Открытие колбасы «карри» - Уве Тимм

Колбаса оказалась совсем холодной от вылитого на нее кетчупа, а порошок карри, приготовленный в Ольденбурге, был насыпан прямо сверху. Свиная колбаса с мелкими голубоватыми кусочками — остатками хряща и шкуры с щетиной. Я дал фрау Брюкер пластмассовую шпажку с двумя зубцами и придвинул к ее руке бумажную тарелку. Она насадила на шпажку кусочек колбасы и стала жевать, медленно, раздумчиво. По ее лицу нельзя было угадать, нравится ей колбаса или нет. Вошел довольно пожилой мужчина и заказал себе пиво и шницель. В этот момент фрау Брюкер нечаянно задела бумажную тарелку, и та слетела со стола. Я поднял тарелку, собрал с пола месиво из карри, кетчупа и кусочков колбасы и выбросил в мусорный ящик.

— Да оставьте, — сказал владелец закусочной, — собака съест.

7

В четверг, мой последний день пребывания в Гамбурге, я принес фрау Брюкер маленький песочный торт. Она настояла на том, чтобы мы тотчас разрезали его. Вошел Хуго, принес три розовые пилюли, угостился тортом, его внимание привлек рисунок на лежавшем на столе пуловере: скругленная вершина холма, ель, упирающаяся в небо, и небольшой овал желтого цвета, означавший восходящее солнце. «Здорово», — сказал он. Допить кофе ему не пришлось, вызвали звонком из вестибюля первого этажа. Старый Тельтов опять бродил по коридорам приюта.

— Сколько петель до солнца?

Я насчитал тридцать, она положила на палец нить для голубого неба, опустила нить солнца и, приступив к вязанию, возобновила свой рассказ, без наводящих с моей стороны вопросов, точно с того места, где кончила вчера: ей было ясно, что с жареными колбасками из капусты нельзя начинать дело. Хольцингер посоветовал ей поговорить с владелицей колбасной фабрики в Эльмсхорне, большой любительницей спиртного.

В тот же вечер Лена Брюкер принялась шить себе костюм из униформы Бремера. Она решительно перекраивала мундир, а вместе с ним и собственную жизнь. Распарывая бушлат, она запела, на что прежде никогда не отваживалась, потому что всегда ужасно фальшивила. Пришла Эдит. Спросила: «Кто это там у нас поет? Надо же, ты можешь, оказывается, так хорошо петь». — «А почему бы нет?» И продолжила песню «У ворот подле колодца…». Потом она снова склонилась над выкроенными деталями костюма. Слава Богу, у моряков широкие брюки, так что на узкую юбку хватит. На бушлате можно сделать вытачки на талии и подогнать его по фигуре, вот только две пуговицы на груди придется не застегивать. Это, однако, не повлияло на строго деловой вид костюма, в чем она убедилась, примеряя его перед зеркалом, на синем жакете жаром горели металлические пуговицы с якорями, а не свастикой, поэтому Лена не стала менять их.

В последний четверг октября Лена Брюкер втиснулась в переполненный скорый поезд, умчавший ее в Эльмсхорн; там, расспросив, как добраться до колбасной фабрики Демут, она вскоре оказалась у виллы, что находилась возле самой фабрики. Лена попросила доложить о себе, ее приняла седовласая дама, на лице которой не было и тени пристрастия к алкоголю. Лена Брюкер представилась как арендатор закусочной; ей хотелось бы каждый день получать по пятьдесят телячьих колбасок, из настоящей телятины, естественно, без примеси свинины, а также опилок или оконной замазки. Фрау Демут спросила, есть ли у нее право на такую покупку. Нет. Но она может предложить за триста колбасок в неделю бутылку виски. Госпожа Демут задумалась. Будет ли это настоящее виски или только немецкая водка собственного приготовления? Лена Брюкер смело заверила, что это будет настоящее шотландское виски. Владелица фабрики икнула и наконец сказала: «Согласна. Вот только триста штук слишком много. Двести пятьдесят». Это самое большее, что она может предложить.

Лена Брюкер прикинула в уме. Жареные телячьи колбаски — это первостатейная роскошь, что-то из ряда вон выходящее. Они пойдут нарасхват. Если она будет продавать каждую за две сигареты плюс одну рейхсмарку, то это составит пятьсот долларов, а за триста она сможет купить не слишком разбавленное виски в настоящей шотландской бутылке. В неделю она получит прибыль в двести долларов плюс триста рейхсмарок.

