Атлант расправил плечи. Книга 1 - Айн Рэнд

— Теперь уже не Д'Анкония. Он был им… когда-то.

Над городом уже начали сгущаться сумерки, когда она шла по улицам, направляясь к отелю «Вэйн-Фолкленд». Эдди сказал, что Д'Анкония готов принять ее в любое удобное для нее время. Высоко под облаками, в окнах небоскребов загорелись первые огоньки. Небоскребы походили на заброшенные маяки, посылавшие слабые, едва заметные сигналы в пустынные просторы моря, где не осталось ни одного корабля. Несколько снежинок, кружась, пролетели мимо темных витрин пустых магазинов и растаяли в грязи на обочине тротуара. Ряд красных фонарей пересекал улицу, уходя в мрачную, пасмурную даль.

Она спрашивала себя, почему ей хочется бежать, почему у нее такое чувство, будто она бежит, но не вниз по улице, нет, — вниз по склону холма под лучами палящего солнца, к дороге на берегу Гудзона, откуда начиналось поместье Таггартов. Она всегда так бежала, когда, крикнув: «Это Фриско Д'Анкония», Эдди бросался вниз по холму к машине, ехавшей вдоль берега Гудзона.

Он был единственным гостем, чей приезд в пору их детства всегда был событием, величайшим событием. Этот забег навстречу друг другу стал для них троих своего рода состязанием. На склоне холма, как раз посредине между дорогой и домом, росла береза. Дэгни и Эдди всегда старались добежать до березы раньше, чем Фриско поднимется к ней вверх по холму. Но каждое лето в день своего приезда Франциско добегал до березы первым. Им никогда не удавалось обогнать его. Франциско всегда побеждал — всегда и во всем.

Его родители были старыми друзьями Таггартов. Он был единственным ребенком в семье и с раннего детства путешествовал по всему свету; говорили, что отец хотел воспитать его так, чтобы он воспринимал весь мир как свой будущий дом, свои будущие владения. Эдди и Дэгни никогда не знали наперед, где Франциско проведет зиму, но раз в год, каждое лето, строгий гувернер привозил его на месяц в поместье Таггартов.

Франциско считал само собой разумеющимся, что дети Таггартов его друзья. Они были наследниками «Таггарт трансконтинентал», а он — наследником «Д'Анкония коппер». Когда ему было четырнадцать лет, он сказал Дэгни: «Мы — единственная аристократия, оставшаяся в мире. Аристократия денег. Это единственная настоящая аристократия, только люди этого не понимают».

У Франциско была собственная кастовая система: для него детьми Таггарта были не Дэгни и Джим, а Дэгни и Эдди. Он редко снисходил до того, чтобы замечать существование Джима. Однажды Эдди спросил его: «Франциско, ты ведь принадлежишь к благородному роду, правда?» Он ответил: «Пока еще нет. Наш род просуществовал так долго лишь потому, что никому из нас не позволялось считать, что он родился Д'Анкония. Д'Анкония нужно стать».

Он произнес свое имя так, словно хотел одним его звучанием поразить слушавших.

Его предок, Себастьян Д'Анкония, покинул Испанию много веков назад, еще во времена, когда Испания была самой могущественной державой в мире; он принадлежал к высшему слою испанской знати. Он покинул Испанию, потому что главе святой инквизиции не понравился образ его мышления и на дворцовом балу тот посоветовал Д'Анкония пересмотреть свои взгляды. Себастьян Д'Анкония выплеснул ему в лицо вино из своего бокала и бежал, прежде чем его успели схватить. Он бросил все: богатство, поместье, мраморный дворец, девушку, которую любил, и уплыл к берегам Нового Света.

Его первым поместьем в Аргентине стала деревянная лачуга у подножия Анд. Фамильный герб Д'Анкония, прикрепленный над входом, светился, словно маяк, отражая лучи палящего солнца, в то время как Себастьян Д'Анкония разрабатывал свой первый медный рудник.

Долгие годы он вместе с дезертировавшими из армии солдатами, беглыми заключенными и полуголодными индейцами с рассвета до заката долбил киркой скалы.

Спустя пятнадцать лет Себастьян Д'Анкония послал за любимой, которая по-прежнему ждала его. Приехав, она увидела серебряный фамильный герб Д'Анкония над входом в мраморный замок, увидела сады огромного поместья, а вдали — горы и медные карьеры. Он поднял ее на руки и внес в дом. Он выглядел моложе, чем пятнадцать лет назад, когда она видела его последний раз.

Франциско однажды сказал Дэгни: «Наши с тобой предки, они бы понравились друг другу».

Все годы своего детства Дэгни жила в мире будущего, в мире, который она надеялась найти и в котором ей не пришлось бы испытывать ни презрения, ни скуки. Но один месяц в году она чувствовала себя свободной. Этот месяц она могла жить в настоящем. Когда Дэгни бежала вниз по склону холма навстречу Франциско Д'Анкония, она будто покидала темницу.

