Те, кого мы любим - живут - Виктор Шевелов

Нас собрали на задворках полуразбитой деревни — чуть ли не весь полк, командиров всех. Густели вечер­ние сумерки. «Изменится ли что с уходом старика?» — думаю я. Вдруг команда: «Смирно!» Прямо к строю шли наш старик, маленький, осунувшийся, с серым зем­листым лицом, и новый — высокий, ладный, в отлично сшитом костюме, новенькой фуражке, на твердом лице застыла скрытая улыбка, во взгляде — доброта и уве­ренность. Меня точно толкнули в грудь. Я не верил своим глазам. И все-таки это был он, Алексей Василье­вич Ногин...

Полк наш следовал на Барановичи. Там предполага­лась перегруппировка войск для нанесения контрудара. Но этому не суждено было сбыться.

В лесу, в пятнадцати километрах от Слонима, мы вынуждены были остановиться. Дорогу запрудили вой­ска: не то что машине проехать, человеку пробраться невозможно. Пробка! И никакому штопору не вытащить ее. Слоним занят немцами. Мост через реку взорван, и путь на Барановичи закрыт; мы отрезаны от тыла. А ча­сти, разбитые и уцелевшие, всё прибывали. С разных концов большими и малыми ручьями текли обозы, люди, техника. В лесу яблоку упасть негде. Все, точно упер­шись в стену, громоздилось. Где начало и конец челове­ческой толчее, никто уже не мог разобрать.

Я ждал от Ногина чего-то необыкновенного, сверхъ­естественного. И, может быть, волновался за него боль­ше, чем он сам. Он почти не изменился. Те же юные, с веселыми искорками темные глаза, задорная складка у крупных губ. Только одно — незнакомая бороздка на его широком лбу суровила лицо. Ногин! Человек, который когда-то внушал мне, что личную жизнь надо уметь строить. Надо уметь правильно относиться к жизни. Какая, к черту, «личная жизнь»?! Что это такое: «пра­вильно относиться к жизни»?! Война — это тоже жизнь? Рассуждать, сидя на диване, в уюте и покое, все мы ум­ники. Что вот сейчас, в этой толчее, предпринять? Сумеешь ли? Сумеешь ли ты оправдать надежды, не развеять в моем воображении тот ореол, которым я окру­жил тебя еще в дни своей первой молодости?

Усталое, клонилось к горизонту солнце. Лучи едва проглядывали сквозь завесу густой дорожной пыли. Над головой повисли колченогие «мессеры». От них нигде не укрыться. Бог ты мой, как нелепо устроена жизнь! Беги, прячься, закапывайся в землю, дрожи.

Сделав круг, самолеты зашли вторично. Затем опять, опять... И так до ночи. Ночью, измучившись и обессилев, земля утихала. В лесу о сне никто не помыш­лял. Торопливые охрипшие голоса, скрип и скрежет танков, тягачей, пронзительное нытье тормозов автома­шин будили тишину. Новые части всё шли. Шли, разбав­ленные беженцами. Плакали дети. Дорога и придорож­ный лес стали развороченным человеческим муравей­ником.

Я подошел к Ногину. Склонившись у пня при туск­лом свете карманного фонарика, он рассматривал кар­ту. Рядом стоял комиссар Зуев, о чем-то задумавшись. До сих пор мне не удалось поговорить с Ногиным хотя бы мало-мальски по душам.

— Вот комиссар говорит, что мы попали в ловуш­ку, — оторвавшись от карты, сказал Ногин. — А как вы думаете, Метелин, что ждет эту толчею?

Меня неприятно кольнуло ногинское «вы».

— Смерть, — ответил я. — В лучшем случае. В худ­шем — плен.

Ногин вздрогнул, выпрямился.

— А вы, оказывается, оптимист! Качеств подобных у вас прежде не замечал.

— Это, наверно, от книг у меня, Алексей Василье­вич. Я бы очень хотел убедиться в противном. Черт зна­ет, кому нужна эта каша. Может, кто-нибудь нарочно ее заваривает? Чего ждем? Или вся эта масса пришла к своему логическому концу? Если Слоним занят и мост взорван, то...

