Новый Мир ( № 11 2007) - Новый Мир Новый Мир

Я собрал рябину. Наколол себе и тете Моте дров на зиму. Попытался приклеить к карте Якутию, но лоскуток продержался на стене меньше минуты, и я махнул на это дело рукой. Прямо за моим окном росла невысокая береза. Засыпая, я слушал колыбельную листьев. С каждым днем она становилась все более сухой и разреженной.

Одним зябким утром я обнаружил у себя на крыльце околевшего кота Василия. Видимо, почуяв приближение смерти, он инстинктивно потянулся к человеку. Но это его не спасло. Я завернул кота в старую скатерть, отнес на кладбищенский косогор и закопал рядом с неизвестным солдатом. Вечером мы с тетей Мотей помянули обоих ядреной рябиновой настойкой. Ночью выпал первый снег.

В подполе у тети Моти в пудовых холщовых мешках хранились неисчерпаемые запасы крупы, сахара и гороха. Как только смеркалось, я шел к ней в избу “вечерять”. Мы ужинали гречневой кашей. Потом садились спиной к печи. Я закуривал, тетя Мотя что-нибудь штопала, а коза, встав передними копытами на лавку, смотрела в окно с напряженной и будто бы осмысленной тоской. Она жила прямо в избе и как-то совсем очеловечилась.

Мы все больше молчали. На расспросы тетя Мотя отвечала неохотно и односложно. Мне удалось выпытать, что у нее есть дочь, живущая где-то на Кольском полуострове с мужем-военным.

— Слала открытки на Новый год. Картинки-то разные. А намарано всегда одно и то же: “Здоровья, счастья, долгих лет”. Хоть бы слово от себя черкнула. Я ей и отписала, мол, не надо, не траться на марки. В Новый год я старые твои “здоровья-счастья” из комода вытащу, полюбуюсь. Столько же толку... И все. С той поры от доченьки ни слуху ни духу.

Сон был полон тревожных чужеродных шумов. Несколько раз я пытался очнуться, но проваливался обратно в топкое чавкающее забытье. Проснулся с больной головой и настойчивым предчувствием беды. Пока одевался, от карты отслоился и медленно сполз на пол юг Сибири.

Я вышел и сразу услышал этот звук. Мерно хлопала на ветру незапертая дверь. Дом Томы и Люси изумленно смотрел на меня выбитыми окнами. И будто спрашивал: “Как же так?” На снегу у крыльца чернели следы колес.

И тем не менее то, что я увидел внутри, оказалось неожиданным. В доме не было ни-че-го. Грабители вынесли все: от высокой железной кровати до последнего ножа. И даже не поленились ободрать полинявшие обои с розовыми цветочками.

— Ты слышала, как они тут орудуют?

— Может, и слышала.

— Так что же не помешала?!

— Рехнулся, что ли?! Кулаком в лоб — и алё. Никто не хватится. Всю ночь тряслась, кабы тебя леший не понес встревать! Да ума хватило, отсиделся.

— Спал я! Спал! Не отсиживался!

— Куда?!!

— В Грязево, куда еще! К вашему ублюдку! Он у меня все обратно притащит! На своем горбу! И стекла вставит, скотина!

— Не смей! Не пущу! — Тетя Мотя прыгнула на порог и выставила вперед ухват. Коза тут же очутилась рядом и угрожающе наклонила рога.

— Ну-ка разойдись, — беззвучно сказал я, и меня затрясло.

Добежав до Грязева, я немного остыл. Серое февральское небо лежало почти на самых крышах. Истошно вопили галки. Вокруг никого не было. Только две взъерошенные дворняги промышляли у дверей магазина. Поразмыслив, я отправился в отделение милиции.

— Ну, пиши заявление, коли охота, — вздохнул круглолицый молоденький сержант с румянцем во всю щеку. — Только зря ты это. Все одно — не найдем.

— А искать будете?

— Ну, поищем, конечно, — уклончиво протянул сержант.

Я бросил ручку:

— Он с тобой делится, что ли?!

— Кабы делился, я бы на Любке женился, — невесело усмехнулся сержант. — А то живу на одну зарплату, кому такой сдался... Хочешь пирожков? Маманя пекла. Ну, как знаешь. А я закушу, пожалуй. Эх, жизнь…

— Сразу видно, новенький, — продолжал он с набитым ртом. — Здешних раскладов не знаешь. Лезешь куда не след. С Васюхиным никто не связывается. С Черенком то есть. Он отмороженный совсем. Башни нет.

— Ну, нельзя же так! Один уголовник всю округу запугал! А еще милиция!

— Вот именно что милиция! Черенок попа зарубил! Так то поп! А я — мент! Сечешь?

— Боишься, значит?

— Маманя старенькая. Да и я сам. На Любке жениться хочу. И вообще. Молодой еще.

— Ну, подкрепление вызови, герой!

