Отец смотрит на запад - Екатерина Манойло

Следующие, кто услышал песни Маратика, были сестры Ибраевы четырнадцати и шестнадцати лет. Они несли стирать ковер на речку и обсуждали, как вывести с ворса предательские следы крови – доказательство любви младшей сестры Мадины к старшекласснику Дагиру.

Старшая из сестер Махаббат в трикотажном купальнике с выцветшими маками полезла в воду.

– Мадин, а ты порошок взяла? – крикнула она, расплетая длинную черную косу.

– Да! И мыло хозяйственное, – ответила Мадина.

– Если родители узнают, они тебя убьют. И меня заодно.

– Тихо! Еще не хватало, чтобы нас услышали!

Разложив ковер на виду и поминутно на него оглядываясь, Мадина пошла к воде. Мелкая волна намочила ее ступни, смыв пыль с загорелых пальцев. Вдруг голыми лопатками она ощутила чье-то присутствие, резко обернулась, но за спиной никого не было. Быстро окинула взглядом старый карагач с тарзанкой, под которым обычно собиралась малышня, подвесной мост и большой камень, на котором Мадина разложила свой сарафан с мокрыми подмышками. Никого.

– А кто тебя просил раздвигать ноги перед Дагиром! – Махаббат не дождалась ответа сестры, сделала глубокий вдох и с головой ушла под воду.

– Муха, хватит! Ты надоела! – прокричала Мадина и устремилась к сестре.

У Махаббат была своя игра. Она любила резко погружаться на глубину и чувствовать, как тяжелеет расплетенная коса и распластывается медузой в воде. Внезапно кто-то схватил ее за волосы и сначала потянул вверх, а затем стал мотать из стороны в сторону, словно полоская. Открыв в воде глаза, она увидела мутный бледный живот сестры в пузырьках воздуха и ударила в него со всей силы. Вынырнула и, отплевываясь, часто задышала. В ушах, закупоренных водой, приглушенно зазвучал незнакомый мальчишеский голос.

– Никто не просил Мадину раздвигать ноги перед Дагиром, а она раздвинула. Раз-дви-и-ину-ла!

– Кто здесь? – Махаббат щурилась на гладь реки, словно звук раздавался оттуда.

– Так это не ты повторяешь? – вынырнув, растерянно спросила Мадина.

– Делать мне больше нечего, ага!

– Никто не просил Мадину раздвигать ноги перед Дагиром, а она раздвинула. Раз-дви-и-и-ну-ла-а-а! – на этот раз прозвучало откуда-то из-за дерева.

Мадина ужаснулась. Лицо ее было бледным, и посиневший рот сделался будто чужой. Махаббат уже плыла к берегу. Головы сестер с прилипшими черными волосами, торчащие из воды, издалека были похожи на обгорелые головки спичек.

Выбравшись из воды, сестры Ибраевы прямо на мокрые купальники натянули одежду и, забыв про запятнанный ковер, потянулись за голосом вдоль берега. Мадина шла впереди, ускоряя шаг, когда песня звучала с новой силой. Она не обращала внимание на укусы крапивы и на запах полыни, на которую у нее была аллергия. Махаббат быстро, но аккуратно шла по следам сестры, добивая резиновой подошвой сланцев колючки и сорняки. На железнодорожном переезде голос вдруг затих, и сестры присели на пропитанные креозотом шпалы отдышаться.

– Мух, как думаешь, Дагир женится на мне? – спросила Мадина, щурясь от блеска рельса за спиной сестры.

– Теперь уже и не знаю, Ма.

– Ты понимаешь, что меня ждет, если кто-нибудь разболтает, что мы с ним… ну, это самое.

– Да. Выйдешь за противного старикана-вдовца и будешь раздвигать ноги перед ним.

– Пойде-о-о-ошь за-а-амуж за вдовца, раздвинешь ноги перед ровесником отца-а-а! – затянул голосок с новой силой.