Ногин неприветливо в упор посмотрел мне в глаза, точно желая убедиться, не жалкий ли трус перед ним, затем повернулся к Зуеву, взял его под локоть.

— Прошу вас, отберите десятка два солдат посме­лее. Мало вероятно, чтобы Слоним был занят. Может быть, командир взвода управления и прав. Здесь какая-то чепуха. — Ногин обратился ко мне: — Кстати, вы, Метелин, тоже отправитесь со мной.

— Есть, — щелкнул я каблуками.

С трудом мы выбрались из толчеи, неразберихи и хаоса на свободную дорогу, ведущую к Слониму. По обочинам залегла гнетущая, мертвая тишина. Прижав­шись друг к другу, мы, держа наготове оружие, при­стально вглядывались в темноту. Один, два, десять ки­лометров... Внезапно лес расступился, и мы очутились на просторе, в лицо ударило прохладой, из низины потя­нуло свежестью. Показались силуэты домов. Мы остави­ли машину на дороге, обогнули село и подошли к об­рыву. Внизу плескалась река. В стороне, метрах в трех­стах, оцепенело врезались в небо черные фермы моста, расхаживал патруль. Кто он?.. Я с двумя солдатами должен был выяснить это.

Пробрались незаметно. Залегли в тенистой, сырой складке оврага. Я подал знак своим товарищам. И тут, как выстрел, щелкнул затвор:

— Стой! Кто идет?

От сердца отлегло... Наш!

Подошли Ногин, Зуев, солдаты. Выяснилось — в се­ле был оставлен комендантский взвод для охраны моста. Что касается Слонима, то «старшина уехал туда за про­дуктами».

— Время не ждет, — сказал Ногин и тотчас распоря­дился: — К машине!

Обратный путь занял около часа. Ногин доложил данные разведки высокому незнакомому полковнику. Тот стоял в группе старших командиров.

— У меня другие сведения, майор, — отрезал пол­ковник сухо и резко. — Слоним занят, мост взорван... Приказ командования — ждать помощи. Ударные группы Барановичей...

— Я лично убедился. Мост цел.

— Не мутите и без того мутную воду, майор. Паники хватает и без вас. — Белобрысое лицо полковника вспыхнуло. — Отправляйтесь к своим бойцам и ждите распоряжений.

Ногин побледнел.

— Товарищ полковник, вас не тревожит рассвет? Вот-вот нахлынут самолеты. Надо как можно быстрее разгрузить дорогу и отправить детей, беженцев. Осталь­ное рассредоточить в глубине леса и принять меры...

— Не порите горячку! Вы что тут мне...

— Предъявите документы! — потребовал Ногин.

— Я вам приказываю! — полковник схватился за кобуру.

Ногин опередил его. Мы держали наготове оружие. Зуев сделал шаг вперед.

— Предъявите документы! — повторил Ногин.

— Опоздали, майор, я свое сделал. Хайль Гит...

Ногин выстрелил...

Едва кое-кто успел опомниться, как в лесу все ожи­ло. Слышался то резкий и твердый, то ровный голос Ногина. Действовал он с быстротой и точностью отлич­ного механизма. Там, где машины чуть ли не взгромоз­дились одна на другую, все расчищалось, отбрасыва­лось в стороны, высвобождалась дорога.

— Что возитесь? Быстро орудие в укрытие! — приказывал Ногин одним. Других просил: — Нельзя же так, товарищи бойцы, пощадите хотя бы вон

этих ребя­тишек...

Словно живительное лекарство влили в грудь огром­ной разрозненной массы солдат. Она подсознательно колыхнулась в ту сторону, откуда подуло ветром силы. Никогда не нужна так воля одного, как в часы расте­рянности. Почувствовалась крепкая рука, и на лицах солдат, хмурых, озлобленных, засветилась уверенность, решимость. За этой рукой они пойдут на смерть, увле­кут за собой других, удесятерят силу этой руки: в ней они видят больше чем избавление от опасности — чистоту своей совести.

Рассвет омыл лес. Стоял он свежий и отдохнувший и, казалось, равнодушный и безучастный к людской тре­воге. Мы окончательно успели расчистить шоссейную дорогу. Ногин отправил на восток детей, беженцев, остальным приказал рыть окопы. И тут воздух разо­рвали немецкие самолеты. Крестообразные, отчетливо выписанные контуры их чернели на склоне синего ласко­вого неба. Бомбежке, наверно, никогда не будет конца...

