Тамада - Иван Рахилло

— Представляю. У такого отца сын, конечно, по всем научным рецептам воспитывается.

— Выдающийся ребёнок. Да ты сейчас сам его увидишь…

Мальчуган, до смешного похожий на Башлыкова, сидел на кроватке и, выпятив губы, капризно тянул: Не хочу-у… не хочу-у…

Перед ним с туфелькой в руке, с завязанной головой стояла на коленях жена Башлыкова и устало уговаривала:

— Серёженька — хороший мальчик, сейчас обует свои ножки…

Сережа показал ей кукиш.

— Ой, как нехорошо! — с притворной строгостью покачал головой Башлыков, — Вот он, мой орёл, знакомьтесь! Ты что же это, Серёжка, буянишь тут?

— Ну хочу-у… — упрямо тянул мальчик, отталкивая ногой туфельку.

— Лиза, зачем ты мучаешь ребёнка? — вмешался Башлыков. — Не хочет, и не нужно. Волю ребёнка не следует подавлять…

Жена с глубоким вздохом поднялась с колен:

— Твои принципы воспитания могут свести с ума!

Башлыков нежно поцеловал своё чадо в лоб, и глаза его засияли добрым, всепрощающим светом.

— Пусть босиком погуляет. Иди, Сереженька, погуляй!

— Не пойду-у… — возразил мальчик, исподлобья рассматривая незнакомого гостя.

— Ну, тогда будем обедать. Ты обедал, сынок? Кормила тебя мама?

— Не хочу обедать…

— Как, — ужаснулся Башлыков, — он не ел целый день?!

— А он ничего не ест. Одни конфеты требует…

— Бедный мой птенчик! Сейчас мы пообедаем…

— Не хочу-у… — захныкал Серёжа.

— И папа тоже будет с тобой обедать.

— А дядя? — спросил Серёжа, вдруг перестав плакать.

— И дядя! — обрадованно подтвердил отец.

Но за обедом Сережа опять стал капризничать:

— Не хочу-у суп…

— Серёженька, одну ложечку. Только одну! Хочешь я петушком запою? — И, вскочив со стула, Башлыков взмахнул локтями и голосисто прокукарекал: — Кукареку-у!..

Серёжа нехотя взял в руки ложку.

— Ну, ложечку, одну ложечку, ради твоего папы, мой мальчуганчик! — умолял Башлыков. — Хочешь, я собачку покажу? — предложил он и, самоотверженно опустившись на четвереньки, хрипло пролаял: — Ав-ав!.. Ав!

— А дядя почему не собака? — невозмутимо потребовал Серёжа.

Башлыков умоляюще посмотрел на меня своими добрыми круглыми глазами. Трудно было устоять перед этим просящим взглядом, и я согласился быть хозяином собаки.

— Ату, Трезор!

— Ав-ав, — пролаял Башлыков.

Серёжа удовлетворенно проглотил ложку супа.

— Ещё ложечку, мой мальчик!

— Покажи баранчика, тогда съем…

Башлыков заблеял, как старый больной баран. Но хитрый мальчишка за каждую ложку супа теперь требовал от него какого-нибудь нового представления. Мы кудахтали, мяукали, изображали коров, лошадок, пот лился с нас в три ручья, но Серёжина фантазия только начинала распаляться. Я уже и не рад был, что пошёл к Башлыкову в гости. А счастливый отец сиял.

— Это развивает творческие способности ребёнка. Чем больше он придумывает, тем ярче расцветает его воображение…

Мне было уже не до обеда.

— Хочу дожди-ик! — неумолимо потребовал Сережа.

И мы гурьбой прошли в ванную, где Сережа, сопя и отдуваясь, собственноручно открутил душ. Мы тупо смотрели на него, а Сережа без всякого интереса уныло глядел на дождик и, ковыряя пальцем в носу, выдумывал новую каверзу.

— Хочу телефончик. Телефончик хочу-у, — вдруг потребовал Сережа, — а то не буду кашку есть!..

— Придется опять бежать в автомат, — сокрушенно вздохнул Башлыков.

— Можно проводить тебя?

Мне хотелось хоть на минутку избавиться от Серёжиного общества. Мы рысью добежали до аптеки. У автоматной будки стояла очередь, но Башлыков привычно растолкал ожидающих:

— Пропустите, граждане… Срочно! Мне надо поговорить с ребенком… — И, набрав номер своего телефона, он прокуковал в трубку: — Сережа, ку-ку! Это я, папа… Ну, как, скушал суп?.. Что?.. Прокукарекать?

Башлыков прокукарекал. Потом пролаял. Затем проблеял… На лице его были написаны восторг и умиление.

— Две ложки каши скушал! — сообщил он радостно, выбегая из будки.

Поглядев вслед Башлыкову, стоявший у будки старичок в соломенной шляпе подсвистнул и выразительно покрутил пальцем у лба: «Видать, не все дома».

— Слушай, — предложил я Башлыкову, — а почему бы тебе не определить Серёжку в детский сад?

