Чары старой ведьмы - Михаил Бабкин

– Ага, – согласился Хозяйственный, – не иначе, – и стал распаковывать рюкзак: Изер пообещал, что им предстоит долгое ожидание. А значит, надо было обустраиваться всерьез – драконье «долго» могло быть действительно долгим. Боня надеялся лишь на то, что беседа с товарищами-драконами у Изера не затянется на неделю.

Вот так, в хлопотах и мелком ремонте, и прошел остаток дня. Наступил вечер, а за ним и ночь – темная, беззвездная. Северный ветер нагнал тучи; вскоре пошел дождь, крупный, холодный. Тимка и Боня сидели у костерка под невидимым куполом защитной веревки, изредка поглядывая на драконью гору. Там, в Драконьей Главе, что-то происходило: овал входа багрово мерцал, как притушенный камин с тлеющими углями; над верхушкой пирамиды то и дело вспыхивало желтое размытое зарево. То ли это были отблески драконьего пламени, то ли внутри горы творилась какая неведомая волшба – ни Тимка, ни Боня не знали.

– Горячий, видно, у них там разговор идет, – шепотом заметил Боня, глядя на полыхающее зарево, – натурально огненный.

– Это они целуются, – уверенно сказал Тимка, – здоровкаются после долгой разлуки. Никак остановиться не могут! Потому огонь и виден.

– Ну да, – усмехнулся Хозяйственный, – ты еще скажи, что они все хором чихают и икают. Безостановочно и огненно. Не-ет, Тим, у них нынче идет разговор, и очень серьезный. Решающий!

– Решающий, есть гномов или не есть… э-эх! – зевнул Тимка. – После стольких лет сна… Кушать-то небось хочется! Они и нас могут слопать. Не посмотрят, что мы под высоким укрывательством… э-эх-хо!.. покрывательством самого Изера.

– Слушай, а я как-то об этом и не подумал, – всполошился Хозяйственный. – А ведь и вправду, все может быть! Как бы незаметно узнать, о чем они там совещаются? На всякий случай. Может, пока не поздно, надо деру давать и каких-нибудь других драконов искать? Не голодных.

– Запросто! – оживился Тимка, даже зевать сразу перестал. – Я сейчас на тапке по быстрому к пирамиде слетаю и подслушаю, о чем они говорят. Плевое дело! Вжик-вжик, и я все знаю.

– Неудобно как-то получается, – засомневался Хозяйственный. – Вроде бы Изер – наш друг, а шпионить за друзьями… Нехорошо это! Моя совесть категорически протестует.

– А я не буду за драконьим царем шпионить, – пообещал Боне мальчик, – я за всеми другими шпионить буду. За его подданными.

– Это другое дело, – успокоился Хозяйственный, – за другими можно. Насчет других моя совесть не против. Валяй! Только чур – осторожно и незаметно: не хотелось бы, чтоб тебя раньше меня съели. Ни к чему это.

– Мы, шпионы, народ бывалый, – заверил Тимка, становясь на штопаный тапок, – к трудностям привычные. Нас голыми когтями не возьмешь! Чуть что – буду отстреливаться до последнего патрона… Я еще вернусь! – зловещим голосом сообщил мальчик Бонифацию и резко взмыл в мокрое небо.

Тимка летел почти в полной темноте: были видны лишь удаляющийся костерок, странно искаженный стекающей по защитному куполу дождевой водой, да драконья пирамида – вернее, багровый вход в нее и легкое зарево над плоской верхушкой.

