Ты всё ещё моя - Елена Тодорова

Вытираюсь. В одно полотенце закручиваю волосы, а второе – самое огромное – оборачиваю вокруг груди.

Артема искать не приходится. Выхожу и застаю его в гостиной. Он, в отличие от меня, оказывается одетым. Я даже теряюсь. Больше не хочет? Почему? Что не так?

Господи… Сейчас он скажет, чтобы я уходила, а я уже платье стираю и планирую тут ночевать. Стыдоба!

В порыве самобичевания упускаю момент, когда он подходит.

– Я… – собираюсь попросить какую-то одежду, чтобы убраться, не дожидаясь, когда прогонят.

Но Чарушин не дает договорить. Сдергивает с меня полотенце, разворачивает и, подталкивая к стеклянному столу, демонстративно бросает на него ленту из пяти презервативов.

Я заторможенно моргаю. Рвано вздыхаю. Сглатываю, чтобы хоть как-то унять возникший в ушах звон.

– Наклонись и упрись ладонями.

Мое сознание дает сбой.

17

Рассвет посреди темной ночи.

© Артем Чарушин

Чувствую себя как заглушенный препаратами псих. И они, походу, завязывают тащить моих демонов. За грудиной назревает масштабный бунт – слабо, но назойливо и неотступно пульсирует.

Я на грани катастрофического срыва.

По-хорошему бы – отпустить Богданову домой, отстреляться вручную и поймать утраченный дзен, завтра с ней продолжить… Только вот я, блядь, оказываюсь не способным дать бой своей похоти.

Зазываю Дикарку в дом.

Толку от ледяного душа ноль. Но это хоть позволяет оправдать пробивающий тело тремор. Ни хрена это не нервное, и не сексуальное возбуждение, просто замерз. В попытках скрыть слишком обличительные реакции организма, пялю на перекачанное бурлящей энергией тело спортивный костюм.

«Нагну, член достану и тупо трахну», – вырабатываю план.

Никак поцелуев. Никаких касаний. Никаких чувств.

Чтоб улететь, мне хватит лишь вмочить. Но я, безусловно, буду держаться и… Все получится. Должно получиться. Это ведь, сука, просто секс. Сколько у меня его было? Тоже мне сложнейший пилотаж. Даже если Богданова и остается вышкой, у меня, мать вашу, пробег. И похрен, что с ней топить приходится на ручнике.

Она не узнает. Нет, она догонит. Блядь, пожалуйста, пусть она не поймет.

Резко вдыхаю и решительно срываю с нее полотенце. Кручу от себя. Стискивая зубы, на миг глаза прикрываю. Распахивая, толкаю Дикарку к столу.

– Наклонись и упрись ладонями.

Она ежится. Вижу в находящемся за столом зеркале, как зажмуривается, словно я затребовал нечто омерзительное. Замирает и вздрагивает всем телом.

Мне похуй… Мне похуй… Глубоко похуй…

Смотрю на покрывающуюся мурашками кожу, и у самого по спине какая-то нездоровая волна летит. Практически сразу же выступает испарина. Под толстовкой неудивительно. Дело именно в ней.

Богданова вздыхает и, не поднимая век, наклоняется. Вслепую нащупывает ладонями стол.

– Ниже. Поясницу выгибай, – инструктирую сухо.

Она в очередной раз вздрагивает и опускается настолько, что следующий ее натужный выдох оседает на стеклянной столешнице запотевшим пятном.

Хватаю ленту и отрываю крайний презерватив. Что-то поднимается внутри, я навешиваю себе, что это злость. И даже не пытаюсь задаться вопросом: на что, блядь? Нормальному человеку ведь не из-за чего в данной ситуации кипеть. А я киплю… Похрен, почему.

Агрессивно вскрываю зубами упаковку. Сдергиваю штаны. Раскатываю.

Веду взглядом по желанной плоти. Киску, попку – мутным взглядом зацениваю. На этом и стоило бы остановиться, приступать к процессу. Но я курсирую дальше. По узкой талии, хрупкой спине, выступающим лопаткам, напряженной шее, склоненной голове… Пока не утыкаюсь через гребаное зеркало в лицо.

Нутро разворачивает, словно драный парус. И вовсю этим ебучим иллюзорным ветром трепать принимается.

На износ. Сука, на износ.

Забываю, что должен делать. Маниакально рассматриваю, как трепещут ресницы Дикарки, как едва заметно дрожат распахнутые губы, как взволнованно она дышит, как с каждой секундой гуще алеют ее щеки.

То ли она чувствует повышенное внимание, то ли теряется из-за того промедления, что я ненароком выдаю… Вскидывает взгляд.

Сталкиваемся.

Хрен объяснишь, что происходит. Из моей груди будто одним мощнейшим ударом весь воздух выбивает. Да что там воздух?! Ломает ребра, разрывает мягкие ткани и увечит тот проклятый основной орган, который я, блядь, призываю работать только на механическую часть.

Никакой, мать вашу, чувствительности! На хрен.

Однако Дикарка уже что-то ловит в моем взгляде. Сказать, что именно, сам не могу – я ведь на себя не смотрю. Но отчетливо вижу, как меняется ее лицо. Столько эмоций по нему рассекает… Мать вашу, не пережить мне.

А она… Богданова берет и выпрямляется, будто я ей силу какую-то дал. Поворачивается ко мне и, пока я своим запаренным мозгом соображаю, какого черта она творит, садится на стол, отрывисто вздыхает и, потянувшись, обвивает мою шею руками, чтобы по итогу притянуть меня между своих раздвинутых ног.

Вот теперь мы не просто сталкиваемся… Когда между лицами двести двадцать ватт освещения и жалкие сантиметры расстояния, когда взгляды сливаются, словно вышедшие из берегов два противоборствующих течения, когда полностью теряется ощущение реальности – мы врезаемся насмерть.

Она нежная. Она, блядь, слишком нежная.

Мне такого не надо! Но, сука, оттолкнуть ее я не могу.

Стискиваю челюсти и дышать прекращаю, когда проводит ладонями по задней части шее, прочесывает пальцами короткий ежик волос и мягко приникает грудью к моему торсу.

Зрительный контакт не разрываем, хотя трещит между нами так, что по уму стоило бы закрыть глаза и оборвать. Блядь, да много чего стоило бы! Только я уже теряю голову.

Я, мать вашу, теряю голову… Кругом идет. С дрифтом наваливает.

Это все Богданова. Она. Сука, что с ней не так?

Едва успеваю порадоваться тому, что додумался натянуть толстовку, Дикарка томно вздыхает и порывается ее с меня стащить. Отбиваться, как девчонка, я, конечно, не собираюсь. Позволяю и даже помогаю, продолжая теряться из-за своей неготовности к тому, что она проявит хоть какую-то инициативу.