Я – Распутин - Алексей Викторович Вязовский

– Осечки? А из чего стреляться?

Казаки посмотрели на меня как на полного чайника. Нет, так-то рассказ Северцева, как я его заломал, на них впечатление произвел, но вот полное невежество в вопросах поединков…

– Из пистолетов, вестимо, – начал один, но, увидев непонимание на моем лице, продолжил: – Дуэльная пара, капсюльный замок.

Я чуть не присвистнул. Это что, древние кремневые пистолеты, как в кино? Вот это старье? Так у них же калибр как у маленькой пушки! Какой тут бронежилет… И что теперь, убивать Лохтина? Но он мне ой как нужен.

Пока шли к тем самым тумбам, мрачное питерское небо просветлело. А за нами потащились два репортера с фотоаппаратами, их было шугнули, но безуспешно. Только они установили треноги – прикатили подряд сразу два экипажа. И все с вензелями на дверях. Один, ясное дело, от Ник Ника. Наблюдать и бдить. Второй мне был неизвестен. В нем сидели две дамы в вуалетках – так думаю, фрейлины царицы.

На месте нас ожидали оба корнета, Лохтин, казаки и доктор. Его предусмотрительно направил князь Трубецкой.

Гусары тоже наверняка гулеванили всю ночь и выглядели недоспавшими, но больше всего в них была заметна тревожность. Служба офицером в гвардии подразумевает понимание раскладов в высших сферах, и тут ребятам, судя по тому, как они оглядывались на вторую карету, было кисло. Ежу понятно, что мужик Распутин самостоятельно обзавестись секундантами из Собственного его императорского величества конвоя никак не мог, а мрачные рожи казаков свидетельствовали, что и они тут по приказу. А кто мог им приказать? Князь Трубецкой? А ему кто? То-то и оно, почуяли, в какие игры вляпались.

Представились, кто не знаком был, кивнули друг другу, Лохтин ушел в сторону, а мне подъесаул махнул в другую, типа вали. И рожи у господ офицеров, что в фуражках-шинелях, что в бурках-папахах, были мало не презрительные, еще бы, лапотный мужик дуэлировать вздумал.

Секунданты и доктор тем временем коротко переговорили, достали коробку с пистолетами.

Даже с моего места видно – красота, солидная работа. Ящик красного дерева, в нем два пистоля с черными рукоятками и всякие приблуды вроде молоточка, пороховниц и бог знает чего еще.

– Желают ли стороны примириться?

– Это как Владимир Михайлович решит, – развел я руками.

– Примирение невозможно, – почти в унисон сказал Лохтин.

Один из секундантов быстро отбарабанил правила, спросил, все ли понятно. Другие тем временем зарядили пару и разыграли, кому какой ствол достанется.

Мне выпал с номером два. Удивительно, но никакого волнения я не ощущал, рассматривал оружие с интересом – металл с гравировкой, серебряная насечка, на рукоятке мелкая резьба, листики-цветочки. Ну все, теперь «Сходитесь!» и поминай, как звали.

– Прекратить! Немедленно прекратить! – раздался окрик со стороны.

Ого, городовые, дюжина человек, конные и пешие. А следом солидный дядечка в полицейской шинели и каракулевой шапочке с гербом. Рявкнул, что дуэль допущена быть не может, пистолеты отобрал и велел явиться за ними в градоначальство. Репортеры только успели магнием пшикнуть, как он развернулся и величественно удалился. Городовые следом.

Вот так вот, административный ресурс рулит. Зря только с бронежилетом возился…

В санях, пока до дому ехал, дошло до дурацкой головы, что бронежилет бронежилетом, а пуля могла и повыше прилететь. И было бы у меня в голове на две дырки больше.

Тут меня и накрыло отходняком – пот, слабость, руки затряслись, бери меня тепленьким. Прямо хоть нашатырь нюхай. Как доехали – из саней сам выйти не смог, хорошо у дверей уже выставили дежурных, подняли, подхватили, под удивленные причитания довели до зала. Лохтина все бросила, прибежала, засуетилась, закудахтала.

– Прочь. Все прочь. Что с тобой, Гришенька? Знамение было?

– Так и есть… – сил хватило подняться по лестнице к себе, – все это плохо кончится.

– Да что же? Какое знамение-то?!

– Позже! – рявкнул я, захлопывая перед ее носом дверь.

Полчаса отлежался, встал – вроде в порядке, сердце не колотится, руки-ноги двигаются. Решил проверить, насколько я все-таки дурак, стащил с себя жилет, взял с кухни нож, большой «браунинг» и побрел в сарай. Кто пытался прилепиться по дороге – цыкнул, двух мужиков, что рядом дрова пилили, погнал на кухню чайку попить.

Зашел в сарай, повесил жилет на пару гвоздей у стены. Сначала со всей силы ткнул ножом. Пробило, но не сказать, чтобы сильно. Потом отошел к другой стене, выстрелил.

Дурак. Еще какой – пуля навылет пробила. Значит, неверно я вспомнил, как шелковая защита делается. Может, у самого изобретателя заказать? Как там его, «галицийский Эдисон»? Вот пусть репортеры узнают, кто да что.

Распахнул дверь сарая – мать моя женщина! Вся община навстречу, глаза по пять копеек, у Лохтиной с два блюдца.

– Чего всполошились?

– Живой! Живой, батюшка! Слава богу!

– Что мне сделается? А ну, все по работам!

– Григорий Ефимович! Гриша! – подруга бросилась на грудь. – Мы ж думали, такое тебе видение тяжелое было, что ты самоубиваться пошел!

С темы видения и стрельбы общинников надо было срочно переключать. Иначе тут массовый психоз начнется.

– Не мельтеши. Веди давай, покажи, что с играми.

Художник первые картинки доработал, потому как для клише требования другие. Сделал два варианта, для черно-белой и цветной печати, но меня от цветной отговаривали – и дороже, и качество выходит так себе, все равно до технологий лака и ламинации нам еще далеко. Так что вместо цветов пока штриховка – пунктирная, сетчатая, косая и так далее. И в правилах написали, что желающие могут раскрасить сами, рекомендованные цвета такие-то.

Так что завтра в печать, а моим останется только коробочки клеить да фишки точить. Артель для умственно отсталых, ей-богу.

Начался Рождественский пост, Александра Федоровна вдруг резко впала в православный мистицизм. Надела черное платье, зачастила в церковь. Фрейлины тоже преобразились – синие и серые тона, платки на головах. Прямо не узнать. Все игры, развлечения были под запретом – дети учились и тоже не вылезали из Воскресенского храма.

Николай же… укатил стрелять зубров на Царскосельскую дачу!

И тут Аликс совсем заскучала. Стала требовать меня во дворец каждый день, просила рассказывать, как я «обратил разбойника» (Герарди растрепал), и вообще не отпускала от себя ни на минуту.

– И что же там дальше?

– …Он был облачен в одежду, обагренную кровью, – зачитывал я Откровения Иоанна Богослова. – …Он пасет народы жезлом железным; Он топчет точило вина ярости и гнева Вседержителя.

– Боже помилуй! – царица перекрестилась. За ней перекрестилась вся свита.

– Дальше, дальше!

– Кто поклоняется Зверю и образу его – тот будет пить вино ярости Божией, вино цельное, – продолжал я цитировать Библию, – приготовленное в чаше гнева Его, и будет мучим в огне и сере святыми Ангелами.

На последней фразе я добавил угрозы в голосе.

– Да, да, чаша гнева, чаша сия ждет нас всех, – кивала