Нелюбимый (СИ) - Доманчук Наталия Анатольевна

Алевтина внезапно напряглась, всматриваясь в никуда, и тихо спросила:

— И как же сейчас быть? Где он, мой мальчик?

— Давид найдет его. Я ни грамма не сомневаюсь в этом.

Давид появился в офисе только к вечеру и рассказал Сашке все, что знал, хотя за последние сутки он не продвинулся ни на шаг.

— Потихоньку поднимаю на уши всех, кого могу, ищу акушерок и врачей, которые работали в те дни. Есть две зацепки, надеюсь, завтра будут адреса одной медсестры и анестезиолога, которые работали в ту смену. Очень рассчитываю на них. Был там в этом роддоме старый фельдшер, везде его подписи стоят, но он умер месяц назад! Не мог подождать немного и умереть в следующем году? — возмутился Давид, уселся в кресло и попытался расслабиться. Сашка подошел и решительно встал возле его стола.

— Аля не виновата в том, что произошло.

Давид выставил вперед руку:

— Саша, я очень прошу тебя, не защищай ее, лучше просто помолчи… Иначе я наговорю тебе много обидных слов, и мы поссоримся. Она сбежала. Этому есть объяснение?

— Да. Ей сказали, что он умер. Она не хотела видеть его мертвым.

— И даже потом не поинтересовалась его судьбой?

— Какая может быть судьба у ребенка, который умер?

— Могилка. Мне страшно говорить тебе такие вещи, но даже если ребенка не стало, то мать приходит к нему на могилу. Мать хотя бы знает, где она находится! А твоей Алевтине по фигу на все!

— Я найду его и усыновлю! — вдруг заявил Сашка.

Давид показательно громко рассмеялся:

— А ты не подумал о том, что это может быть мой ребенок? Будешь моего сына воспитывать?

— Буду. И полюблю его как своего. Не важно, твой он или ее насильника.

— Какой ты правильный, Саш! Сладкий такой, приторный. Только одного понять не можешь — нелюбимый! Не-лю-би-мый! — последнее слово Давид повторил по слогам.

Саша выдохнул и подошел к столу отца.

Полгода назад, когда Димы не стало, Сашка вместе с Давидом решили, что его стол всегда будет стоять в их общем кабинете, как было много-много лет. Даже бумаги и компьютер решили не разбирать. Сашка провел рукой по дубовой поверхности и сказал:

— Отец тоже не сразу полюбил мать. Тебе ли не знать эту историю?

— Не смей сравнивать свою мать и Алевтину! Это даже не небо и земля, это… рай и ад! Твоя Аля, — он замолчал, сдерживая себя, чтобы не наговорить гадостей, — она даже имя себе придумала — Алена! Ничего общего с Алевтиной.

— С каких пор ты стал осуждать людей?

— Только ее. И потому что она сбежала и оставила сына. Мне абсолютно пофиг на все остальное, что с ней случилось, подожгла она дом своего насильника или нет, об этом точно не мне судить. Но вот то, что она оставила сына-инвалида в роддоме и сбежала… — Давид замолчал, а потом по-доброму, тихо попросил: — Я тебя прошу только одно — не спеши.

— А может, ты ее для себя попридержать хочешь? Все было хорошо до той минуты, пока она не увидела тебя. Она бы и замуж за меня согласилась, ведь пришла знакомиться с родственниками…

Давид вскочил к племяннику:

— Она пришла меня увидеть! Понимаешь? Меня! Она нафантазировала в своей голове какую-то чушь и решила, что меня можно заполучить. К сожалению, она действовала глупо и задела тебя. Только не любит она, понимаешь? А это не совсем ма-а-аленькая деталь, да?

Сашка хмуро посмотрел на родного дядю и спросил:

— Ты тоже нелюбимый. Но ведь живешь как-то…

Давид отвернулся, подошел к окну:

— Живу. Но я не лезу к ней в душу. И не полезу никогда.

— Потому что знаешь, что мама тебя не подпустит! — грубо бросил Сашка и сразу пожалел об своих словах.

Давид не спеша обернулся:

— А ты уверен в этом?

Сашка молчал.

Давид опять посмотрел в окно и чуть слышно проронил:

— А я нет.

Сашка подошел ближе к нему, так что они соприкоснулись рукавами:

— Тогда почему ты не с ней? — спросил племянник.