— Что ты, что ты, — замахал он обеими руками, словно открещиваясь от нечистой силы, — с ним и дома никакого сладу нет, а там тем более! У нас ни одна воспитательница больше трёх дней не выживает.

— А знаешь что, дружище, давай-ка заглянем на минутку в один дом. Здесь неподалеку. Я переговорю там с одной старушкой. Она вынянчила всю нашу семью. Правда, ни французского, ни немецкого она не знает, простая русская няня…

— Идём немедленно, — обрадовался Башлыков, но по дороге он раздумал. — Знаешь, сходи-ка за ней один, а я уж побегу домой, посмотрю, как там Серёжка. — И, виновато улыбнувшись, он бросился опрометью по тротуару, сбивая встречных прохожих.

Когда через час мы с няней подходили к знакомому парадному, из ворот дома выезжала машина. В ней, закутанный по самые уши, сидел Серёжа, а рядом с ним, держа в руках тарелку с кашей, примостился мокрый и усталый Башлыков. Он приветственно махнул нам ложкой.

— Мы скоро вернёмся…

Сережа надул отца и кашу не съел.

Покатавшись в машине, он уже требовал невозможного.

— Прыгни со шкафа, тогда съем.

Башлыков растерянно протирал очки.

— Сыночек, но я же туда не взберусь…

— Хочу на шка-аф-чик… — захныкал Серёженька, нетерпеливо топая ногами.

— А на подоконник можно? — примирительно спросил отец.

— Ладно, давай! — милостиво согласился Серёжа.

Подставив стул и хватаясь за стоявшие на окне цветы, Башлыков с трудом взобрался на подоконник.

— А дядя?

— Дудки, брат, с дяди довольно! — И я вышел на кухню, где няня раскладывала свои пожитки. Не успел я сказать и слова, как из столовой послышался страшный треск и грохот. Мы бросились с няней в комнату. Глазам нашим представилась печальная картина: среди разбитых черепков и рассыпанной земли с фикусом в руке на полу сидел Башлыков, растирая ушибленное колено, а ликующий Серёжка прыгал вокруг на одной ноге и повизгивал от удовольствия:

— А я не съел! А я не съел!

Няня взяла его за руку и потащила в соседнюю комнату. Серёжа было заартачился, удивлённо раскрыл рот, хотел зареветь, но, посмотрев на раскрытую нянину ладонь, приготовленную для шлепка, молча свернулся калачиком и тут же уснул здоровым, богатырским сном…

Отважный Свистулаев

— До аэродрома! — сказал он громким, молодецким голосом, входя в трамвай, и, гордо оглядевшись по сторонам, сел рядом с девушкой. Девушка обернулась, — у неё были красивые волнистые волосы и синие-пресиние глаза. Нахмурив брови, он посмотрел из-под ладони на облака. — Э, чёрт, обратно облачность низкая, обратно на парашюте прыгать нельзя! — произнёс он вслух с досадой.

— Облачка неважные, — ответила девушка.

— Типичные ляпусы. Перистые-слоистые. Она насмешливо оглядела его.

— Вы, вероятно, с авиацией связаны?

— Как сказать, — скромно отметил он. А почему вы догадались?

— В метеорологии хорошо разбираетесь…

Он поправил галстук.

— Не скрою, разбираюсь. Да чего там скрывать, профессия, она всегда наружу прёт. Облака у нас разные бывают: перистые-слоистые, кучевые-дождевые… У нас они особую терминологию имеют: ляпусы, пектусы, кактусы, ну, и тому подобное. Разрешите представиться — Свистулаев, парашютист. А как вас зовут?

— Люся.

— Очень приятно.

Загремел гром, и по стеклу побежали светлые капли дождя.

— Скажите, а в дождь трудно летать? — поинтересовалась Люся.

— Как сказать, оно, конечно, и нетрудно бы, но у меня на машине верхнее крыло протекает, как раз вся вода на голову льётся…

— А вы бы зонтик с собой брали, — насмешливо посоветовала девушка.

— А ведь и вправду! Спасибо за дружеский совет.

Он вылез у аэродрома и смело зашагал к воротам. Но, дойдя до забора, нерешительно остановился, посмотрел в щёлочку, потоптался на месте, потом сел в обратный трамвай и вернулся в город.

А вечером он сидел в компании и уже с подробностями рассказывал о своих ощущениях во время парашютного прыжка…

* * *

В учреждении, где работал Свистулаев, выступал известный рекордсмен по высотным прыжкам. Каждый из зрителей, знавший по фотографиям этого смелого юношу, старался всмотреться в его лицо и прочитать на нём неуловимые черты, определяющие в человеке отвагу и решительность. Рекордсмен вёл себя скромно, но Свистулаев наседал на него, хлопал по плечу и уже давно перешёл на «ты».

— Ты, Коля, брось зарываться… Завтра я бью твой рекорд…

Рекордсмен скромно улыбался.