Новый Мир ( № 7 2007) - Новый Мир Новый Мир

Наконец-то сработало… Награждает же господь дураков! Она не стала его расспрашивать, где здесь спальня, а то еще вспомнит жену, маму, расхнычется… С такими занудами надо ковать железо, пока горячо.

Сидеть на краю ванны было и холодно, и твердо, и неудобно, но лучше уж хоть так… Она даже постаралась расслабиться и получить удовольствие, вообразить, что обнимает настоящего мужика, но он и здесь ухитрился все испортить, прошептал, задыхаясь, ей на ухо:

— Я так когда-то об этом мечтал!..

И все удовольствие как рукой сняло.

Ладно, хрен с ним, ей лишь бы туфли…

Но она сделала все по-честному, позволила ему кончить внутрь. Потом собственными руками обтерла его влажным полотенцем, а затем, изображая стыдливость, выставила его за дверь и постаралась хорошенько все промыть под предельным напором — не хватало еще залететь на старости лет… Из-за этих гребаных туфель.

Она вышла из ванной уже в платье и с неудовольствием увидела, что он по-прежнему гол, как манекен. По-прежнему награжденный не по уму. Может, полежим, поразговариваем, робко предложил он, и она через силу улыбнулась:

— Давай лучше выпьем кофейку, очень устала. Нет, мне и растворимый сойдет.

Он неохотно отправился в ванную и вышел уже при параде — снова ни дать ни взять американский генерал, хоть сейчас бомбить Ирак. Нет, не надо ей таких орлов, ей больше нравятся обозники.

Она сама пошла ставить чайник, чтобы избежать разговора, и только зажигая газ, сообразила, что если теперь она заговорит про деньги, получится, как будто она ради бабок все и затевала. И хотя это было именно так, признаться в подобной расчетливости она никак не могла, она никогда до такого не унижалась.

Ну дела…

За кофе она даже загрустила — прямо безвыходное какое-то оказалось положение… А он обрадовался, решил, что теперь можно под это дело грузить ее своими проблемами, комсомольцы без этого не могут, без этого “по душам”: он-де почти все время в Америке, а его старенький папа в Усть-Тараканске, а забирать его в Америку опасно, потому что как же ему там выжить без усть-тараканских друзей, он же в своем родном колхозе первый герой труда, всех лечил и денег не брал, всех учил и денег не брал, построил самую высокую трубу на азотно-камвольном комбинате и от ордена отказался, — ей все эти советские песни о главном насквозь известны, она тоже много чего могла бы рассказать про папу с мамой, но ведь не плющит же никого своими проблемами!.. А он за свои бабки прямо три урожая с одного горшка хочет снять!..

И вспомнила: как раз бабок-то он и не заплатил ей ни одной копейки…

Она чуть не взбесилась: да на хрен мне твой папа, такой же небось придурок, как и сынуля, — гони бабки, и разбежимся, чего ты жмешься, у тебя же полный лопатник зелени?..

И тут до нее окончательно дошло, что вовсе он и не жмется, а просто не помнит о такой мелочи, как деньги, и если его не потрясти, не вспомнит никогда .

Но и она до того, чтобы впрямую попросить, не унизится тоже никогда .

А значит…

А значит, не хрен тут рассиживаться, надо вставать и валить, на одном каблуке ковылять на Зверинскую. И чтоб она еще раз подошла к какому-то комсомольцу хоть на пушечный выстрел…

— Ладно, все. Мне пора.

Она резко поднялась, натянула туфли, одну целую, другую изуродованную, и захромала к железной двери.

— Подожди, что случилось?

У него даже рот приоткрылся, в нордических стальных глазах забрезжило изумление — и ни проблеска мысли, что человеку НУЖНО ДАТЬ ДЕНЕГ!..

— Ничего. Пора.

— Но куда же ты пойдешь на одном каблуке?.. Постой, я вызову такси!

— Как-нибудь доковыляю. Не впервой.

— Ну подожди, я тебя чем-нибудь обидел?

— Чем ты меня можешь обидеть? Потрендели, перепихнулись — и хватит. Хорошенького понемножку.

— Ну подожди… Я что-то сделал не так?

Уй, идиота кусок!.. Так и стукнула бы по самодовольной американской башке… У них там в Принстоне все, что ли, такие?.. Мне рубли, баксы, еврики нужны позарез, ты можешь это понять, шизик хренов?!.

Но язык наотрез отказывался это произнести — лучше сдохнуть. Такая вот она бескорыстная уродилась на свою голову… Разве так она могла бы устроиться в этой жизни, если бы думала про свою выгоду, как другие?.. И кто тут ей виноват, если она сама такая дура уродилась?..