— Смеешься?! Кто ж мне его даст?! Дом вскрыли! Велика важность! Сколько их каждый день вскрывают!

Я обвел взглядом комнату. Пирожки, румянец, пыльный фикус, дремавший в кадке. И понял, что все бесполезно. Скомкал недописанное заявление, швырнул его в угол и вышел, хлопнув дверью. Меня душило бешенство. Я знал, что ничего не смогу изменить.

На крыльце меня поджидал Черенок. Я сразу его узнал. Хотя и представлял совсем иначе. Это был низкорослый, плюгавый человечишка с серым лицом и невыразительными маленькими глазками. Он стоял, глубоко засунув руки в карманы спортивных штанов, и покачивался с пятки на носок.

— Чё, земеля, чаи с сержантом гонял? — бесцветно поинтересовался Черенок и ухмыльнулся одной половиной рта.

Мне стало нехорошо. Однажды в детстве меня столкнули в раскуроченную вандалами могилу. Тогда было такое поветрие. Кто-то выкапывал и взламывал старые гробы в поисках драгоценностей. Мы с мальчишками бегали на кладбище — смотреть.

Я упал и вляпался руками прямо в какую-то измазанную глиной ветошь. В лицо дохнуло гнилью и холодом. Я не смог даже закричать. Все живое во мне тоскливо содрогнулось и в бессознательном ужасе вывернулось наизнанку, силясь освободиться от мертвечины, уцелеть.

То же самое я испытал и теперь. Черенок монотонно раскачивался и бессмысленно повторял тошнотворное слово “земеля”. Больше ничего. Я быстро спустился с крыльца. И почти побежал по безлюдной улице. За спиной кто-то залаял. Это смеялся Черенок. Мне было наплевать. Справедливость, унижение, достоинство — этих слов я в ту минуту не знал.

Хотелось одного: поскорее оказаться у себя в доме и запереть дверь на засов. Мелькнула даже мысль все бросить и вернуться прямиком в Москву. Я закурил, и паника немного утихла. Смеркалось. Идти пешком было неразумно. Автобус, который проезжал поворот на Рай, отправлялся через полчаса.

Я зашел на почту и заказал три минуты со Смоленском. Зная разговорчивость сестер, я опасался, что не уложусь. А денег было в обрез. Трубку взяла Тома. Выслушала меня. И не задала ни одного вопроса.

— Ничего, — с фальшивой бодростью заключил я, — кровать уступлю вам свою. А со всем остальным тоже как-нибудь разберемся!

— Я, наверное, больше не приеду, — тускло произнесла Тома.

— А?.. — начал я, но в ту же секунду все понял и осекся.

— Да, — подтвердила Тома. — Люся умерла.

Я промолчал. Тома положила трубку.

После моего побега в Грязево тетя Мотя опять перестала со мной разговаривать. Задули обманчивые весенние ветра. Я уходил в поля, вставал на оттаявший пригорок и смотрел на столбы света, упиравшиеся в прорехи облаков. Порой солнце проглядывало прямо над моей головой, и я оказывался внутри луча. И мне казалось, что между мной и далеким невидимым небом возникла мгновенная нерушимая связь. Но облака стягивались, луч ломался, и я оставался один на отчужденной промозглой земле.

Иногда я произносил вслух какое-нибудь слово. Просто чтобы вспомнить свой голос. Губы двигались неуверенно и неохотно. От карты отвалился уже весь Урал. По ночам за окнами что-то вздыхало, шлепало, бормотало.

Одной такой беспокойной ночью со столбов исчезли все провода. Свет в Раю погас. Провода были срезаны до самого шоссе. Я даже не пошел в Грязево разбираться. Я знал, что ради одной старухи никто не будет тянуть к нам новую линию передач.

Тетя Мотя извлекла из своих запасов десяток парафиновых свеч. Молча отделила мне половину. Мы стали ложиться в сумерках, а вставать на рассвете. “Зачем я здесь? Что я здесь делаю?” — все чаще думал я.

Оставаясь в Раю, я знал, что поступаю правильно. Что так надо. И был спокоен. Но чувство точного попадания в судьбу дало течь после столкновения с Черенком, а к весне окончательно меня оставило. И я опять, как это не раз бывало в городе, перестал понимать, каких действий требует от меня жизнь. Я тосковал, зарастал щетиной и до полудня не мог заставить себя вылезти из-под старых тулупов, под которыми спал.

Как-то днем, угрюмо корябая куцым веником пол, я услышал за окнами веселые голоса. Среди них особенно выделялся звонкий девичий. Осторожно и подозрительно выглянул наружу. Посреди Рая, озираясь и пересмеиваясь, стояли два пацана в высоких ботинках и одна девчонка в лихо повязанной красной косынке. Я почувствовал себя человеком, который после года на необитаемом острове увидел корабль.