– Муха, блин! – Мадина протянула руку к сестре, словно собираясь ее задушить.

– Подожди! – Махаббат резко обернулась.

– Да ты издеваешься!

– Тсс! – Махаббат прислушалась и поняла, что голос доносится уже со стороны поселка. – Я поняла, кто это.

– Кто? Если это гад Мауленбердинов, я… – Мадина подобрала тонкую палку и ткнула ей в сухую коровью лепешку. – Он у меня говно жрать будет!

– Не Мауленбердинов! Хуже. Это тот недоразвитый Маратик, которого похоронили недавно.

До дома девочки шли молча. На автобусной остановке встретили соседку, которой носили парное молоко по утрам. По ее отстраненному взгляду из-под нависших папиросных век сестры поняли, что дело плохо. Таким взглядом вместо приветствия их обдавал каждый прохожий, казалось, весь поселок уже слышал песню Маратика.

– А где ковер? – спросила мать, когда девочки показались на пороге летней кухни.

– Что тебе ковер, если дочерей не уберегли? – крикнул отец злым ртом и с размаха хлестнул ремнем по спине младшей.

Мадина взвизгнула и свернулась калачом на домотканом половике. Махаббат, боясь попасть под горячую руку отца, схватила таз с грязной посудой и выбежала с ним на улицу. Следом вышла мать, и вдвоем они принялись чистить подгоревшее дно большого казана землей. Под плач Мадины они по очереди наклонялись к посудине, негнущимися руками соскребали гарь и, выпрямляясь, косились в окно кухни. Со стороны это напоминало замедленный механизм на старых часах, когда медведи по очереди стучат молотком на тик-так.

Когда Ибраев-старший устало вышел из летней кухни, по поселку уже зазвучали другие песенки Маратика. За один вечер люди узнали, что Истемир украл себе жену, но та его к себе не подпускает. Аскар умирал от рака, и его жена Айман начала готовиться к похоронам. Нурик зарезал чужую корову. Редькины пропили свою убогую насыпную избушку, а когда новые хозяева снесли ее, чтобы построить коттедж, в строительном мусоре рабочие нашли человеческие кости.

Люди секретами больше не делились. Стали бояться сплетничать. Они шли с вопросами к имаму, почему Маратик не дает им жизни. Старец прислушивался или делал вид, что прислушивается, опустив взгляд в священную книгу, затем поднимал коричневые, словно накрашенные тенями, веки на посетителей мечети. Напрасно люди всматривались в его белки цвета молока, в которое капнули кофе, на все вопросы имам отвечал молитвой. Пронзительный голос его вырывался из тонких фиолетовых губ и вибрировал под сводами мечети, пока не превращался в монотонное «м-м-м». Маратик подхватывал эту дрожащую медь и разносил по поселку. Тогда люди шли с вопросами к Абатовым.

Хуже всего приходилось тем, кто натыкался на Наину. В отличие от мужа, она не расспрашивала о голосе Маратика, а долго и зло смотрела в упор на гостя, шепотом обещая тому дорогу в ад.

– Молиться надо, молиться! Это не мой сын, это Сатана вас испытывает, – восклицала Наина напоследок и захлопывала дверь.

В такие моменты Катя злилась на мать. Чем больше времени та проводила перед мрачными иконами, тем сильнее Катя их ненавидела. Материнское и как будто с облегчением сказанное «На все воля Божья» Катя теперь считала заговором против Маратика. Она косилась на лики святых, которых в комнате становилось все больше, и боялась, что однажды они сплетут заговор и против нее.

Повзрослев, Катя часто думала, как ей не повезло, что она родилась в своей семье первой. Девочка-первенец воспринимается как неудача и в лучшем случае как нянька для будущего мальчика.

И действительно, втайне от мужа, который мечтал о наследнике, Наина просила у Богородицы девочку, приговаривая: «Сначала няньку, а потом ляльку». Серикбай был уверен, что родственники, так и не простившие ему