Блеск и нищета шпионажа - Михаил Петрович Любимов

— Я думаю, дело носит чрезвычайный характер, требует экстренных мер и нам надо посовещаться. Благодарю вас за ценную информацию, господин Гусятников! — директор встал и торжественно пожал руку бывшего кагэбиста, словно только что приколол ему на грудь высокую награду. Гусятников и Уэст встали и вышли из кабинета, там к перебежчику присоединились нижестоящие чины, с которыми он и возвратился в свой лесной дом отдыха.

— Соедините меня с директором ФБР. Вот видите, профессионалы не всегда оказываются правы! (Это он Холмсу.) Хэллоу, Боб (это уже в телефонную трубку), как поживаете? У нас неприятное дело: двое сотрудников работают на КГБ. Я сейчас же направляю досье на них курьером и прошу взять их в оборот, собрать улики и добиться ареста.

— Я вам глубоко сочувствую, но это потребует времени, — со скрытой радостью ответствовал директор ФБР, по традиции не выносивший ЦРУ и считавший его сотрудников белоперчаточниками, сидящими на хребте у налогоплательщиков. — Огромное спасибо, мы немедленно примем меры и завтра же обговорим дальнейшие действия перед совещанием у президента.

Боб действовал, как обещал, быстро и энергично. В прибывшие досье тут же вцепились двое следователей из когорты неутомимых, которые пошли по следу, как гончие. Поставили под полный контроль разгуливавших на свободе преступников, правда, без всяких результатов. Но что делать? Специально созданная рабочая группа ФБР и ЦРУ в порядке исключения предложила задержать Моргана по подозрению в торговле наркотиками (кое-какие нарушения были зафиксированы в деле, собственно, за это его и выперли) и основательно допросить. Если расколется — хорошо. В любом случае на суде в качестве свидетеля можно было бы выставить Гусятникова, предварительно дав ему политическое убежище и даже американское гражданство — лучший подарок для беглеца. Аналогичный вариант предлагалось осуществить в отношении Моники Дейл, о букве закона особенно не заботились — ведь на карте стояла национальная безопасность страны, а не какие-нибудь хлипкие человеческие жизни. Интересы Соединенных Штатов Америки священны и должны охраняться любыми средствами, желательно (но не обязательно) под демократическим соусом.

Моргана арестовали прямо на улице, взяли за шкирку (работали четверо) и буквально внесли в автомобиль, он и пикнуть не успел, а когда раскрыл рот и увидел у носа жетоны ФБР, неожиданно залил сиденье, причем жидкость оказалась чрезвычайно вонючей, и одного из фэбээровцев вытошнило. Допрашивали его предельно грубо, словно матерого преступника (а кем еще он был?), разворошившего все секреты ЦРУ, однако не учли, что многие наркоманы (а он не только подторговывал) склонны к истерикам и совсем не так затормо-женны, как их рисуют. К тому же Морган вобрал в себя и обидчивость, и тщеславие, и болезненное самолюбие, все это перло из него, как лава из вулкана, и в конце концов следователи пришли к выводу, что взяли чистой тъоды психопата, от которого проку, как от козла молока, а неприятностей — горы. Посему порешили временно выпустить его, сохранить плотную слежку и посмотреть, попытается ли он искать связи с русскими.

С предательницей-шифровальщицей Моникой Дейл все оказалось гораздо проще: во время обыска у нее на квартире под паркетом в тайнике обнаружили два контейнера с микропленкой, целую кучу сфотографированных шифровок. Водопад секретов (уже виделся шумный скандал, отставка директора и прочие неприятности для ЦРУ, в таких грязных делах президенты не миндальничали со своими клевретами и смело жертвовали ими ради чести своего кресла). Когда вскрывали паркет, Дейл упала в обморок и пролежала в трансе часа два, затем без всяких оговорок призналась, что работала на КГБ.

Любая победа одной секретной организации слишком часто оборачивается полным фиаско другой: ФБР торжествовало, словно все это оно распутало само, благодаря нюху и оперативности своих сотрудников и без всяких русских перебежчиков, снова загудело в воздухе, что ЦРУ пропахло молью и изъедено русскими «кротами». И вообще, на кой черт разведка, если из нее постоянно утекают секреты (точно по такой же схеме разыгрывались игры и в Москве при аресте американских шпионов в разведке).

— Самое грязное дело в жизни — это не шпионаж, а политика! — возмущался директор ЦРУ, ожидавший, когда на его шею опустится президентский топор. — На что это нас толкает? Да на то, чтобы мы всячески скрывали все свои неизбежные промахи!

Опередив главу ФБР, директор ЦРУ успел доложить о триумфальном успехе — переходе на сторону побеждающей демократии прозревшего кагэбиста, выдавшего двух предателей, последнее он сообщил скороговоркой, как нечто не совсем приличное.

Президент выслушал директора без всякой радости и заметил:

— Я уже давно пришел к выводу, что в любом случае — добиваетесь ли вы крупных успехов или же терпите поражение — я, как президент Соединенных Штатов, имею из-за вас только неприятности.

Казалось, как тут не поверить Евгению Гусятникову, заложившему своих, однако его еще раз посадили на детектор лжи, допрос проводился по специальной методике, явно разработанной идиотами, начитавшимися Фрейда. На все вопросы существовали лишь «да» и «нет», что бесило Гусятникова и заставляло зашкаливать и без того ненадежные стрелки прибора. Сожительствовали ли вы с малолетними? Хотелось бы вам обладать несовершеннолетней? Состояли ли вы в гомосексуальной связи? Нравятся ли вам старушки? Занимались ли вы онанизмом, и если да, то с какого возраста? Занимаетесь ли онанизмом сейчас? Сожительствовали ли с животными? Фрейдизм в вопросах бил фонтаном, и все походило на сумасшедший дом. Наконец Евгений не выдержал экспериментов, позвонил по телефону Уэсту и сказал, что, если вся комедия не прекратится, он публично попросит политического убежища в СССР. Уэст понял это как шутку, с радостью доложил об угрозе самому директору (хорошая подножка Холмсу), тот дал отбой, и Гусятникова снова отправили под конвоем в особняк.

Пока ФБР разматывало «кротов», военный атташе Львов и вся компания уже месяц мучились в Калифорнии, переезжая с места на место. Глава делегации принимал все меры, дабы избежать повторения ночного налета, моментально запирался на ключ и не отзывался ни на какие стуки. Однако Анна вела себя так, будто и не вылезала из его постели, и иногда публично гладила его по волосам и называла на «ты», что вгоняло в краску присутствующих при этом святотатстве сопровождающих.

Однажды в воскресенье, когда Львов в одиночестве обедал в ресторане, сплавив в кино Анну и свой эскорт, к его столику подсели добродушно улыбавшийся Оливер Уэст с мрачноватым коллегой, напоминавшим задумчивого ворона (это объяснялось не подвигами в русских степях близ Арзамаса-16, а всего лишь месячным пребыванием в больнице для алкоголиков).

— Извините, господин Львов, но мы хотели бы иметь с вами чисто профессиональный разговор, — сказал Уэст