В глубине стекла - Елена Искра

— Вы что, сразу с тремя работаете?

— Мне их заполнить нужно.

— Журналы нужно вовремя заполнять, регулярно, на каждом уроке, а не раз в четверть, но речь даже не об этом. Вы любите критиковать школьные порядки и администрацию. Любите, любите, не отпирайтесь! А сначала стоило бы на себя посмотреть. Забрали к себе в кабинет эти журналы, а другие учителя должны носиться по всей школе, их искать. Вы думаете, только вам работать надо?

Завуч взволнованно взмахнула рукой, чуть не попав Вовке по носу. Тот на всякий случай отступил в сторонку.

— Анна Абрамовна, — Олег тоже начал говорить на несколько повышенных тонах, — я за этими журналами сам сегодня целый день гонялся. Всех учителей обошёл, ни у кого их не было, а потом вдруг они в учительской появились.

— Значит, кто-то вроде вас взял и в своём кабинете держал. Один я вам оставлю, а остальные заберу, — она потянулась к журналам.

— Нет! — ладонь Олега припечатала журналы к столу.

— Что значит «нет»? — удивлённо переспросила Анна Абрамовна. Рука её, протянутая к журналам, в недоумении зависла на полпути. — Как это — нет?!

— Нет — значит — нет. Журналов я вам не отдам, пока сам не заполню, — голос Олега выдавал внутреннее напряжение, но ладонь, прижавшая журналы к столу, выглядела по-хозяйски уверенной.

— Олег Дмитриевич, — в голосе завуча появились истерические нотки. — Вы понимаете, что вы говорите? Я, как заместитель директора, имею право потребовать журнал в любое время.

— Имеете и требуйте, ради Бога, но отдам я их вам только после того, как заполню сам. Вы сначала, как заместитель директора, наведите порядок, найдите того, кто журналы у себя по нескольку дней держит, накажите его, добейтесь, чтобы журналы были постоянно в учительской, а тогда уж и требуйте.

Олег спокойно и уверенно смотрел на завуча, только уголок рта выдавал нарастающее в нём раздражение.

— Вы! Вы, Вы понимаете, что вы делаете?! — чтобы скрыть свою растерянность, Анна Абрамовна перешла почти на крик. — Ну ладно, мы с вами в другом месте поговорим! — и она вылетела из класса, чуть не сорвав дверь с петель.

— Ну ты даёшь! — Вовка ошарашенно покрутил головою. — Прямо коррида, бой быков! Только она тебе это припомнит, попомни моё слово, она тебе этого не простит.

— Да пошла она! Тоже мне, чмо болотное, «заместитель директора»! Я в армии, бывало, и командира своего полка посылал куда нужно. «В другом месте поговорим»! Испугала ежа голой жопой! Мойдодыр! Кобыла Пржевальского!

— Почему Мойдодыр-то?

— Ну это, «кривоногий и хромой».

Вовка расхохотался. Анна Абрамовна была маленького росточка. Ноги у нее, действительно, были кривоваты. Ходила она вперевалочку, так что казалось, будто она и вправду прихрамывает, причём на обе ноги сразу. Но особенно бросался в глаза её рот, с выпирающими «лошадиными» зубами верхней челюсти. Верхняя губа прикрыть их была не в состоянии, поэтому при разговоре возникала иллюзия то ли постоянной улыбки, то ли постоянного оскала. Волосы у неё были вьющиеся, совершенно непонятного цвета, то ли чёрные, то ли пегие. Обычно она делала пучок, но иногда завивала их локонами.

Отсмеявшись, Вовка хлопнул Олега по плечу.

— Ладно, Олежка, грешно смеяться над больными людьми. Ты мне вот что лучше скажи, мы твой четвертак праздновать будем или ты зажать решил? Насколько я понимаю, четвёртое ноября послезавтра?!

— Я обычно дни рождения не праздную. Так, с родителями посидим, по рюмке выпьем, торт съедим. В прошлом году оно как-то само собой получилось. Хотя погуляли, конечно, здорово.

— А у меня обычно народу набивается — тьма!

— Вовка, ты ведь всю жизнь здесь прожил. А я? Детство провел в Севастополе. Друзья там остались. Знаешь, семьи военных — сегодня здесь, завтра там. В институте парней почти не было. Перезваниваемся иногда, но у них семьи, своя жизнь. В армии я год служил, а остальной мой призыв — два, тоже подружиться толком не успели. Правда, с некоторыми общались по-приятельски, даже переписывались. А встретились… Ты знаешь, совершенно чужие, не интересные мне люди. В армии год человека меняет больше, чем десять на гражданке. Вот один, из-под Смоленска. В казарме койки у нас рядом стояли, к вечеру, бывало, просто падаешь от усталости, а всё равно перед сном мы с ним пошепчемся, девушек вспомним, родителей. Казалось, дружить всю жизнь будем. Даже стали всем говорить, что мы дальние родственники. Братья троюродные. А тут он в гости приехал… Знаешь, я такого разочарования давно не испытывал. Явился поддатый, хотя я и стол приготовил, и выпивку, конечно. С девкой какой-то, подруга, говорит, подцепил, видимо, прямо на вокзале. Потом совсем нажрался, девку выгнал и весь вечер хвастался, как он на втором году службы салаг загибал. «Зачем? — говорю. — Ты же помнишь, как мы, когда салагами были, клялись, что такими не станем». «Не, — отвечает, — салаги, если их не загибать, борзеть начинают, должны своё место знать». И рассказывает, как они салаг данью обкладывали, а потом на эти бабки красивую жизнь устраивали. И так мне противно стало… Утром встали, похмеляться начал, к вечеру опять… Я ему говорю: «Давай в Третьяковку сходим или в Пушкинский». «Ну их, — отвечает, — картины я не люблю, а чё там, на Пушкина смотреть?» Вот так пожил он у меня недельку, да и домой поехал, и такое у меня облегчение сразу… Он, наверное, тоже что-то почувствовал, с тех пор ни одного письма.

— Ты, Олежек, слишком требователен к людям. Чего ты от них хотел? Пацаны два года нормальной жизни не видали, конечно оттягиваются. Отгуляют, работать пойдут, переженятся и станут как все.

— Да я не о том! Я ведь тоже, когда на дембель ехал, всю дорогу не просыхал и потом ещё неделю квасил. Это всё понятно. Но ведь должно же у человека ещё что-то за душой быть. Неужели мы только для того и живём, чтобы нажраться да с бабами спать?

— У, как всё запущенно! Раз ты заговорил о разочаровании в людях, о высоком предназначении человека, я делаю вывод, что у тебя серьёзные проблемы на личном фронте. Дай угадаю. Поругался с Ольгой?

— При чём тут Ольга? С чего мне с ней ругаться? У неё своя работа, у меня своя, — Олег отвернулся от Вовки и посмотрел в окно, — при чём тут Ольга?

— Разве вы не встречаетесь? А я после того Дня учителя думал, что ты с ней, что у вас… Я даже к тебе не напрашивался, мешать не хотел. Вы же тогда…

— Тогда да, а потом будто обрезало. На следующий день домой ей позвонил, не подошла, в школе смотрит на меня так, словно ничего не было, и она не видит причины переходить на «ты». «Не хочу, — говорит, — среди твоих Свет и Тань затеряться». Слушай, зачем ты тогда Татьяну притащил?