Путь в никуда - Владимир Гайсинский

Первый урок, кто такие евреи, дал Жеке дядя Леша, который, изрядно залив глаза, объяснил, что от них, этих «явреев», все беды русским, мол, они Бога русского Иисуса Христа распяли и кровь младенцев в свои лепешки добавляют, и что мало их Гитлер убивал, и жаль, что всех не перебил. А еще дядя Леша рассказал, что все евреи во время войны отсиживались здесь, в Ташкенте, и все как один выучились на врачей, и после войны они хотели отравить нашего великого вождя и учителя товарища Сталина, за которого он, дядя Леша, шел в смертельный бой и готов был умереть. Жека, конечно, не очень поверил в этот бред, тем более что уже прошел ХХ съезд Компартии, и о подвигах Сталина было кое-что известно, но все же решил узнать побольше от родителей. Отец прямо сказал Жеке, что ее Лешка несет пьяный бред, что и во время войны он работал проводником вагонов и спекулировал так же, как и сейчас, а вот отец Сашки действительно фронтовик, и у него два ордена и восемь медалей, и это может подтвердить Жекин дядя, который встречался с ним на торжествах в честь Дня Победы.

И все же Жеке чертовски хотелось разобраться, кто они такие, евреи, и почему его так тянет к Сашке, ведь были и до него пацаны, с которыми он гонял мяч и бегал по базарам, покупал и перепродавал голубей, дрался за пацанов с улицы, а с Сашкой нашлись какие-то новые дела. Они собирали планеры и транзисторные приемники, фотографировали и стали ходить во Дворец Пионеров, который был совсем рядом, через дорогу, и который он, Жека, в упор не замечал и, если бы не Сашка, так о нем бы и не узнал. Тогда все пацаны бредили вокальноинструментальными ансамблями, и как-то так получилось, что из продажи исчезли гитары, а Жека мечтал научиться играть на гитаре, и тогда Сашка предложил сделать гитару самим. Конечно, Жека загорелся этой идеей и побежал в сарай отыскивать фанеру и доски для грифа, но Сашка быстро осадил пыл Жеки и сказал, что так ничего не получится, что надо посоветоваться со специалистами, найти чертежи и подходящие материалы. Время шло, а Сашка все возился с чертежами и материалами, покупая какуюто ненужную литературу по электросхемам. Прошло несколько лет, постепенно Жека забыл о том, что когда-то хотел сделать гитару сам. Он ходил во Дворец Пионеров, где ему предложили вместо гитары балалайку, и там он бренчал в ансамбле народных инструментов. Но вот однажды, в день рождения Жеки, Сашка появился у него с каким-то предметом, завернутым в простыню. Жека развернул простынь и ахнул: перед ним лежала ярко-красная электрогитара со всеми регуляторами громкости, тембра и прочими наворотами. Сашка воткнул провод в специальное гнездо на корпусе гитары, второй конец в заднюю стенку Жекиной радиолы и, включив радиолу, сказал: «Играй». Жека ударил по струнам, и раздался аккорд, усиленный динамиком радиолы:

«Учкудук, три колодца, защити, защити нас от солнца…» – запел Жека.

«Это тебе мой подарок», – просто сказал Сашка. Но это был поистине царский подарок, ведь он был еще и сделан Сашкиными руками.

А еще Сашка любил спорт, любил часами гонять мяч и ходил в секцию, которую называл секцией бокса, хотя то, чему там учили, боксом назвать было трудно, потому что там разрешались удары не только руками, но и ногами. Однажды Сашка взял Жеку на одну из тренировок, но Жеке этот вид спорта показался слишком жестоким, и он больше никогда не увязывался за Сашкой на его тренировки.

Положительность Сашки, скрытый антисемитизм, существовавший в среде, где он жил, порождали ненависть к нему и тем, с кем он общался. Особенно его ненавидел Сидоров, который был старше и всячески пытался задираться, чтобы унизить Сашку. И вот однажды сдержанный и, в общем-то, не стремящийся конфликтовать Сашка что-то ответил Сидору, и тот пошел на него с кулаками: «Да я тебя, жиденок!». Он замахнулся и хотел врезать Сашке, но тот ловко увернулся и неожиданно нанес удар Сидору под ребра, Сидор задохнулся и осел на пол. С тех пор немногие хотели обострять отношения и конфликтовать с Сашкой, тем более что и сам он старался не конфликтовать.

Если бы Жеку спросили, сколько у него друзей, он мог бы назвать весь район Шанхая, но все это было не то. Пожалуй, единственным и настоящим другом для него был Сашка, без которого он не мог прожить и дня. Он ежедневно приходил к нему, что-то неуловимое тянуло его в этот дом, молча посидев с полчаса, он прощался и уходил, вежливо отказавшись от предложенного чая, но традиция этих приходов была ежедневной, а Сашка, наблюдавший за Жекой, молча пожимал плечами, переглядываясь с матерью, и потом они весело хохотали, когда Жека уходил.

«Так чего он приходил?» – хохоча, спрашивала мать у Сашки, а тот, так и не найдя ответа, пожимал плечами.

Глава 3

Был у Жеки еще один закадычный приятель Сережка Мокеев по кличке Мокей. Если вам скажут, что в СССР не было беспризорников, вы не верьте, потому что Мокей и его сестра Люська были в самом деле беспризорники. Их родители дядя Леша и тетя Мария работали на железной дороге проводниками и ездили на поезде Ташкент – Москва, а это значит три дня пути в один конец и три дня обратно. Бабка, которую наняли родители Мокея для присмотра за детьми, за ними не смотрела, а пила всю неделю и потом валялась пьяная и обгаженная в собственной блевотине и моче. Встречались родители с детьми в конце субботы, привозили им разные вкусности из Москвы, и Сережка с Люськой наедались от пуза шоколадом и зефиром, а потом дядя Леша пил весь конец субботы и все воскресенье, чтобы в понедельник снова уехать с тетей Марией в Москву.

«Самое противное время – когда они возвращаются из поездки», – когда-то сказал Мокей. А дело в том, что дядя Леша не просто пил, он еще и дебоширил, то есть ругался матом и бил тетку Марию, Люську и Мокея. Бил страшным боем, требуя денег на пол-литра, а поскольку силы он был недюжинной, то однажды сломал ключицу у Люськи, а уж сколько раз ломал руки Мокею, это и не сосчитать. И что интересно, когда пьяный дебош доходил до апогея, тетка Мария с детьми бежала спасаться от озверевшего Лешки к родителям Сашки, хотя люто ненавидела евреев, как и ее муж. Когда Жека приставал к Мокею с вопросом, почему они прячутся от побоев у евреев, ведь вокруг полно русских соседей, Мокей всегда отвечал одно и то же, мол, все жиды, конечно, сволочи, но вот Фельдманы эти хорошие. Так что по мокеевской логике выходило, что и среди этой нации есть исключения.

Если говорить о потенциальном бандите и хулигане – его ярким представителем был Мокей, предоставленный самому себе. Вечно голодный, лишенный родительской ласки и внимания, он носился по Шанхаю, приворовывавший, выпрашивающий еду и дерущийся по любому поводу. И он, как и Жека, был частым гостем в квартире Фельдманов, но если для Жеки главным было общение, то Мокею просто хотелось пожрать. Однажды, когда дядя Леша в очередном пьяном загуле разогнал домашних по соседям, к нему зашел Сашка, за которым следовал Жека. Увидев Сашку, дядя Леша почему-то погрустнел и вдруг неожиданно и почти по-доброму спросил: «Скажи, Сашка, ну почему он так меня ненавидит? Ведь все, что делаю, все для него и спекулирую, и везу все для него, а он, ты бы видел, каким зверенышем он на меня смотрит». Сашка даже поначалу не понял о ком речь, а потом догадался: оказывается, дядя Леша говорил о Сережке, которого тот нещадно колотил. «А может, я его и луплю только потому, что вы, жиды, ему ближе родного отца». Сашка, смело посмотрев в эти пьяные глаза, вдруг заявил: «То ли еще будет, придет срок, Сережка вырастет и тебя, дядя Леша, покалечит, он будет гонять тебя по улицам так же, как это делаешь ты сейчас, но тебя никто не пожалеет, потому что ты сам был во всем виноват». Потом Сашка резко повернулся и вышел, громко стукнув дверью, а за дверью раздался пьяный мат Лешки и проклятия в адрес всех евреев вообще и семьи Фельдманов в частности. По дороге домой Сашка еще раз повторил Жеке: «Запомни, что я ему сказал, так и будет, Мокей его покалечит, но мне его не жаль, мне жалко Сережку, которому эта пьяная скотина сломает судьбу». Жека плелся за Сашкой и думал, откуда, ну откуда берется у этого пацана смелость так разговаривать с пьяным дядей Лешей, и почему он так уверен в том, что судьба Сережки пойдет наперекосяк.

Мокей был лучшим в лазании по деревьям, равных ему в этом не было. А в старых районах Ташкента было полно фруктовых деревьев, растущих прямо на улицах. Вот почему с приходом лета для Мокея начинался рай: он мог целыми днями объедаться вишней и боярышником, яблоками и урюком, правда, плоды не успевали созреть и были кислыми, но зато в животе не урчало от голода и присутствовало чувство насыщения.

Однажды отец Сашки достал две путевки в пионерский лагерь и предложил Мокею поехать в лагерь вместе с Сашкой. Мокей, который никогда не отдыхал в пионерских лагерях, с радостью согласился, но пробыл Мокей в лагере только половину смены. Потом Сашка в присутствии Мокея рассказывал Жеке, как Мокей полсмены просидел в кровати без трусов под простыней, потому что вожатый реквизировал у Мокея трусы. Мокей, никогда не бывавший в лагере, и здесь не ходил строем, а лазил по деревьям, лез в бассейн или ошивался в столовой, приворовывая хлеб и масло, то есть являлся грубым нарушителем общественного порядка. Он задирался с пацанами из соседних отрядов, а потом дрался с ними и, если чувствовал, что будет поколочен, обращался за помощью к Сашке, хотя чаще всего был неправ. В общем, скоро он своими нарушениями надоел не только вожатому, но и всем остальным, включая Сашку, и когда к нему в очередной выходной приехала мать, и Мокей начал ныть, что ему плохо в лагере, все с радостью решили, что Мокею будет лучше дома. В тот же вечер Мокей был поколочен пьяным отцом, и его жизнь вошла в привычную колею, где уже завтра не будет хождения строем и песен у костра, это пионерское счастье Серега Мокей сразу возненавидел. Мокею было гораздо ближе шатание по Тезиковке с постоянными приработками, лазание по деревьям, воровство и пьянки, анаша и брошенная в седьмом классе школа и многое, из чего в конечном итоге складывается судьба.