Наследница Кодекса Люцифера - Рихард Дюбель
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Оно было искажено ненавистью и отвращением.
– Внимание, – сказал Самуэль.
Он издал звук, похожий на мяуканье полумертвой от голода кошки.
– Эта дрянь опять здесь? – услышала Александра голос мужчины в комнате.
– Я прогоню ее, – ответила женщина.
Мгновение спустя тряпка отодвинулась, и в окно полетел камень. Самуэль снова мяукнул, как мяукает кошка, возмущаясь неподобающим поведением жалкой человеческой расы. Голова женщины появилась в окне. Сердце Александры замерло, когда женщина посмотрела прямо на них с Самуэлем.
– Попала? – спросил ее солдат.
– Не знаю. Но думаю, она удрала. – На лице женщины не дрогнул ни один мускул. Самуэль кивнул ей. Она кивнула в ответ и исчезла в окне. – Я ее не вижу.
– Только попробуй подать ее на стол, когда она отдаст концы.
– А как ты думаешь, что ты сейчас ешь? – спросила женщина.
– Что?! – вскричал солдат.
Женщина рассмеялась. После короткой паузы мужчина присоединился к ней.
– Ты мне за это заплатишь! – заявил он.
– Могу прямо сейчас, – ответила женщина неожиданно охрипшим голосом.
Александра слышала, как по полу прогремели сапоги, затем раздались приглушенные звуки, похожие на те, которые производят два человека, когда они обнимаются и одновременно пытаются раздеть друг друга. Вскоре после этого звуки стали тише, а мужчина начал стонать.
Самуэль присел на корточки и прислонился спиной к стене. Александра чувствовала замешательство и смущение, но ей удалось ответить на его взгляд. Внутри хижины мужчина невнятно произнес: «Вставай, ты!», и тишину нарушил стон женщины, а затем – ритмичные звуки совокупления. Женщина снова застонала. Грохот сапог дал им понять, что оба занимались этим стоя. Да и куда там можно было лечь, кроме как на соломенный тюфяк? Александра отвела глаза.
– Он, – прошептал Самуэль, – бедный негодяй, которого сменяют каждые несколько дней и о котором интендант регулярно забывает, когда речь заходит о пайке. Он завшивлен, голоден, наполовину замерз и лишь от отчаяния и одиночества похотлив, как целая семинария.
– Он принуждает ее, заставляет делать…
– Она, – продолжал Самуэль, – бывшая проститутка из бани, которая нашла приют в этой покинутой хижине. В ней, наверное, побывала половина достойных уважения граждан Вунзиделя, когда он еще был процветающим городом, но сейчас ни одна из групп выживших, теснящихся по закоулкам, не желает принять ее к себе.
– Ты хорошо ориентируешься в ситуации.
Толчки в хижине стали громче. Александра услышала шлепки ладони по обнаженным ягодицам и тяжелое, прерывистое дыхание солдата. Тем временем до ее слуха донесся и глухой голос женщины.
– Кончай! Кончай! И это все, что ты мне дашь? Кончай!
– Нас не так надежно охраняют, как кажется. Днем мы даже немного гуляем. – Александра видела, как Самуэль безрадостно улыбается в темноте.
Тряпку на окне отдернули в сторону, и в проеме снова появилось лицо женщины. На щеках у нее алели лихорадочные пятна. Она оперлась руками на оконную раму, и верхняя часть ее туловища ритмично задвигалась взад-вперед в такт толчкам сзади. Ее глаза были большими и блестящими, и она смотрела прямо на Самуэля. Внезапно из окна что-то выпало, и Самуэль молниеносно протянул руку и схватил предмет. Женщина опять исчезла. Возня в комнате продолжилась, не прерываясь ни на секунду. Самуэль разжал пальцы. На ладони лежал старый массивный ключ.
– Пора исчезать, – заявил он.
– Почему она это делает? – спросила Александра, когда они крались назад, к убежищу остальных.
– Что? Совокупляется с врагом?
– Нет, помогает тебе.
– Ни мои люди, ни я сам никогда не причиняли ей зла.
– Но вы пленники.
– Проклятые этой земли помогают друг другу, да? Как долго ты живешь на свете, ангел мой?
Она накрыла рукой его ладонь.
– Ты помогаешь нам.
– Я не просто так это делаю.
– А потому, что считаешь, что ты и твои люди вместе с нами могут получить шанс найти где-нибудь убежище.
Он ухмыльнулся.
– Потому, что надеюсь получить от тебя еще один поцелуй в знак огромной благодарности.
Когда они добрались до убежища, Самуэль показал ключ своему бывшему вахмистру. Альфред взял его и посмотрел на него, как умирающий от жажды, которому кто-то внезапно сунул в руку ключ от винного погреба.
– Du är det bäst, kapten,[33] – пробормотал он.
– Поторопитесь, – приказал Самуэль. – После всей этой возни он довольно долго проспит, но когда-нибудь он проснется и начнет следить за порядком. До тех пор ключ нужно вернуть. Он бедный негодяй, но уж точно не дурак.