Холодные капли неприятно били мальчику в лицо, стекали ему за шиворот; в тучах, над головой, что-то постоянно урчало и взрыкивало. Наверное, там собиралась с силами крутая гроза и надо было торопиться, чтобы не попасть случаем под шальную молнию. Тимка попробовал было увеличить скорость, но с тревогой обнаружил, что тапок сейчас его плохо слушается: летающая обувка шла как-то вяло, с трудом набирая высоту, и почти совсем не меняла направление своего полета. Перла напрямую, как неуправляемый танк! То ли Хозяйственный перемудрил со своей штопкой, то ли тапок слишком быстро промок под проливным дождем – это сейчас было неважно. А важным было то, что Тимка уже набрал приличную высоту и случись с тапком вдруг чего непредвиденное, он, Тимка, мог так брякнуться о землю, что мало не показалось бы! Впрочем, Тим старался об этом не думать и полностью сосредоточился на управлении тапком: Драконья Глава была уже близко.

«Такая уж наша шпионская доля», – подумал Тимка, с трудом выруливая на желтое зарево, – «жизнь настоящего разведчика всегда полна неожиданностей». Но он даже и представить себе не мог, какие именно неожиданности ждут его дальше! Мокрый тапок по сравнению с ними был всего лишь веселым и легким приключением. Шпионской разминкой.

Плоская вершина драконьей пирамиды наконец оказалась у Тимки под ногами. Тапок, словно всю жизнь поджидавший именно этого момента, внезапно выключился, умер на лету, и мальчик оказался в глубокой луже, настоящем дождевом озерке на громадной монолитной крыше пирамиды. В центре каменной крыши-плиты было ровное круглое отверстие, здоровенное, как арена цирка: из этого отверстия и лился необычный желтый свет – яркий, солнечный. Тимка, крадучись, на цыпочках, прижимая мокрый тапок к груди, подбежал к дыре и собрался было заглянуть в нее – осторожно, тайно, по-шпионски. Одним глазком. Но тут мальчик почувствовал, что он на крыше не один.

Слабо сказано – почувствовал! Его как кувалдой ударило: тяжелый, ненавидящий взгляд припечатал Тимку к камню плиты. Если бы взглядом можно было рвать на куски и убивать, то от Тимки сейчас остались бы одни шнурки, да и те никуда бы не годились. Мальчик с трудом, чуть ли не со скрипом, повертел головой, оглядываясь по сторонам – вокруг никого не было. Вообще никого! А взгляд – был. И Тимка робко посмотрел в ночное небо над собой.

Неожиданно в небе сверкнула долгожданная молния. И в ее свете, на фоне свинцовых облаков, на один миг проявился угольно-черный силуэт. Он был похож на причудливо изогнутую водопроводную трубу, но трубу толстенную и бесконечно длинную. И были у той трубы два раскинутых перепончатых крыла, а вместо крана – тупая змеиная морда с холодными стеклянными глазами. Глаза, казалось, смотрели одновременно и на Тимку, и в солнечное отверстие: трудно было наверняка определить, куда именно, за тот краткий миг, пока светила молния.

А еще у трубы – вернее, у Черной Змеи, – были две длинные руки, плотно прижатые к телу; одна из этих рук с невероятной скоростью рванулась к Тимке, опасно целясь в него тремя когтистыми пальцами, словно острыми вилами!

И тут одновременно случилось вот что: погасла молния, что-то со скрежетом воткнулось в плиту у самых тимкиных ног; в облачной темноте взрывом грянул гром, плита ощутимо вздрогнула у Тимки под ногами, и он с криком упал в столб солнечного света. В то самое отверстие, в которое он хотел всего лишь заглянуть.

Тимку обдало жаром – свет был нестерпимо горяч и ослеплял даже с закрытыми глазами; Тимка падал и кричал, кричал и падал – долго, очень долго. Бесконечно… Вдруг – ой как вовремя! – ожил летающий тапок: похоже, от такой жары он мгновенно высох. Или, может быть, Тимка вернул его к жизни своим диким испугом, но, так или иначе, а тапочек встрепенулся и полетел куда-то в сторону, прочь от слепящего света. Мальчик висел под тапком как контуженный парашютист, полуобморочно закрыв глаза и не шевелясь, уцепившись мертвой хваткой в спасительную обувь.