Мой талисман - Татьяна Романова

Эта война продолжалась постоянно и, как показалось Ольге, успевшей заметить противостояние женщин в первые же дни присутствия во дворце, не осуждалась и самой государыней. Когда княжна спросила брата, как такое может быть, Алексей объяснил ей, что Аракчеева при дворе ненавидят все, и в этом вопросе, наверное, в первый раз в жизни едины даже мать и жена государя.

– Аракчеев везде насаждает своих шпионов, ему нужно всеобъемлющее влияние на государя, он, похоже, уже помешался на этом своем влиянии, – сказал ей брат. – Мой вам с Натали совет: будьте очень внимательны в присутствии этой Сикорской, следите за своими языками. Но и не бойтесь, вы честные девушки из благородных семей, вам скрывать нечего, а родные не оставят вас без защиты.

Княжна тогда поговорила с подругой, и они договорились, что всегда будут держаться во дворце вместе. Поэтому девушки приезжали и уезжали одновременно, а в покоях императрицы не расставались. Сейчас они присели на маленький диван и приготовились ждать. Ольга отказалась права: не прошло и пяти минут, как в приемную вошла княжна Туркестанова, за ней появилась Катрин Загряжская.

– Барби, что намечено на сегодняшнее утро? – спросила Туркестанову Ольга.

– Ничего особенного, никого не представляем, сейчас Роксана находится с государыней, скоро будет выход, поедем только в сиротский приют, будем там до обеда, а потом – бал у Лавалей.

– Мы тоже едем? – полюбопытствовала Натали.

– Дождемся императрицу, тогда узнаем, кто сегодня поедет. Софи отпросилась домой, у нее мать серьезно больна, – объяснила Туркестанова, – обычно в приют едут двое.

– Мадемуазель Туркестанова, вы приготовили подарки воспитанникам приюта? – раздался за их спинами резкий голос, – вчера я поручила вам разобрать сладости по пакетам.

Камер-фрейлина Сикорская с победным видом стояла в дверях, огладывая маленькую компанию. Наконец, она смогла ущипнуть эту заносчивую девицу. Княжна Туркестанова, обладавшая острым умом и язвительностью, больше всех отравляла Наталье жизнь. Тем обиднее было то, что Туркестанова как будто не услышала резкого оскорбительного тона камер-фрейлины, она лучезарно улыбнулась и сказала что-то по-английски.

– Извольте говорить на том языке, на котором я к вам обратилась! – взвизгнула Сикорская.

– Извините, Натали, – удивленно пожала плечами Туркестанова, – я свободно говорю на всех европейских языках и уже не знаю, какой мне роднее.

«Сейчас она лопнет, – подумала Ольга, глядя на побагровевшее лицо камер-фрейлины, – так ей и нужно, нечего задевать других, особенно Барби с ее острым языком».

Девушки уже попали под обаяние Туркестановой, взявшей их под опеку с первого дня пребывания во дворце. Прекрасное чувство юмора княжны Варвары, ее образованность и чувство такта делали девушку прекрасным собеседником, и хотя в ней не было глубокой религиозности, которую так ценила Елизавета Алексеевна в своей любимой фрейлине Роксане Струдза, государыня с удовольствием проводила время в долгих беседах и с Барби. В той войне фрейлин, которую возглавляла княжна Варвара, Ольга была целиком на стороне Барби, а Сикорскую, которая пока их с Натали не задевала, но смотрела на девушек тяжелым, злобным взглядом, она даже побаивалась.

Камер-фрейлина мрачным взглядом напоминала ей бабку Агафью – деревенскую колдунью, которую боялось все Ратманово. Старуху терпели в деревне только за то, что она могла, когда хотела, лечить любые болезни. Ольга заранее чувствовала приближение Агафьи к деревенской площади, в груди девушки тогда появлялось тяжелое ощущение, как будто кто-то сдавливал сердце, а ее сестра Лиза даже однажды упала в обморок, когда к ней приблизилась эта страшная старуха. Вот и с этой Сикорской находиться рядом было очень тяжело, так же сдавливало сердце, а если Ольге приходилось проводить с той в одной комнате больше получаса, у нее начинала болеть голова. Княжна спрашивала Натали о ее ощущениях, но та ничего не чувствовала. Решив, что она сама себя накручивает и нужно успокоиться, Ольга приказала себе не реагировать на присутствие Сикорской. Но ничего не помогало, сердце так же давило, а голова болела. Выручало только то, что Сикорская, спасаясь от шуток фрейлин, старалась искать себе дела в гардеробных и бельевых императрицы. Тогда все женщины радовались и, если не были заняты у государыни, проводили время вместе, слушая веселые шутки Туркестановой и дивные истории Роксаны. Сейчас, глядя на багровое лицо Сикорской, Ольга предположила, что камер-фрейлина ретируется, но она, взяв себя в руки, осталась. Ожидался выход государыни, на котором обычно присутствовали все ее фрейлины.

Дверь спальни распахнулась, и в приемную вышла Елизавета Алексеевна. Темно-синее бархатное платье с большой белой шемизеткой, закрывающей плечи и шею государыни, было целомудренно-изящным и делало стройную фигуру императрицы еще тоньше. Елизавета Алексеевна казалась совсем молодой и какой-то неземной. Будто это уже была не женщина, а бестелесное существо, таким тонким было ее прелестное лицо, и такими огромными голубые глаза. Фрейлины присели в глубоком реверансе.

– Доброе утро, дамы, – любезно поздоровалась Елизавета Алексеевна. – У нас сегодня визит в приют, я пробуду там до обеда, со мной поедут Рокси и Катрин, а остальные могут быть свободны до вечера. Вечером все будьте у Лавалей. Оденьтесь нарядно, не приезжайте в придворных платьях, только в шифрах.

Ольга с Натали могли ехать домой, это было замечательно! Дождавшись, пока императрица отбыла, девушки сообщили Сикорской, что они уезжают, и поспешили вниз.

– Как же мы уедем? – спросила Натали, – ты приказала вернуться за нами к четырем часам.

– Мы выйдем и пойдем в сторону Миллионной улицы, здесь не очень далеко, – храбро ответила Ольга, в душе сомневаясь, что это хорошая идея, но и сидеть в пустой приемной или своих комнатах еще четыре часа было глупо. Нужно было попробовать.

Они накинули капюшоны плащей и вышли на Дворцовую площадь. Холодный ветер тут же подхватил полы плащей и юбки, закручивая их вокруг фигур девушек. Они прошли не более ста шагов, когда Ольга поняла, что в тонких шелковых туфлях они далеко не уйдут. Нужно было вернуться. Княжна только хотела повернуть назад, как из окна проезжающего экипажа ее окликнул знакомый голос:

– Холи, Боже мой, что ты здесь делаешь?

Карета остановилась, и на брусчатку мостовой выпрыгнул высокий человек в длинной черной шинели.

– Ники! – обрадовалась девушка, бросаясь на шею кузену Николаю Черкасскому, – как хорошо, что ты ехал мимо. Мы отправили экипаж домой, а сами освободились пораньше. Отвези нас.

– А Алекс знает, что ты гуляешь пешком по городу в сопровождении такой же юной девушки, как сама? – спросил второй молодой человек, спускаясь с подножки и становясь рядом с братом.