— Лично я никогда не буду с женщиной, которую не люблю. Даже если она будет мне самым родным человеком. Поэтому я и твою мать не хочу ставить в такое положение. Я не смогу ее сделать счастливой. Она никогда никого не полюбит так, как любила твоего отца.

Сашка положил руку на плечо дяди:

— Помнишь, ты мне когда-то сказал: пробуй. Всегда пробуй. Ведь может получиться! Лучше попробовать и пожалеть, чем не сделать этого и жалеть всю жизнь.

— Не в моем случае. Даже если мы попробуем… — Давид посмотрел ему в глаза, — мы навсегда потеряем ту чистоту и простоту в общении, которая есть у нас сейчас. Бывшие любовники или супруги никогда не станут лучшими друзьями.

— А я знаю такие случаи…

— Это, наверное, совершенно сумасшедшие люди, не обремененные моралью… Я точно так не смогу.

Давид вернулся к своему креслу, но Сашка пошел за ним и присел на его стол.

— Скажи… я постоянно думаю… вот папа же не любил маму поначалу… как он ее полюбил? Что произошло?

Давид пожал плечами:

— Ничего особенного не произошло, — он замолчал, как будто пытался вспомнить, и вскоре продолжил, — мы с ним много раз беседовали об этом… Он говорил, что увидел в ней настоящую женщину, замечательную мать. Он часами мог наблюдать, как она играет с близнецами и с тобой. Говорил, что она сильная. И слабая. Мне кажется, что полюбил в ней сначала человека, а только потом женщину… Не знаю, Саш, а как мы все влюбляемся? Разве можем объяснить, за что? Вот я увидел свою Надю. И что? Мне понравилась ее улыбка, ее взгляд… и что теперь, можно утверждать, что я влюбился в ее улыбку? Нет, конечно. Просто произошла какая-то химия между нами, и все…

— Ну когда с первого взгляда, то да, действительно объяснить сложно. Я же говорю о том, когда не любил, не любил, а потом бах! И все!

Давид посмотрел на племянника и улыбнулся:

— Ты прости меня. Я старый дурак. Ты, наверное, прав. Если любишь — борись. А ребенка я обязательно найду.

Время рождаться

Первый день зимы был солнечным и очень морозным. Алевтина взглянула на градусник за окном и вслух удивилась:

— Минус двадцать пять?

Ее соседка по комнате подняла сонное лицо с подушки.

— Да ты гонишь!

Алевтина отошла от окна и присела на кровать. В такую погоду лучше никуда не ходить, да и не в чем. Пальтишко у нее осеннее, сапог зимних нет, живот уже так выпирает, что она только в одно трикотажное платье и помещается. Средств катастрофически не хватало. Те деньги, которые дал Давид, закончились еще месяц назад. Большая часть ушла на похороны Греты.

А на что она будет жить, когда родится ребенок? Алевтина себя успокаивала, что пойдет работать уборщицей или ночным сторожем. Да, с малышом. Какой-нибудь склад охранять, почему бы и нет? Или еще успокаивала себя тем, что ребенку много не надо, — у нее будет молоко, а значит, прокормить она должна только себя. И на учебу у нее будет время. Ну будет пропускать занятия, но есть же учебники, возьмет чужие конспекты, как-нибудь выкрутится!

Алевтина, столкнувшись с самостоятельной жизнью и с тем, что сейчас ей нужно заботиться о себе, а вскоре и о своем ребенке, была в ужасе. Она не умела этого делать и не знала как. Еще ей было ужасно сложно ассимилировать в обществе. Она скучала по Оксане и другим девочкам, с которыми прожила шесть лет под одной крышей, по Тамаре. Ей было сложно подружиться с новыми соседями из общежития, да и они не рвались заводить с ней дружбу.

Дети из детских домов, попадая во взрослую, самостоятельную жизнь, не умеют принимать правильные решения. Они не знают нормальных взаимоотношений. Они могут научиться готовить по книге рецептов, но прогнозировать последствия своих поступков, выстраивать стратегию своего существования и взаимоотношения с окружающими, нести ответственность и принимать осознанные решения, основанные на анализе и прогнозе, не умеют.

Больше всего на свете Алевтина мечтала о семье, мечтала о том, чего у нее не было. Это желание почти всех детдомовцев — поскорее создать семью, заполнить черную пустоту в душе, заштопать, как дырку. Они так спешат это сделать, что часто совершают одну ошибку за другой потому что они не понимают, как правильно жить. Они не знают, какой должна быть семья. А как строить то, о чем ничего не знаешь?