Заговорщица - Мишель Зевако

— Где вы нашли меня, сударыня?

— На улице, вы лежали ничком, без чувств, недалеко от постоялого двора «Железный пресс».

— Надеюсь, Господь не лишил меня разума!

— Аминь! — улыбнулась Мария де Монпансье. — Но сами посудите, сударь, каково было мое состояние, когда в шартрском соборе я обнаружила рядом с Валуа шевалье де Пардальяна вместо Жака Клемана!.. Впрочем, я на вас зла не держу. Сами видите, перенесла в свой дворец, ухаживала за вами, рискуя скомпрометировать себя…

— Благодарность переполняет мое сердце, но, поверьте, жизнь Валуа продлена лишь на несколько дней. Я сделаю то, что не получилось в Шартре.

Мария де Монпансье побледнела. Смех застыл у нее на устах, а глаза злобно сверкнули. Она резко встала, подошла к монаху и села к нему на колени. Ее руки сплелись вокруг шеи Жака Клемана. Они сидели так, как сидели некогда в зале «Железного пресса» в тот самый день, когда герцог де Гиз застал свою жену в объятиях де Луаня…

Жак Клеман чувствовал, что вино и любовь совершенно опьянили его. Сердце билось глухо и прерывисто; он почти потерял сознание; монах трепетал от страсти, а из глубины души волной поднимался ужас и стыд, отвращение перед плотским грехом…

— Вот как? — проворковала соблазнительница. — Стало быть, вы готовы попробовать еще раз? И в Шартре вас удержал не страх за собственную жизнь?

— Страх? Страх мне неведом! Я был бы рад узнать, что это за чувство. Нет, сударыня, меня остановил не страх, ибо жизнь мне в тягость, а смерть тирана сделает меня счастливым… И не жалость двигала мной… его мать не пожалела мою, зачем мне жалеть сына Екатерины Медичи? Не испытывал я и угрызений совести, ибо сам Господь направлял мою руку…

— Тогда… что же? — чуть слышным голосом спросила Мария, крепче приникая к груди монаха.

— Что же? Ах, сударыня, я понял, что Господь желает продлить жизнь царя Ирода на несколько дней, потому что по воле Божьей появился на моем пути единственный человек, способный остановить меня… Он сказал: Клеман, я не хочу, чтобы ты убил его сегодня…

— И что же это за человек?

— О, сударыня, если он прикажет мне убить себя тем самым кинжалом, что я приготовил для Валуа, я это сделаю… Только он имеет право располагать мною и моею жизнью. Ибо когда моя мать умирала, брошенная и презираемая всеми, он один сжалился над ней!

— Ваша мать? — с удивлением спросила герцогиня. — Ведь она, кажется, живет в Суассоне на покое… Разве не там ваша родина?

Жак Клеман улыбнулся.

— Та женщина из Суассона мне не мать. Она меня вскормила… А моя мать умерла, сударыня. При жизни она жестоко страдала, и если ей и выпали минуты счастья, то только благодаря человеку, о котором я вам говорил.

— Пардальян! — неожиданно осенило Марию де Монпансье.

— Я не называл вам имени! — возразил монах. — Однако знайте, сударыня: пока рука этого человека простерта над королем Франции, жизнь Валуа для меня священна!.. Но очень скоро, возможно, через несколько дней, король лишится своего покровителя… И тогда. — клянусь Господом, клянусь памятью матери, что покоится на кладбище Невинно Убиенных, клянусь вашей красотой, в которой для меня все счастье жизни! — король падет, и падет от моей руки!

— Я вам верю, — прошептала Мария.

Видимо, она услышала то, что хотела, потому что тут же вспорхнула с колен Жака Клемана, изящно взмахнула рукой и исчезла, словно сильфида.

Охваченный неизъяснимой тревогой, Жак Клеман остался в одиночестве. Он чувствовал, что потерял способность рассуждать. Напрасно, упав на колени, монах возносил молитвы, спасаясь от искушения. Жестокий демон продолжал терзать его плоть…

Прошел день, но герцогиня так и не появилась. Жак Клеман попытался выйти из комнаты, но двери оказались заперты. Он, впрочем, не почувствовал ни досады, ни злобы. Постепенно к нему вернулось хладнокровие, и только одна мысль не давала монаху покоя: он хотел найти кинжал — тот самый, врученный ему ангелом в монастырской часовне!

К вечеру Жак Клеман почувствовал, что проголодался. На столе все еще оставались те блюда и вина, которыми его угощала герцогиня. Монах поужинал в одиночестве и улегся в постель, поскольку делать ему было нечего. Наступила ночь, и в спальне сгустилась темнота.

Мысли Жака Клемана бродили между сном и явью. Он без конца вспоминал события последних дней: бегство из Шартра. покаянную темницу, муки жажды и голода, наконец, свое пробуждение в роскошной спальне, обед с очаровательной герцогиней… Что же из этого было на самом деле? И что ему только приснилось?

Потом мысли Жака Клемана смешались, перед его внутренним взором хороводом закружились странные видения, он потерял ощущение реальности и уснул тяжелым сном.

Проснулся он оттого, что кто-то скользнул в постель и лег рядом с ним. Нежные женские руки обвили его шею, и Жак Клеман ощутил знакомый запах духов… а потом нежный и страстный поцелуй обжег ему губы.

Монах приоткрыл глаза и увидел совсем рядом прекрасную Марию де Монпансье. Он хотел что-то сказать, но она закрыла ему рот новым поцелуем… Неведомый доселе Жаку Клеману огненный поток страсти подхватил и понес его…

Когда он, наконец, очнулся, то понял, что готов отдать за еще одну ночь с этой женщиной не только свою жизнь, но даже душу…

А Мария уже исчезла. Свечи в комнате погасли, бледный утренний свет проникал в спальню. Жак Клеман почувствовал мучительную жажду. На столике у кровати он увидел золотой кубок и залпом выпил его содержимое. Он узнал вкус освежающего напитка, которым его поила Мария. Но не успел монах сделать последний глоток, как непонятная истома навалилась на него. Он откинулся на подушки и потерял счет времени. Жак Клеман заснул, и сон его был неестественно крепок.

Когда молодой человек проснулся, руки и ноги плохо слушались его. Он с трудом разлепил глаза и обвел взглядом комнату… Нет, он был не в покаянной темнице, но и не в роскошной спальне, не там, где недавно вкусил наслаждение… Жак Клеман лежал на узком жестком ложе. Над ним, на голой стене, висело распятие. У кровати стоял заваленный книгами столик. Что-то блеснуло на столе — он вгляделся и узнал свой кинжал!.. Жак Клеман понял, что находится у себя в келье, в монастыре якобинцев.

Он встал, нашел у кровати рясу, оделся. Дворянский наряд исчез. Монах взял со стола кинжал, перекрестился и поцеловал клинок. Потом он достал из ящика ножны, убрал в них оружие и прицепил кинжал к поясу. В эту минуту дверь в келью, которая по монастырскому уставу никогда не запиралась, распахнулась, и на пороге появился настоятель отец Бургинь. Жак Клеман низко поклонился.

— Хвала Господу! — радостно произнес настоятель. — Примите мое благословение! Вы уже встали, лихорадка, похоже, кончилась? Вы нас так напугали! Как вернулись десять дней назад в монастырь, гак сразу и свалились больной…