И она грустно вздохнула:

— Ты все сделал нормально. Это я ненормальная. Бывай.

Он попытался что-то сказать своим приоткрытым ртом, но так и не успел его захлопнуть — как ужаленный схватился за телефон, — кажется, еще раньше, чем тот успел закурлыкать.

— Да, да, дорогая, говори, я слушаю, — орал он так, словно могли услышать в его родном Усть-Тараканске: она сразу поняла, что звонит его жена. — Да, да, я слушаю, говори, — заполошно орал он, как будто и не американский генерал был вовсе, а бестолковый колхозный совок, кем он, собственно, и остался при всех своих баксах и шерифских ремнях.

И вдруг сник и побелел как бумага:

— Да… Да… И когда?.. А “скорую” вызывали? Ну да, ну да… А когда похороны? Конечно, конечно. Сегодня же выезжаю. Ну, отменю, что же делать. Выкрутятся как-нибудь. Да нет, что они, не люди?.. Нет-нет, я в порядке. Да нет, ты сама увидишь. Все. Обнимаю. Иду за билетом.

Он положил трубку на стол лицом вниз и застыл, все такой же белый — даже твердые губы у него поголубели. И глаза. А потом наполнились слезами.

— Отец умер. Извини. Я должен идти за билетом. Давай я вызову тебе такси.

Но он думал уже о чем-то совсем другом. Незаметно смахнул слезинку. И ей открылась невероятная вещь: комсомольцы тоже люди! ..

— Извини, я понимаю, что тебе не до того. — Она сама удивилась, сколько нежности прозвучало в ее голосе. — Но мне сейчас позарез нужны новые туфли. Ты мне не подбросишь деньжат? Я отдам.

— Да ну что ты, — захлопотал он, не отрываясь от своих горестных дум, — какие отдачи, ты только скажи, сколько они стоят, туфли?

— Хорошие баксов сто. Но можно найти и за пятьдесят.

— Это же не деньги…

Он, смущаясь, извлек новенькую зеленую полоску и конфузливо протянул ей, по-прежнему прикидывая в уме что-то грустное. Она взяла без малейшего смущения, действительно как у друга, и он, не приходя в сознание, протянул ей еще две бумажки. И она тоже их взяла.

И нежно приложилась губами к его энергично выбритой обмякшей щеке.

Лорелея

В этой бочке солнечного вина я нахожу лишь несколько капель горечи — в те летние горячие дни я чувствовал себя совершенно беззаботным и молодым, а мои юные друзья видели во мне очень взрослого и серьезного дядю. Который лишь снисходит к их забавам. Тогда как я страстно желал участвовать в них на равных.

Во мне уже тогда неоперабельным образом разрослось и ороговело то мое странное свойство, которое я сегодня расцениваю как душевную болезнь: когда я оказываюсь задержанным против воли даже в самом комфортабельном и желанном для многих и многих уголке мироздания, во мне немедленно начинает нарастать беспокойство, тревога, страх, отчаяние… На третий же — пятый день я готов бежать из любого принудительного Эдема хотя бы и с риском для жизни.

Этому тайному безумию могло противостоять лишь другое, явное безумие — моя исступленная любовь к десятилетнему сынишке. Только ради его здоровья я обреченно согласился отучиться с ним фиксированный трехнедельный срок близ Сухуми в палаточном лагере проектного института, где тогда работала моя жена.

Скука мне не угрожала — в ту пору я готов был часами любоваться, как он играет в индейцев и ковбоев, изображая сразу и тех и этих, как вдохновенно набрасывает карандашом фигурку за фигуркой, с головой скрываясь в им же и творимом мире, как фыркает, умываясь, как пыхтит, обуваясь, как тараторит, умолкает, хохочет, сквалыжничает, читает, пишет — мне ни разу не удалось добраться до той черты, когда бы мне это прискучило. И в первые дни я так и проводил время — слушал плеск волн, стараясь не слышать курортного гомона, да любовался, как его ладное шоколадное тельце лепит башни из мокрого песка, добывая его из-под мраморной гальки, как самозабвенно барахтается в прибое, теребит меня восхитительными дурацкими вопросами, что-то сам рассказывает взахлеб, и я ощущал себя мудрым старцем, чье дело — уже не предаваться собственным страстям, но лишь с любовной грустью наблюдать за чужими. И книгу я держал под рукой лишь на всякий аварийный случай — чтоб было куда нырнуть, если вдруг какой-нибудь неловкий камешек приведет в движение лавину тоски.