– Ротмистр, – заметила Агнесс, – мне кажется, что вы отличный парень как для шведа.
– Я больше не офицер, – возразил Самуэль.
– Офицер – это не звание, офицер – это справедливое сердце.
На короткое время воцарилась тишина, и Агнесс тихонько улыбалась. Альфред Альфредссон, который, совершенно очевидно, понимал немецкую речь гораздо лучше, чем хотел показать, криво улыбнулся. Самуэль встретился взглядом с Агнесс.
– Вы замужем? – спросил он. – Если нет, я немедленно сделаю вам предложение.
– Ах, мой мальчик, – ответила Агнесс, и ее улыбка стала шире. – Я давно уже влюблена в такого же парня, как ты.
– Ему можно позавидовать.
– Может, пойдем уже? – спросила Александра и, к своему удивлению, поняла, что в ее голосе звучит ревность. – Или нам оставить вас наедине?
Самуэль повернулся к ней.
– Ничто не бывает напрасным, помнишь? – спросил он, а затем привлек ее к себе и поцеловал. Отпустив ее, он склонился перед Агнесс в поклоне. – Простите, мадам.
Агнесс закатила глаза. Альфред Альфредссон побежал по улице и слился с тенями у подножия стены. Несколько мгновений спустя он снова вышел из тени и кивнул им. Они поспешили к уже наполовину открытой дверце. Альфред поднял большой палец вверх и кивнул головой. Агнесс, писарь и крестьянин выскользнули на волю. Александра пошла за ними, но остановилась у стены.
– Чего ты ждешь? – спросил Самуэль.
– Тебя и твоих людей! – Она посмотрела ему в глаза и поняла то, о чем должна была догадаться гораздо раньше. – Вы не пойдете с нами.
Самуэль покачал головой.
– Что ожидает вас здесь – кроме смерти?
– Во Франции, как я слышал, казнь изобличенного убийцы короля продолжается несколько часов. В Швеции она продолжается шестнадцать лет и осуществляется в штрафных батальонах и смертельно опасных заданиях, за выполнение которых никто не говорит и слова благодарности. Но придет день, когда мы выплатим свой долг. Если мы останемся здесь и выполним задание, то однажды сможем восстановить свою честь. Если же мы сбежим, то навечно окажемся объявленными вне закона.
Александра посмотрела на Самуэля так, как будто увидела его впервые.
– Значит, призраки тоже цепляются за надежду, да? – хрипло спросила она.
– Все за нее цепляются, – ответил Самуэль и исчез, а дверца тихо закрылась.
Воздушный поцелуй Альфреда Альфредссона все еще висел в воздухе.
Александра выпрямилась. Она почувствовала на себе взгляд матери, но не ответила на него.
– У нас впереди длинная дорога, – заявила она и пошла по широкому полю, на котором лежали тускло поблескивающие, замерзшие зеркала прудов для разведения рыбы. – Давайте оставим несколько миль между собой и этим городом-кладбищем.
17
Священник Кристиан Хербург возглавлял приход в местечке Фалькенау, что в двух-трех милях к северу от Эгера. Близость к большому городу (Эгер находился меньше чем в дне пешего перехода) усложняла жизнь духовному пастырю городка. Умные и трудолюбивые жители старались как можно скорее исчезнуть за городскими стенами, чтобы обрести свободу, счастье или хотя бы другую работу, а не мучиться на полях с весны и до зимы, а зимой мерзнуть и голодать. Взятие Эгера шведским генералом Врангелем прошлым летом только усугубило ситуацию. Жители города под шведским господством и под впечатлением от тяжеловооруженного гарнизона, оставленного Врангелем, вспомнили, что их сердца, собственно, всегда бились по-протестантски. Того, кто переходил в другую веру, ожидали распростертые объятия; того, кто записывался в солдаты на службе Швеции, – тоже. Кто закатывал рукава и помогал устранять следы тяжелого обстрела, мучился не меньше, чем раньше на пашне, но теперь его, в виде исключения, окружающие считали героем. Священник Хербург никогда бы не догадался, сколько будущих протестантов, солдат и героев обитало в городке. Теперь они все ушли, а здесь остались одни глупцы, примирившиеся с судьбой, и те, кто понимал: присущая им злоба в городе превратит их в изгоев, в деревне же – в уважаемых, внушающих страх личностей.
Топая ногами, пытаясь вернуть хоть какую-то чувствительность в наполовину отмороженные пальцы ног, он бранил себя за глупость. К чему было вмешиваться, узнав об этой истории? Сейчас он мог бы сидеть у камина, вытянув ноги к огню, и читать Библию, вместо того чтобы смотреть, как два старика со спутанными волосами пытаются раскопать замерзшую землю. Не то чтобы он сомневался в правильности своих действий, но «правильное» вовсе не означает «самое удобное», и уж тем более тогда, когда с неба валит снег, будто собираясь покрыть весь мир, а его собственные сапоги пропускают воду, как решето.