Московское наречие - Александр Дорофеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Да, неудачное сочетание, – согласился Лелеков. – Пусть будет “собор” или, что тоже, древнегреческая “синагога”»…
Всем понравилось, что состоится не просто собрание, а синагога, где никому из присутствующих не доводилось бывать, и Филлипов, не мешкая, открыл ее.
«Падение нравов, корысть и стяжательство, – начал, не глядя в глаза. – Покайся, и ступай с миром»…
Прежде Туз старался всем соответствовать – и Филлипову, и Липатовой, и Лелекову, и Электре, и даже какому-то Башкарме. А теперь ему, как и всей стране, надоело вести себя скромно и предсказуемо. Хотелось участвовать во всеобщем взбрыкиванье и битье копытами, в деяниях шумерской силы ме – таинственной сущности любого явления природы и общества. Хоть и чувствовал себя кругом виноватым, но не стал каяться, а свалил все на удручающее положение с генофондом, повыбитым в их сраной совковой стране. Чего же, мол, с него спрашивать?
И вся синагога почти согласилась, за исключением Филлипова. После восстановления неопалимой купины на Синайском полуострове он стал чрезмерно строг, словно получил из первых рук ветхозаветные скрижали. Вероятно, так подействовал суровый пейзаж, открывшийся ему с горы Моисея.
«Безбожник! Благодати веры в тебе нет и знаний ни на грош! – вспыхнул он. – Что смыслишь в замыслах Творца?! Россия – великая страна, покуда идет своей дорогой!»
«Но жертвы режима, равенство в нищете, права человека?!» – воскликнули хором Вера, Надя, Люба.
«Ах, права человека!? – как-то прокурорски ухмыльнулся Филлипов. – Думаете, Творец замыслил весь этот мир только для того, чтобы мы жили в достатке и пользовались правами?! Нет, Он обещал не права, а муки и пот, когда изгонял из рая. Создал нас по своему духовному подобию и любит в нас Свой Образ – вечный вселенский дух, а не плоть. Конечно, завещано „не убий“. Но, невзирая на права, Он сметает нас огнем и водами с лица земли! О, братие, в отрыве от Господа жизнь человеческая – прах! Ничто перед движением духа! А гуманизм – сатанинская затея!» И сокрушенно опустил длинный нос долу.
Туз насторожился, к чему это клонит Филлипов – не хочет ли потребовать смертной для него казни? Жутковато становилось от обвинительной речи, в которой то и дело являлись глагол и каленое железо, необходимые стране для выжигания пороков и лжепророков.
Филлипов припомнил Тузу и оправдание Иуды, продиктованное не иначе как самим сатаной. Совсем распалившись, точно сухой куст в пустыне, нарек его орудием иномирян и бесов. Мол, именно они для темных нужд возбуждают его седьмую чакру, пользуясь семенем в корыстных целях. В конце концов сильно перегнул, обличая. Предстал реставратором жестокой ветхозаветности. Устрашил синагогу антигуманизмом и настроил против себя. Чтобы снять напряжение, Лелеков предложил ему погудеть.
О проступках Туза позабыли, как о невинной шалости. Однако он не заметил такого поворота, задумавшись об иномирянах и бесах. У первых, конечно, было полно возможностей похитить его для эксперимента. Вот хотя бы недавно из вытрезвителя. Вообще многие дни и ночи своей жизни он совершенно не помнил, будто провел их в летающей тарелке. А бесы если вселились, то уж давным-давно, в детские годы, когда беззаботно тискал скифскую бабу…
«Ах, какой ты осел! – вернула к яви Липатова, шепнув на ухо. – Золотой, впрочем». И передала привет от цыганки Раи: «Она уже ждет тебя».
«Где?» – удивился Туз, но не стал допытываться, вообще отвлекся от привета, наткнувшись в кармане на утреннюю почту.
«Милое мое наречие, – писала Соня. – Наверное, ты уже позабыл меня, но должен припомнить хотя бы по предсказанию о смерти на высоте!»
А дальше разбирала по косточкам его имя.
«Твоя главная буква “У” произносится при крайнем сближении и вытягивании губ трубочкой, что вызывает у меня самые нежные чувства. Это и предлог, и в то же время междометие, выражающее страх, укор или позор. Двадцать первая буква русского алфавита, а в древнегреческом языке называлась ипсилоном и обозначала 400. На всякий случай, ипсилоний – элементарная частица, состоящая из кварка и антикварка. Его квантовое число – “красота”. Слева у тебя стоит “Т” – твердь, с числом 300, а справа “З” – земля, имеющая номер семь. Словом, имя твое, если прочитать разом, говорит о земной твердыне с красотой в центре. Сумма его – 707, что в буквенном выражении – Тот.
Знаешь это божество с головой ибиса, провожавшее умерших в загробный мир? Он покровитель священных книг и колдовства, бог письма и счета, мудрости и луны, разделивший время на годы и месяцы.
