Мир и война - Юрий Хазанов

Совсем редко вырывался Юрий на дачу в Сосновку, где продолжала жить вся семья, а также в гости — к Миле, к Соне, к Лиде Огурковой. Близких знакомых мужского пола в городе почти уже не было. Призвали Сашку Гельфанда, Мелика Вартанова, Женю Минина, Витю Жигарева. Муля сразу же после начала войны, не ожидая повестки, сам ринулся в военкомат и теперь был в действующей армии где-то недалеко от Смоленска. В Москве, в Колобовском переулке, оставалась его беременная жена. (Не строптивая Инна, а совсем другая.)

В один из вечеров по просьбе родителей Юрий зашел домой на Бронную — с ним хотел там увидеться отец бывшего закадычного школьного друга Вити Фриша.

От разговора, который состоялся в присутствии его собственного отца, у Юрия надолго остался неприятный осадок, хотя в то время он считал себя совершенно правым, даже любовался своим благородным негодованием. А дело было вот в чем: пожилой, всегда холодно-любезный профессор Фриш не свойственным ему умоляющим тоном просил Юрия (Люґку, как его называли близкие) помочь, если можно, чтобы Витю не взяли в армию, а если бы взяли, то не в действующую. Профессор явно преувеличивал «люкины» возможности, но в своем беспокойстве и отчаянии не мог этого уразуметь.

Юрий был искренне возмущен: почему это он сам и все другие — например, двоюродный брат того же Вити, Игорь, у кого была тяжелая болезнь почек, готовы в любую минуту, даже мечтают, попасть на фронт, а тут… такая просьба, в такое время… Да и как это можно, даже если захотеть? Подделать медицинскую справку? Дать взятку? Спрятать Витю в подвале?.. Как?!

Юрий не высказал профессору всех своих соображений, но тон, которым ответил, что ничего не может сделать и вообще считает неудобным разговор на подобную тему, говорил сам за себя.

В своем праведном гневе он не услышал тогда, или услышал, но не обратил внимания на то, о чем еще сказал отец Вити: что второй его сын уже на фронте, а Витя — студент, только что женился… Кстати, на их бывшей соученице Ире Каменец…

Лишь сейчас, в старости, Юрий хорошо расслышал все, что говорил Витин отец. И если бы тот все еще ждал ответа, Юрий, скорее всего, сказал бы ему то же самое, только совершенно другим тоном — не осуждая, но понимая и жалея.

Война не только не шла к победоносному концу, она подкатывалась все ближе к Москве. Появилось Смоленское направление. Немецкие самолеты уже бомбили по ночам столицу. В первую ночь бомбежки Юрий был на даче, но и оттуда, в тридцати километрах от города, они видели зарево пожаров. Это выглядело необычно, неправдоподобно, не укладывалось в голове, а потому не было страшно…

В течение 20-го июля продолжались напряженные бои на Псковском, Полоцко-Невельском, Смоленском и Новоград-Волынском направлениях. В тылу немецких войск развернулись успешные действия партизан.

20 июля. Первый налет на Москву. В 22 часа 10 минут немецкие самолеты в количестве более 200 сделали попытку налета на Москву. Налет надо считать провалившимся. Через заградительные отряды к городу прорвались лишь отдельные самолеты противника. Возникло несколько пожаров жилых зданий. Имеется небольшое число убитых и раненых. Воздушная тревога продолжалась пять с половиной часов.

В Концертном зале имени Чайковского состоялся концерт Государственного ансамбля народного танца Союза ССР.

22 июля. Указом Президиума Верховного Совета СССР Народный комиссариат внутренних дел и Народный комиссариат государственной безопасности объединены в Народный комиссариат внутренних дел. Народным комиссаром внутренних дел назначен Берия Л.П.

24 июля. По сообщениям чилийской газеты «Эль Сигло», чилийский народ глубоко возмущен нападением нацистов на Советский Союз. Известный журналист Пиночет заявил, что «дело Советского Союза является делом всех прогрессивных людей».

26 июля. Революционная бдительность — одно из условий победы над врагом. Пора понять, что болтун, словоохотливый человек — прямая находка для шпиона. Каждый советский человек обязан вести решительную борьбу с болтунами, вытаскивать их на свет и привлекать к ответственности.

Заявление писателя Хемингуэя: я на все 100 процентов солидаризуюсь с Советским Союзом в его военном сопротивлении фашистской агрессии…

30 июля. Тов. И.В.Сталин принял личного представителя президента США г-на Франклина Д.Рузвельта г-на Гарри Гопкинса.