Она возвращалась домой на подножке переполненного поезда, крепко вцепившись в поручни. Несмотря на то что этот осенний день был теплый и тихий, от встречного ветра путались волосы и мерзли руки. Вскоре они совсем окоченели. Слава Богу, материал костюма был еще довоенный, добротный, из настоящей овечьей шерсти. Теперь Лена жалела, что не надела пальто, сочтя его не подходящим для такой деловой поездки. Еще она сердилась на себя за то, что сшила из брюк юбку, поскольку во время езды ветер залетал под нее, а если у Лены замерзал низ живота, ей всегда хотелось писать. Надо было бы сделать это заранее, но тогда для нее не нашлось бы места на подножке. А теперь она ехала домой и не могла думать ни об обмене, ни о колбасках, ни о виски, ее мысли были сосредоточены только на одном: как бы не надуть в штаны, поскольку женщине по природе значительно труднее терпеть, нежели мужчине. Поезд мчался вдоль телеграфной линии. Она попыталась отвлечься, считая мачты: триста двадцать семь, триста двадцать восемь, триста двадцать девять. Рядом с ней стоял мужчина в кожаном пальто офицера военно-воздушных сил с рюкзаком за спиной, если верить его рассказу, он возвращался из поездки за продуктами, обменивал у крестьян фамильное серебро на масло и шпик. «Надо только видеть, как они поднаторели, — разглядывают приборы, говорят, датское серебро, стиль модерн. Был один случай. Вы не слышали? Какой-то мешочник приходит к крестьянке и показывает ей Пикассо. Она говорит: «Нет, спасибо, мы собираем только Брака».

Тут Лена Брюкер рассмеялась, но она смеялась не над остротой, потому что фамилия Брак ничего ей не говорила, она смеялась потому, что ей стало хорошо, потому что наконец, наконец-то она облегчилась, она чувствовала, как теплая жидкость стекает по ее ногам, и смеялась все громче.

Она посмотрела вниз и увидела, что брызги попали на брючину мужчины. Тот в недоумении спросил, отчего она так безудержно смеется.

«Да я обмочилась», — выдавила она наконец из себя. «Вы тоже совершили удачный обмен?» — «Да. Теперь я буду самостоятельной», — сказала она и подставила ветру лицо.

Солнце светило сквозь белесое марево. На выгоне поднялась лошадь и какое-то время галопом удирала от поезда. В это мгновение Лена вдруг вспомнила, что может предложить для обмена еще одну вещь: серебряный значок конника, доставшийся ей от Бремера.

В тот же вечер Лена Брюкер отправилась в гости к Хельге, подруге с того времени, когда они вместе служили в ведомстве. Хельга являлась обладательницей ценного состояния: она отлично говорила по-английски. Сразу после отмены для англичан закона о запрете тесных дружеских отношений с населением она познакомилась с одним английским майором. Он коллекционировал немецкие ордена и знаки почета. Это был коллекционер особой породы, такими бывают исключительно англичане. У них настоящий нюх на самое необычное. Не то что грубые неотесанные техасцы, которым можно сразу всучить три шапки Геринга разного размера. Майор уже собрал довольно внушительную коллекцию: Железные кресты первой и второй степени, знаки за ранения: черные, серебряные и золотые, значки всех степеней за ближний бой, Немецкий крест в золоте (простреленный пулей), значок Нарвика, штурвального подводной лодки, маленькой подводной лодки, но среди них были и редкие ордена, такие, как Рыцарский крест с мечами и дубовыми листьями — в те времена орден был еще без бриллиантов, — и тут он узнает о серебряном значке конника. Майор лично пришел на Брюдерштрассе, преодолел три лестничных марша — и вот он уже держит в руках этот значок, который боцман Бремер оставил на своей морской форме, этот абсолютно не военный значок, на котором изображен мужчина, готовящий лошадь к выездке. «Настоящее виски?» Майор только рассмеялся. Он сам бы с удовольствием приобрел его. Он может предложить древесину. В британской оккупационной администрации он отвечал за охрану Люнебургских лесов. Их вырубали и в виде пиломатериалов переправляли в Англию, якобы по репарации. Лена Брюкер попросила свою подругу узнать у господина майора, что он может предложить за этот серебряный значок. Подарок на память. Хельга сказала ему что-то, майор сунул под левую мышку стек, снял с правой руки удивительно мягкую кожаную коричневую перчатку и положил на ладонь серебряный значок конника, который Лена отполировала до блеска. Потом сказал: «Well» и еще какие-то слова, тоже по-английски, которые подруга перевела как двадцать четыре фестметра древесины, что было очень много. Он опять сказал что-то, и подруга снова перевела: все это можно распилить на доски или брус. И Лена Брюкер согласилась: «О'кей».

Дома она прочитала в словаре (популярном издании): один фестметр древесины равен одному кубическому метру: Получи она этот лес, это составило бы объем из шести метров на четыре и высотой в один метр, или три на четыре метра, но тогда уже высотой в два метра. Она испугалась. Уж очень много. За один-то значок. Но ведь лес и древесина не являлись собственностью майора. Куда же девать ей эти бревна? Значит, надо загодя выменять их на что-нибудь. Да и на кой ей этот лес, ей нужны жареные колбаски, а еще растительное масло для картофельных оладий, которыми она тоже намеревалась торговать, но настоящее растительное масло, а не то, что накануне ей предложила фрау Клаусен: старое моторное.