Мы стояли на центральной трассе Варшава — Бело­сток — Минск — Москва. Главная артерия, путь, на ко­тором сосредоточились основные немецкие силы. Здесь они рассчитывали без особого труда наносить молние­носные удары, беспрепятственно идти вперед. Задер­жать врага, выиграть время, дождаться подхода из Барановичей подкрепления — таков был план Ногина.

В Барановичи, в штаб десятой армии, с депешей отправили Зуева.

Только к вечеру связной привез пакет с приказом командования и личное письмо Ногину от генерал-пол­ковника Семенова. Майор Ногин приказом назначался единым начальником всех частей, находившихся под Слонимом.

«Дружище! — писал генерал в кратком личном пись­ме. — Мир тесен: видишь, опять довелось встретиться. Твой комиссар многое рассказал. Ты все такой же, ка­ким я знал тебя и на финской! Правильно поступил. Отстоять даже одну пядь нашей земли сегодня важнее, чем в другие времена выиграть большое сражение. На днях обязательно побываю в твоих местах».

Из-под Слонима мы ушли через неделю. Обстановка

 крайне осложнилась. Тяжелые бои шли с утра до ночи. Немцы стремились во что бы то ни стало расчистить дорогу, убрать со своего пути преграду. Каждый час был на счету, потеря его — потеря успеха. А тут неожи­данно наступление остановилось. Мы держали фронт на линии почти в десять километров. В ход враг пустил отборную технику. В воздухе самолетов, как воронья. Но стену, точно она оказалась гранитной, пробить не удавалось. Тогда немцы выбросили большой десант к нам в тыл и отрезали нас от источника пополнения бое­припасами—Барановичей. Предполагая, что основные наши силы тут же будут отвлечены на уничтожение десанта, они рассчитывали нанести сокрушительный удар с запада — и дело с концом: либо нас вынудят сдаться в плен, либо мы будем раздавлены и стерты с лица земли. Ногину немного потребовалось времени, чтобы разгадать этот замысел. Он бросил часть Белостокского и весь Волковысский гарнизоны на левый и правый фланги, где наблюдалась особенная активность противника. Остаток Белостокского гарнизона и отдель­ный стрелковый полк, подкрепленные танками и артил­лерией, защищали наш центр. На них, помимо этого, возлагалась задача контрударом приостановить актив­ные действия немцев на флангах. В глубине расположе­ния, на случай непредвиденной вражеской вылазки, бы­ли сосредоточены два саперных батальона, рота ВНОС и три батареи зенитного полка — резерв. Однако Ногин допустил ошибку — он оголил тыл, уверенный, что у десантников не хватит смелости рискнуть перейти в наступление, если они не соединятся со своими основны­ми силами, теснившими нас с запада, а это исключа­лось. Ногин верил своим командирам, хотя и знал их недостаточно хорошо. Многие были вовсе неизвестны ему. Особенно беспокоил Волковысский гарнизон. Често­любие некоторых старших по званию командиров, вы­нужденных подчиняться Ногину, ослабляло силы. Его опасения оправдались: приказ отрыть добротные про­тивотанковые щели и окопы остался невыполненным. И при первом же сильном нажиме немцев Волковысский гарнизон, не зарывшись в землю, не устоял, враг просо­чился на севере. Спасая положение, ударил наш центр, продвинулся на два километра вперед. Однако это вра­га не обескуражило: нащупав у нас прореху, он соеди­нился с десантом и тут же перешел в наступление с ты­ла. В бой был брошен резерв, но он мало помог делу. Ногин приказал занять круговую оборону. Теперь оста­лось одно — героизм и мужество солдат. Боевых опера­ций ночью немцы не вели. Мы же совершали вылазку за вылазкой, искали слабое место врага. Надо было что-то придумать. Положение стало безвыходным. Мы оказа­лись изолированными. И тут еще будто нарочно отказа­ла рация. Едва наступало утро, как враг принимался долбить с воздуха и с земли переполненный людьми островок радиусом в пять-семь километров. Простре­ливался чуть ли не каждый сантиметр.