— Привет, Слаг!

— Привет, Фриско!

Сначала им обоим не понравились эти прозвища. Она сердито спросила его:

— Ты что, собственно, хочешь этим сказать? Он ответил:

— Если ты не знаешь — слаг означает пламя, пылающее в паровозной топке.

— От кого ты это услышал?

— От рабочих «Таггарт трансконтинентал».

Он знал пять языков и говорил по-английски без малейшего акцента — безупречным литературным языком, который намеренно смешивал со слэнгом. В ответ она прозвала его Фриско. Он рассмеялся, удивленный и раздосадованный:

— Раз уж вы так варварски исковеркали название одного из своих величайших городов, ты могла бы хоть со мной воздержаться от этого.

Но со временем они привыкли к своим прозвищам. Они им даже нравились.

Это началось, когда Франциске гостил у них второй раз. Ему тогда было двенадцать лет, ей — десять. Этим летом по каким-то загадочным причинам Франциско каждое утро исчезал. Еще до рассвета он уезжал на велосипеде и возвращался точно к обеду, когда все собирались на террасе за прозрачным, как хрусталь, столом, всегда подчеркнуто вежливый и совершенно невозмутимый. Когда Дэгни и Эдди начинали его расспрашивать, он лишь смеялся и отказывался отвечать. Однажды они попытались последовать за ним в холодной предрассветной темноте, но им пришлось отказаться от этой затеи: никто не мог уследить за ним, если он этого не хотел.

Через некоторое время миссис Таггарт начала волноваться и решила выяснить, в чем дело. Она так и не смогла понять, как ему удалось обойти законы по трудоустройству детей, но обнаружила, что Франциско работает посыльным, заключив устный договор с диспетчером одной из местных линий «Таггарт трансконтинентал», находившейся в десяти милях от поместья. Диспетчер был крайне удивлен, когда миссис Таггарт лично пришла к нему. Он и понятия не имел, что его посыльный — гость Таггартов. Местные рабочие знали его как Фрэнки, и миссис Таггарт сочла лишним называть его полное имя. Она просто объяснила, что он работал без ведома и разрешения своих родителей и должен немедленно уйти. Диспетчеру было жаль расставаться с ним. Он сказал, что Фрэнки самый лучший посыльный, который когда-либо у него работал.

— Я хотел бы оставить его. Может быть, мы могли бы договориться с его родителями? — предложил он.

— Боюсь, это невозможно, — ответила миссис Таггарт.

— Франциско, что сказал бы твой отец, если бы узнал об этом? — спросила она его, вернувшись домой.

— Отец спросил бы, хорошо ли я делал свое дело. Его интересовало бы только это.

— Перестань, я спрашиваю вполне серьезно. Франциско любезно смотрел на нее, у него были манеры, которые впитывались в кровь Д'Анкония столетиями, но что-то в этом взгляде заставило ее усомниться в его учтивости.

— Прошлой зимой я устроился юнгой на сухогруз, который перевозил медь моего отца. Отец искал меня три месяца, но, когда я вернулся, он задал мне только этот вопрос, — ответил он.

— Так вот, значит, как ты проводишь зимы? — ухмыльнулся Джим Таггарт. В его ухмылке сквозило превосходство — превосходство от того, что он обнаружил нечто дававшее повод для презрения.

— Это было прошлой зимой, — любезно ответил Франциско невинно-спокойным тоном. — До этого я провел зиму в Испании, в поместье герцога Альба.

— А почему тебе захотелось поработать именно на железной дороге? — спросила Дэгни.

Они стояли, глядя друг на друга: ее взгляд выражал восхищение, его — насмешку, но это была не злая насмешка, а словно приветственная улыбка.

— Чтобы самому почувствовать, что это такое. И еще — чтобы сказать тебе, Слаг, что я работал в «Таггарт трансконтинентал» раньше, чем ты, — ответил он.

Дэгни и Эдди проводили зимы, пытаясь научиться чему-то новому, чтобы удивить Франциско и хоть раз в чем-то превзойти его. Им это никогда не удавалось. Когда они показали ему, как играть в бейсбол, — эта игра была ему незнакома, — он немного понаблюдал за ними и сказал: «Кажется, я понял, как это делается. Дайте мне попробовать». Он взял биту и так ударил по мячу, что тот перелетел полосу дубов на дальнем краю поля.

Когда Джиму подарили на день рождения катер, они все стояли на причале, наблюдая, как инструктор обучает Джима управлять им. До этого никто из них не катался на катере. Белое, блестящее суденышко в форме пули неуклюже двигалось по воде, прерывисто фыркая мотором и оставляя за собой неровный пенистый след, в то время как инструктор, сидевший рядом с Джимом, то и дело перехватывал у него штурвал. Вдруг Джим ни с того ни с сего поднял голову и крикнул Франциско: