Незримые твари - Чак Паланик

Там были пластические хирурги, много хирургов, и были книги, которые они приносили. С картинками. Рисунки, которые я видела, были черно-белые, слава Богу, а хирурги рассказывали мне, как я могла бы выглядеть после нескольких лет мучений.

Почти любая пластическая операция начинается с кое-чего, называемого стеблем. Со средства для достижения.

Со временем становится мерзко. Даже в этих черно-белых рисунках.

После всего, что узнала, я могла бы работать врачом.

Прости, мам. Прости, Бог.

Манус когда-то говорил, что Бог - это твои предки. Ты их любишь и желаешь им счастья, но все равно предпочитаешь жить по личным правилам.

Хирурги сказали, что нельзя просто отрезать кусок кожи в одном месте и примотать его на другое. Это же не дерево прививать. Дело в кровоснабжении, вены и капилляры не смогут сцепиться, чтобы поддерживать жизнь пересаженной ткани. Кусок просто отомрет и отвалится.

Звучит пугающе, но когда я вижу, как человек заливается румянцем, моя реакция не - "о, как мило". Румянец напоминает мне только о крови, которая скрыта под любой поверхностью.

Дермабразия, как рассказал мне очередной пластический хирург, это все равно что прижимать зрелый помидор к ленточно-точильному станку. Расплачиваешься в лучшем случае кашей.

Чтобы пересадить кусочек кожи, чтобы реконструировать челюсть, нужно отсвежевать тонкую полоску кожи с шеи. Она берется у основания шеи, но не стоит резать кожу у подбородка.

Представьте себе полоску или ленточку кожи, свободно свисающую с шеи, но по-прежнему прикрепленную к основанию лица. Кожа все еще прикреплена к вам, поэтому снабжается кровью. Полоска по-прежнему жива. Берешь полоску кожи и сворачиваешь ее в трубочку или валик. Оставляешь свернутой, пока та не срастется в длинный висячий шнурок из плоти, болтающийся снизу лица. Живая ткань. Полная свежей, здоровой крови, тепло шлепающая и хлопающая тебя по шее. Вот что такое стебель.

Уже сам по себе процесс срастания может затянуться на месяцы.

* * *

Перенесемся назад, в красный "Фиат", где Брэнди прячется за очками от солнца, а в багажнике заперт Манус, и Брэнди везет нас к вершине Роки-Бьют, к руинам какого-то сторожевого форта на холме, где ночами, свободными от школьного бала, детишки из школ Паркроуза, Гранта и Мэдисона бьют пивные бутылки и наслаждаются небезопасным сексом в старых развалинах.

Ночью по пятницам эта вершина полна ребятишек, которые говорят друг другу - "Вон, смотри, видишь мой дом? Вон, синий огонек в окне, это мои предки смотрят ящик".

Развалины эти - просто несколько слоев каменных глыб, до сих пор удержавшихся одна на другой. Внутри развалин гладкая и каменистая почва, усыпанная битым стеклом и поросшая грубой садовой травой. Вокруг нас, со всех сторон кроме той, где подведена дорога, склоны Роки-Бьют представляют собой скалы, возвышающиеся над пунктирами уличных огней.

Здесь можно захлебнуться тишиной.

Нам нужно одно: место, чтобы остановиться. Пока я не решу, что дальше. Пока мы не разживемся деньгами. У нас два, максимум три дня, пока Эви вернется домой, и надо будет валить. А потом, думаю, я смогу позвонить Эви и ее пошантажировать.

Эви много мне задолжала.

Значит, имею полное право.

Брэнди загоняет "Фиат" в самый темный уголок развалин, потом гасит фары и дает по тормозам. Мы с Брэнди встаем на месте так резко, что только ремни безопасности удерживают нас от столкновения с приборной доской.

Лязг и колокольный звон металла по металлу грохочет и гудит гонгом в машине вокруг нас.

- Типа извиняюсь, - говорит Брэнди. - На полу какое-то дерьмо, что-то закатилось под педаль, когда я пыталась притормозить.

Музыка чистого серебра доносится из-под сидений. Кольца для салфеток и серебряные ложки выкатываются нам под ноги. Между туфель Брэнди лежит подсвечник. Серебряное блюдо, блестящее в свете звезд, наполовину выскользнуло из-под переда ее сиденья, и торчит кверху между длинных ног Брэнди.

Брэнди смотрит на меня. Опустив подбородок. Брэнди сдвигает "Рэй-Бэнсы" на кончик носа и выгибает подкрашенные брови.

Пожимаю плечами. Потом иду вызволять свой любовный груз.

Даже после открытия багажника Манус не шевелится. Колени прижаты к локтям, руки сложены у лица, ноги подвернуты к заднице, - Манус как зародыш в армейском прикиде. А что его окружает - я сначала не заметила. У меня сегодня ночью был большой стресс, поэтому - извините, что я не приметила это еще у дома Эви, но повсюду вокруг Мануса блестят серебряные предметы. В багажнике его "Фиата" пиратские сокровища и другие вещи.

