираться на простор степной, внимали с радением: пригодится. Опытные же позевывали в кулак, но так, чтобы голова не заметил. Семен Иванов брюзжал про себя: ехать уж больно не хотелось. Шутейное ли дело за две седмицы одолеть полтыщи верст по глухой степи в поисках ворога лютого. Тяжко. Да и сердцем болеть стал он, жаба грудная все чаще дышать не дает.

«Стояти сторожам на сторожах с конь не сседая. А станов им не делати, а огни класть не в одном месте. Коли кашу сварити, и тогды огня в одном месте не класти дважды. А в коем месте кто полдневал, и в том месте не ночевать, а где кто ночевал, и в том месте не полдневати… Сзади крымских людей на сакмы ездити и по сакмам и по станам людей исмечати, да с теми вестми и в другой раз отослати ж своих товарищев в те городы, в которые ближе, чтоб перед воинскими людми в государевы украинные города весть была ранее…»

…Ох, не надо б сейчас в станицу ехать. Гибельно. Худые дела на Руси долгонько уж творятся. Недород, людишки три лета подряд гинули от глада и мора, треть царства Московского вымерла. Отряды разбоев, у коих головил какой-то Хлопко, объявились да побиты в прошлом годе были. У ляхов, глаголют, убиенный царевич Дмитрий Иоаннович воскрес, возжаждал войной идти на незаконного царя Бориса, отцовский престол возвертать. И служба охранная пограничная справляется ныне с небрежением. Ратников мало, припасу боевого и того меньше, жалованья служивым не платят. Не шлют из Москвы ни пополнений, ни хлебов, ни денег. Не до того.