Сестра моя Каисса - Анатолий Карпов

Теперь понятно, какую свободу я обрел, какое напряжение меня отпустило, когда в 1966 году я стал мастером спорта и получил возможность зарабатывать шахматами. Это были совсем ничтожные деньги: в наших шахматных журналах платят мало, за сеанс я получал 10 рублей… Но с того дня, как я заработал свой первый червонец, я больше не просил на марки ни разу. Правда, ни на что другое я и не зарабатывал, то есть в сеансах я ограничился тем минимумом, который обеспечивал жизнь моему коллекционированию. Зарабатывать больше, зарабатывать хотя бы для того, чтобы всегда иметь в кармане свободную купюру, – мне это и в голову не приходило. Сеансы не составляли мне труда, но одно дело – играть, чтобы иметь возможность пополнить коллекцию, и совсем иное – только ради денег.

Более чем спокойное отношение к ним, близкое к равнодушию, наметило уже тогда ракурс моего взгляда на шахматы как на источник материальных благ. Потом это оформилось в правило: «Не отказываться от того, что есть, но и не делать ничего сверх необходимого». Возможно, кто-то скажет: философия лентяя. Не согласен. Я верю, что человек может получать удовольствие от созерцания накопленных богатств и даже от мыслей о них, но мне приносят первозданную радость совсем другие простые вещи: море, осенний солнечный денек в Подмосковье, беседа с другом, возня с марками, наконец, хорошая партия в блиц, – а все эти прекрасные вещи (за исключением марок, разумеется), к счастью, не купить на деньги.

Но когда представилась возможность перейти на полное самофинансирование, я воспользовался ею тотчас.

Это случилось, когда мне исполнилось семнадцать.

Я только что закончил школу (математический класс – с золотой медалью), должен был определиться с шахматными делами и с дальнейшей учебой (механико-математический факультет МГУ был выбран давно, но между «выбрать» и «поступить» – даже при наличии золотой медали, как сказано у нашего классика, «дистанция огромного размера»).

С поступлением в МГУ получилось действительно непросто. Экзамены я сдал, но не добрал полбалла – и документы пришлось забрать. Очутился с ними в Ленинграде (меня прельстило, что в механическом институте была очень сильная шахматная команда); но не зря говорят: за морем телушка – полушка, да рубль перевоз. На месте все оказалось куда сложней, и, к счастью, тогда этот переезд не состоялся. Тут мое бегство из Москвы обнаружили столичные гроссмейстеры. Ботвинник со Смысловым написали челобитную министру высшего образования, тот их поддержал – и блудного сына (то бишь меня) водворили на место – в Московский университет.

Предстоящая жизнь вдали от дома поставила меня перед необходимостью решать материальные проблемы. Студенческая стипендия – просто нищенское пособие; брать у родителей – об этом и речи быть не могло; подрабатывать сеансами? – теперь это стало необходимостью.

Но был и еще один источник. Дело в том, что по существовавшему положению я мог претендовать на спортивную стипендию. Только вот как реализовать это право? Время я выбрал не самое удачное. Наш спорт переживал очередную реорганизацию. Спортивные чиновники не знали своей завтрашней судьбы, поэтому повсюду был разброд и неопределенность. Мое родное общество «Труд», похоже, собиралось приказать долго жить. Хождение по коридорам и кабинетам не дало результата: ни моя персона, ни мои обстоятельства, ни моя судьба не заинтересовали никого. Но о моих мытарствах прознали в другом клубе – армейском, – и тут же предложили: переходи к нам. Я колебался недолго. Там (в «Труде») я был никому не нужен – здесь меня обласкали; там неизвестно, когда и чем закончатся реорганизации, а армейский клуб будет всегда; там, может статься, каждая копейка будет на счету, а армейский клуб был и останется одним из самых богатых.

«Труд» отпустил меня с легким сердцем. В тот же день я стал армейцем (и за двадцать лет ни разу не пожалел об этом), и мне пошло начисляться пособие – мастерская стипендия в 100 рублей (на руки я получал 92).

Когда через два года я стал гроссмейстером, стипендию автоматически повысили на 40 % (выходит 140 рублей). А когда еще через два года я был включен в состав сборной страны, меня перевел на свое довольствие Спорткомитет СССР, назначив стипендию в 200 рублей.

Вот так росло мое благосостояние.

Но были еще и призы. Они начались еще в школьную пору.

Разве могу я забыть самый первый – за победу на чемпионате Европы среди юношей? 70 долларов. Они и сейчас у меня перед глазами – эти семь десятидолларовых потертых купюр.

Потом – Чехословакия – тоже первый приз – на турнире молодых мастеров. 200 рублей. Для пятнадцатилетнего мальчишки – сумма. Я купил маме сапоги, а себе портативные шахматы за 26 крон (три рубля по тем деньгам). Эти шахматы до сих пор со мною, в каждой поездке, на любом турнире. Я их очень люблю. Люблю их форму, мягкую цветовую гамму, удачную пропорцию размеров фигур и полей. Даже фактуру, хотя и понимаю, что в ней нет ничего необычного. Но вот, диктуя сейчас на магнитофон этот текст, я подошел к ним, чтобы еще раз убедиться в своей правоте, посмотрел, как они отчетливо и спокойно демонстрируют мне доверенную им позицию, потрогал пешки, фигуры… хорошо! Уж я-то повидал на своем веку портативные шахматы со всего мира, у меня их дома столько – счета не знаю, а лучше этих – чешских, – по-моему, нет!

Кстати, эта же поездка мне подарила – и тоже, надеюсь, на всю жизнь, – дружбу с замечательным шахматистом и чудесным человеком Любомиром Кавалеком. Правда, тогда все ограничилось только знакомством, зато как выразительно показал себя при этом Любаш!

Поездка началась с недоразумения и неудачи. Недоразумение выразилось в том, что у нас в федерации неправильно перевели заявку, решили, что в Тршинеце будет юношеский турнир (а не молодежный, как было написано), и послали двух юнцов: меня и семнадцатилетнего мастера Купрейчика. Когда на месте выяснилось, что остальные участники на несколько лет старше нас, Купрейчик оробел. А мне было не привыкать, я ведь всю жизнь других противников не знал. Потом и Купрейчик освоился и занял в турнире место за мной.

Неудача была тоже технической: в день нашего отъезда к Москве подошел снежный ураган, мело трое суток, выехать нельзя было ни на чем. И когда мы, в конце концов, добрались до Праги, турнир уже начался, и, похоже, мы, двое мальчишек, никому уже не были нужны. Поезд на Тршинец уходил вечером; куда нам деться? на что потратить длинный день в чужом городе, в чужой стране?

К счастью, у Любомира Кавалека был мало-мальски свободный день – и он на нас его потратил. Он нас встретил на машине, покатал по Праге, накормил, сводил в кино – и так до самого поезда на Тршинец. Взрослый человек, гроссмейстер с мировым именем возился с двумя юными, никому не известными национальными мастерами, был доброжелателен и предупредителен настолько, что потом еще многие годы слово «чех» у меня ассоциировалось с гостеприимством. Представляю, как бы отреагировал, например, Петросян, если бы в том году в Москву приехал Любаш, и нашего знаменитого гроссмейстера попросили бы встретить гостя и занимать его целый день. Да Петросян бы решил, что его разыгрывают! Или хотят унизить. Потратить свое свободное время на какого-то там Кавалека?!