30 июля. В Лондоне подписано Соглашение между правительством СССР и польским правительством. (От автора: которое было в изгнании с того момента, как СССР и Германия разделили между собой Польшу в 1939 году.) По этому Соглашению правительство СССР признает советско-германские договоры 1939 года касательно территориальных перемен в Польше (от автора: так изящно называлось уничтожение целиком этой страны) утратившими силу. Правительство СССР выражает согласие на создание на территории СССР польской армии. (От автора: а куда вы девали ее офицеров, попавших к вам? Отдайте их!.. Увы, слишком поздно…)

31 июля. В течение 30 июля наши войска продолжали вести бои с противником на Новоржевском, Невельском и особенно упорные на Смоленском и Житомирском направлениях.

В театрах Ленинграда. На этих днях с большим успехом в театре им. Пушкина прошла премьера комедии Лопе де Вега «Ночь в Толедо».

Театр Комедии готовит новое антифашистской обозрение М.Зощенко и Е.Шварца.

1 августа. «Вношу в фонд обороны Родины Сталинскую премию в размере 50000 рублей, присужденную мне в текущем году.

2

Многих слушателей Академии, направленных два месяца назад в Москву, начали отзывать обратно в Ленинград. Среди оставленных в Автодорожном управлении Генштаба были Юрий и Саня Крупенников. Последний потом тоже вернулся в лоно Академии, но Юрий с этого момента навсегда оторвался от своей «alma-мачехи», в течение трех лет кормившей его техническими познаниями, кефиром, сосисками и выдававшей неплохую по тем временам стипендию — в четыреста, примерно, рублей.

Начальником отделения, куда прикомандировали Юрия, был военинженер II ранга Павлов, вполне штатский по облику и поведению мужик, простой и добрый, без всяких там военно-командных штучек, на которые Юрий насмотрелся у себя в Академии: «Доложите по форме!», «Можете идти!», «Выполняйте!», «Почему не приветствуете?» и прочих. Так же просто и по-человечески он сказал в эти дни Юрию:

— У тебя, небось, в Ленинграде вещички остались? Мотай за ними, пока возможность есть. Только не задерживайся особенно…

И Юрий поехал в Ленинград. Поезд был непривычно пуст, в вагонах привычная грязь и духота. Зато можно свободно расположиться хоть на нижней, хоть на второй полке — где душа пожелает. Прямо как «фон-барон», как сказала бы Юрина бабушка. Хотя без матраца и постельного белья.

(«Что это он все про постельное белье?! — могут мне возразить с законным возмущением. — В такие дни, когда..» И так далее… А потому что не надо пускать нас за границу — даже в Польшу, даже в составе действующей армии. Наглядишься там на польских или чешских земледельцев, почивающих под пуховыми перинами, на брошенные отступающими немцами блиндажи, где валяются забытые впопыхах рулоны туалетной бумаги — знали вы перед войной, что это такое?.. О простынях и пододеяльниках для офицеров я тут и говорить больше не буду… Наглядишься на все эти «пережитки», и как-то обидно становится… За державу… Конечно, с другой стороны, победили мы и достроили социализм, желтоватой газетой подтираясь и не снимая гимнастерок, а то и полушубка, по несколько месяцев, даже когда жили вовсе не в землянках, — но обида, впрочем, запоздалая, живет все-таки в теле, основательно искусанном вшами и страдающем естественным геморроем…)

Поезд шел медленно, но нигде подолгу не задерживался. Лишь на какой-то станции за Вышним Волочком, примерно на полдороги между Москвой и Ленинградом, вышла приостановка. Зеленый свет никак не давали, за стенками вагона стояло уже солнечное утро, и многие пассажиры высыпали на платформу; некоторые сошли с нее туда, где начиналось поле, засаженное капустой, и, не обращая внимания на негодующие реплики более честного люда, стали выламывать кочаны из их одежек, рассчитывая на даровые щи по прибытии домой.

И тут раздался долгий гудок электровоза. Все посмотрели на светофор — красный. В чем дело?.. Электровоз продолжал гудеть. К этому звуку примешался другой — он шел не от кабины электровоза, а откуда-то сверху, с самого неба. Это был гул самолета.

— Воздушная тревога! — послышались крики.

— Налет!

Кто-то кинулся обратно в вагоны, другие разбежались по полю, бросая спроворенные кочаны, залегая между грядками; кто-то так и остался стоять, где был. Юрий находился среди последних. Несмотря на оторопь, он все же успел решить про себя, что для пули или осколка нет никакой разницы, в кого угодить: в стоящего, лежащего или сидящего.