Реликвии.

Вот свечка - длинная белая свеча.

Брэнди срывается с сиденья и тоже подходит посмотреть.

- Ни хрена себе! - говорит Брэнди, закатывая глаза. - Ни хрена себе!

Вот пепельница, то есть нет, это глиняный отпечаток ладошки, прямо возле не приходящей в сознание жопы Мануса. Такие отпечатки делают в начальной школе, вдавливая руку в жестянку с сырой глиной, для подарка ко Дню матери.

Брэнди откидывает со лба Мануса прядь волос.

- Очень-очень милый, - говорит она. - Но, кажется, с поврежденным мозгом.

Очень накладно пытаться среди ночи объяснить Брэнди в письменном виде, что Манус с повреждением мозга - уж слишком здорово.

Жаль, что это всего лишь валиум.

Брэнди снимает "Рэй-Бэнсы" чтобы взглянуть получше. Стаскивает шарф "Гермес" и встряхивает волосами, распуская их, смотрясь отлично, кусает губы, облизывает их до блеска, на всякий случай, если Манус проснется.

- Хорошеньких парней, - замечает Брэнди. - Обычно лучше кормить барбитуратами.

Я запомню.

Тащу Мануса вверх, усаживая его в багажнике, его ноги свисают за бампер. Глаза Мануса, мощно-голубые, трепещут, моргают, трепещут, щурятся.

Брэнди склоняется, чтобы он мог взглянуть на нее ближе. Мой брат всеми силами пытается украсть у меня жениха. В этот миг я хочу, чтобы вообще все подохли.

- Вставай, солнышко, - говорит Брэнди, поддерживая рукой подбородок Мануса.

А Манус щурится:

- Мамочка?

- Вставай, солнышко, - повторяет Брэнди. - Все хорошо.

- Уже? - спрашивает Манус.

- Все хорошо.

Тихий шипящий звук, будто шум капель дождя по крыше палатки или брезенту убирающегося верха машины.

- О Господи, - восклицает Брэнди, делая шаг назад. - О Боже ты мой!

Манус моргает и пялится на Брэнди, потом на свою промежность. Одна штанина его армейского прикида темнеет, темнеет, темнеет до колена.

- Очень милый, - говорит Брэнди. - Но он только что намочил себе штанишки.

Переключимся обратно, на пластическую хирургию. Перенесемся в счастливый день, когда все срослось. Пару месяцев у тебя с шеи свисала длинная полоска кожи - да не одна полоска. Скорее там будет стеблей около полудюжины, потому что все равно за один раз можно сделать несколько, чтобы пластическому хирургу вышло побольше ткани для работы.

Для реконструкции приходится около двух месяцев сидеть со всеми этими длинными болтающимися кожаными полосками на шее.

Говорят, что первым делом люди замечают в тебе глаза. С этими надеждами можно смело расстаться. Выглядишь ты вроде побочного мясного продукта, слепленного и выплюнутого кухонным комбайном "Ням-ням".

Как расклеившаяся под дождем мумия.

Как сломанная игрушечка

Эти полоски теплой кожи, шлепающие тебя по шее, - хорошая живая ткань, подпитываемая кровью. Хирург поднимает каждую полоску и прикрепляет ее заживший конец к твоему лицу. Таким образом, кожная масса пересаживается, прививается к лицу без прекращения притока крови. Весь этот кожаный мешок подтягивают и придают ему грубую форму челюсти. На шее, в местах, где была кожа, остаются шрамы. Челюсть получается массой привитой ткани, которая, как надеются хирурги, срастется и удержится на месте.

Весь следующий месяц надеешься вместе с хирургами. Весь месяц прячешься в больнице и ждешь.

Переключимся на Мануса, сидящего в луже, посреди серебра, в багажнике своей красной спортивной машины. Впал в детство, снова учится ходить на горшочек. Такое бывает.

А я сижу перед ним на корточках, стараясь высмотреть, где у него выпирает бумажник.

Манус молча пялится на Брэнди. Наверное, думает, что Брэнди - это я: бывшая я, с лицом.

Брэнди теряет интерес.

- Не помнит. Думает, я его мама, - говорит Брэнди. - Ладно бы еще сестра - но мама?..

Какое дежа вю. Попробуем слово "брат".

Нам нужно где-то остановиться, а у Мануса должна быть точка. Не та, старая, которую мы с ним делили. Он даст нам укрыться у него на точке, или я скажу полиции, что он меня похитил и спалил дом Эви. Манус же не в курсе, что мистер Бэкстер и сестры Реи видели, как я ношусь с ружьем по всему городу.

Пишу пальцем на песке:

"нам нужно найти его бумажник".