Помнишь ли ты луну, светившую нам в окно гостиницы “Початок”? Ах, не случайно встретились мы с тобой в седьмой день недели, на шабат, который еще в Вавилоне был установлен для отдыха. Сколько лет миновало, а для меня этот выходной остается священным.
Очень хочу, чтобы ты проводил меня в загробный мир! Приезжай срочно, через месяц, на мои похороны в Барселону»…
В постскриптуме Соня сообщала адрес, а заканчивала в своем иносказательном стиле: «Кстати, омикрон посередке имени Тот означает 70. Видишь, у тебя сплошные семерки – божественные числа! Вспомни о семи чудесах света, семи мудрецах, семи свободных искусствах, семи славянских племенах и, наконец, о семитах и семисвечнике. Да тут и семя близко. Аста, надеюсь, ла виста! Знаю, что увидимся».
Туза поразило это безумное послание. Особенно кварки и антикварки. Да еще какое-то 707, напоминающее лишь о «Боинге». Хотел было показать профессору, но раздумал – полный, конечно, бред. Впрочем, если раздобыть денег, можно предъявить его в посольство как вызов для получения визы. Почему бы не слетать 707-м в Барселону?
Возможно, по созвучию с синагогой вспомнил о школьном приятеле Мише Дзельтермане. Пожалуй, из всех знакомых только он мог одолжить на поездку в Испанию. И Туз, не откладывая, позвонил.
Праотцы, или обетование
В школе Миша был известен тем, что дома у него не перегорали электроприборы. С допотопных времен служил холодильник «ЗИЛ», телевизор «КВН» и светили лампочки, ввернутые еще прадедушкой. «Я хорошо о них думаю, что улучшает проводимость поля», – кротко объяснял это явление сам Миша, тихий и стеснительный, почти до униженности, готовый в любую минуту исчезнуть.
В малолетстве Кузя считал Дзельтермана грузином. То ли по масти, то ли из-за фамилии на «дзе». А узнав, что Миша еврей, проникся жалостью, как к инвалиду с врожденным вывихом бедра. В ту пору евреи для него были скрипачами и шахматистами. Ну, еще портными и скорняками. Не мог даже вообразить еврея пожарного или космонавта, казака или разбойника, не говоря уж о воине. Долго не верил в еврейство музейного Давида, пока не услыхал, какой хитростью сокрушил он рефаима Голиафа.
Как ни странно, именно Миша научил распознавать избранное племя, причислив к нему, помимо прочих, все фамилии с кончиком «ин». «И Минин?» – удивился тогда Кузя. «Вместе с Пожарским! – заверил Миша. – И Пушкин, и Кошкин, и Собакин. Все внутренние евреи, замаскированные. Приходится, потому что живем в ненормальных условиях»…
Первое время после окончания школы они встречались довольно часто. Вместе ходили в баню. И однажды за кружкой пива осмелевший уже Миша заметил: «Да ты ведь тоже почти обрезанный, а это вернее лица и фамилии говорит о роде. Судя по харизме, из-за Евфрата, – кивнул куда-то за плечо. – С той стороны еврей».
«Все мы от Адама, – уклончиво ответил Туз, не желая обижать явным отказом на приглашение в новую для себя семью, но в то же время стесняясь примазывания к богоизбранности. – Много чего намешано. – Покрутил эдак пальцем в пивной пене и спросил: – А каково быть избранным?»
«Сам знаешь, – вздохнул Миша. – Особенно когда не только мы с тобой, но и страна наша избранная, вроде опытного поля, где много чего неожиданного произрастает – и бурьян, и кукуруза, и вовсе неизвестные доселе культуры»…
«Ты о какой стране-то?» – не понял Туз.
«Да все от той же, – широко развел Дзельтерман руками. – О благословенной России! Она в новейшие времена как Израиль в древности. Господь, видишь ли, выбирает под особый надзор жестоковыйные народы. С теми-то, кто послушно склоняет голову, скучно. А от упрямства да бестолковости и Господу веселье. То ли блудный сын Эсэсэр, то ли дочь Россия, но угодна и в блуде своем – в нем больше исканий, нежели в оседлости земледельца, каковым, заметь, был Каин, в отличие от пастуха Авеля. Любит Господь Россию, не позволяет ей впадать в губительное земное благополучие. Поверь, долго еще будет испытывать любовью, как некогда Иова. До тех пор пока не пройдет страна весь свой путь к старости и покою».
Помолчав, Миша добавил с неизбывной грустью, будто только что продал первородство за чечевичную похлебку: «Хорошо в ней живется, особенно иностранцам»…
Таких патриотичных речей за пивом в бане Туз еще не слыхал. И сразу вспомнил, что имя прародителя семитов Сима буквально переводится как Слава. Может, славяне и впрямь его потомки, одно из потерянных колен израилевых?
