Есть ли жизнь после отбора? - Наталья Самсонова

"Чем там было любоваться?" – оторопела я.

И прежде чем я успела что-либо сообразить, он ушел порталом. Эх, а я вот ножками пойду. Хотя... Рискнуть, что ли? Занести, конечно, может. А может и не занести!

– Укушу, – раздалось из-за спины мрачное обещание.

– Ауэтари? – Я резко повернулась к своей песьей матери. – Что-то не так?

Она недовольно дернула ухом и попыталась просочиться мимо, но я умею быть настойчивой:

– Что случилось, матушка?

– Шантаж, – фыркнула Ауэтари, – твой компаньон – умственно отсталый бассет, выбраковка и позор всей нашей породной линии. Я слишком зла сейчас, чтобы что-то объяснять. А потому за рискованные эксперименты буду кусать. И теперь уж без предупреждения!

Она прошла на кухню и принялась колдовать. Ого, кажется, у кого-то эмоциональный зажор. Что мог сделать Гамильтон?! Или не сделать?

«Идти в банк, на полигон, к Корделии или же найти Гамильтона?» – задалась я вопросом. Ответ на который даже не нужно было озвучивать: конечно же, компаньон стоит на первом месте.

Найти его удалось сразу же: моя норовистая, ядовитая сила тоже ценила Гамильтона превыше всего.

«Не странно ли это – отделять силу от себя?» – задумалась я, обходя дом.

Мастер Дейтор не слишком любил всяческую придомовую растительность. Однако ж за домом, в самом укромном уголке, рос преогромнейший куст сирени. На самом деле не один, а несколько ростков, высаженных вкруг. А вот там, внутри буйствующей зелени, таилось два деревянных кресла и столик. Отец и мастер частенько уединялись там с блюдом закусок и запотевшей бутылочкой вина.

– Ты расстроен.

Гамильтон, приняв свой самый маленький вид, лежал, свернувшись калачиком, под одним из кресел. Я же опустилась во второе.

– Я могу просто побыть рядом, а могу выслушать. Я не… Знаешь, я не буду судить.

Он так и не ответил. И тогда я, приняв тот факт, что иногда утешение не требуется, тихо сказала:

– Или я могу оставить тебя в покое.

– Сиди, – буркнул Гамильтон.

Улыбнувшись, я коротко кивнула и, не дав себе времени на раздумья, принялась напевать старую колыбельную:

Чёрен лист да на ветру

Шелестит в Старом Бору.

Если ты пойдешь гулять,

Буду тебя громко звать.

Гамильтон заинтересованно поднял ухо и, поерзав, чуть-чуть высунулся из-под кресла.

Закрутит тебя игра,

Поглотит издалека.

Я тебя зову-зову,

Я тебя зову-зову.

Он выбрался целиком и запрыгнул мне на колени.

На поляне кость и пепел,

Небосклон же тих и светел.

Я тебя зову-зову,

Хоть никогда уж не найду.

– Меня всегда поражало жизнелюбие в ваших окраинных песнях, – негромко сказал Гамильтон.

– Какая земля, такие и песни.

Я осторожно поглаживала его уши и ждала, пока мой бесценный компаньон откроется.

– Ко мне вернулся нюх, – хмуро бросил Гамильтон.

– Полагаю, не самым безопасным путем, – сохранить ровный, доброжелательный тон было невероятно трудно, но…

Я бы тоже билась обо все стены, чтобы вернуть утраченное.

– Не только небезопасным, но еще и в некоторой степени оригинальным, – хмыкнул чуть повеселевший Гамильтон.

– Леди Тиль-таэль. Ее взросление окончилось?

– В полной мере. Не знаю, почему Кристоф назвал это «возвращением от родичей», – Гамильтон зевнул, показав мелкие и смешные клычки, – но да, леди Змейка теперь полностью взрослая.

– Она куснула тебя за нос?

– Она поделилась со мной кровью и ядом, – мой компаньон извернулся и взглянул мне в глаза, – история о том, как я потерял нюх, гнусна и жестока.

– Даже если ты чудовище, ты – мое чудовище. – Я провела пальцем по его непривычно маленькому лбу.

– И я ненавижу эту часть своей жизни, – тускло проговорил он, – потому что там я не чудовище, а жертва. В любом случае я рискнул и выиграл.

– Но Ауэтари взбесилась. Она даже угрожала укусить меня!

– Она бы не стала, – утешил меня Гамильтон, – мясо потом из зубов выковыривать…

Поперхнувшись смешком, я аккуратно дернула его за ухо:

– Эй, это не то, что я хотела услышать!

– Она рассердилась на то, что я рискнул жизнью. Из-за нее. Я… Мы решили объединить наши пути. – Он вновь свернулся в калачик у меня на коленях. – Но разве я мог привязать ее на всю жизнь к ущербному калеке? Разве я мог допустить, чтобы наши дети родились в момент, когда я бездарен?!

– Тут весь вопрос в том, имеет ли это значение в вашем обществе, – тихо сказала я. – Мне тоже дурно от мысли, что я могла получить твой труп.

– Ну да, яму пришлось бы большую копать, – фыркнул Гамильтон.

– Еще два слова, и это будет не яма, а болото, – буркнула я.

Мы немного помолчали, и он обронил:

– Это настолько важно, что проще не иметь ни жены, ни детей, чем обречь их на… На презрение и издевки окружающих. У нас ты либо здоров и силен, либо мертв. Калека не должен жить и уж тем более связывать свой путь с сильнейшей и умнейшей сукой. Самкой.

– Говори как есть, детей здесь нет. А что Ауэтари?

– Она решила, что мы будем жить здесь. Что она попросит кого-нибудь принять ее в компаньоны и наши дети родятся здесь. Но тогда они не будут обладать всей полнотой разума! Да, они не станут такими, как ваши собаки, но и на один уровень с нами встать не смогут.

Прижав Гамильтона к груди, я тихо-тихо прошептала:

– Ты молодец, ты все сделал правильно.

Хотя внутри меня все переворачивалось. Я могла его потерять. И я даже не могла на него за это накричать. Жизнь несправедлива.

И вот, кстати, что меня всегда поражало в Генерале – редчайшие мгновения бессилия сменялись боевым настроем так быстро, что это даже казалось фальшивкой. Только-только он был ослаблен, скукожен до самой крохотной своей формы – и вот передо мной вновь благородный бассет в расшитом жилете.

Вот только собачья морда может быть не менее, а то и более выразительной, чем человеческое лицо. А уж если перед тобой самый родной хвостик, то… Невозможно не прочесть сокрытое.

– Ты сердит на Ауэтари, – я сощурилась, – за то, что она обрекла ваших гипотетических детей на неполноценность?

– За