Лада, или Радость - Тимур Кибиров

Автор. При чем здесь… А вообще что это за хамский тон?! Я все-таки, с вашего позволения, не Чернышевский какой-нибудь, чтобы пикироваться с воображаемыми и не очень умными читателями!

Читатель. Помилуйте, да это ж вы сами и придумали! И хамите, по-моему, именно вы!..

Автор. Как придумал, так и передумал! Все! Не смею задерживать! И впредь па-а-апрашу не умничать и не в свое дело нос не совать!!

Так Автор остается один-одинешенек, горько сетует на свою несдержанность и глупость, чуть не плачет от обиды и страха, но все-таки упрямо делает вид, что он “тверд, спокоен и угрюм”.

20. Неотложная помощь

Испытанья время строго,Тот, кто пал, восстанет вновь:Много милости у Бога,Без границ его любовь!

“Ой, миланочка ты моя, Ладушка моя, как же ты так, как же ты, девонька? Что ж теперь будет? Ну что ж ты молчишь-то, солнышко мое?”

Лада действительно оставалась безмолвной, только тяжело и хрипло дышала сквозь непривычно и страшно оскаленные зубы.

И никто не сказал по-дружески бабе Шуре, как капитан Смоллет сквайру Трелони, рыдающему над трупом старого Тома: “Не огорчайтесь так сильно, сэр. Он умер, исполняя свой долг. Нечего бояться за душу такого человека. Я не силен в богословии, но это дела не меняет”. А в подлиннике еще лучше — “All’s well with him; no fear for a hand that’s been shot down in his duty to captain and owner. It mayn’t be good divinity, but it’s a fact”.

Вот тут бы и конец моему повествованию, кабы не Жора.

— “Скорую” надо вызывать!

— Какую “скорую”, дурья твоя башка?! — возмутилась Сапрыкина.

— Обыкновенную! Скорую медицинскую помощь. Ноль-три.

— Да ты совсем уж ополоумел!

— Так ведь и телефона у нас нет, — тихо молвила заплаканная баба Шура.

— В Коммуне есть! Бен-Ладен сбегает!

Чебурек энергично закивал кудлатой головой.

— Много он наговорит, твой Чебурек!.. Да телефон-то есть, только кто ж поедет ваших собак лечить, да в такую вон погоду, олухи вы Царя Небесного?

У Сапрыкиной действительно был новенький, ни разу еще не использованный мобильный телефон, подаренный в прошлый приезд сыном.

— Тащи мобилу, Марго!

— Делать мне больше нечего!

Егоровна умоляюще взглянула на суровую подругу:

— Рит, ну а вдруг да поедут? Или что-нибудь скажут, как лечить-то ее?

— Да не сходи ты с ума, Егоровна! Ну кто что тебе скажет! — злилась Сапрыкина, но за телефоном все-таки под охраной Чебурека сходила. Оказалось, естественно, что аппарат не заряжен, так что чертыхающейся Тюремщице пришлось еще раз тащиться за зарядкой.

— Ну потом на меня не пеняйте! Я предупреждала! Ничего путного из этого не выйдет! Нарветесь на неприятности!

— Не ссы в компот — там повар ноги моет! — успокоил ее самоуверенный Жорик. — Так, есть контакт!

— Але! “Скорая”? Примите телефонограмму! Срочно! Экстренный вызов! Нападение диких зверей! Каких-каких! Бешеных! Стая бешеных волков! Волков позорных! Потеряла много крови! Требуется хирургическое вмешательство! Колото-резаные раны! Да порвали на немецкий крест! Кого… Жительницу! Заслуженную колхозницу Российской Федерации! Архиважное дело! Записывайте — деревня Колдуны, дом восемь! Жду! Конец связи!.. Ну вот и все, а ты боялась! Ща приедут!

— Ты чо наделал-то, ирод? Какая колхозница?!

— А что, рабочая, что ли? Или творческая интеллигенция? Главное, чтоб приехали, а там разберемся! Ты, Егоровна, только бабки им сразу… — но уверенности и куража в голосе Жорика как-то поубавилось, он и сам, кажется, понял, что “маленько лишканул”.

Ждать пришлось долго. Егоровна тихо плакала и причитала над недвижной Ладой. Жора пытался что-то сбацать на треснувшей гитаре, но был резко осажен Маргаритой Сергевной. А Чебурек, продуваемый насквозь злобным бураном, торчал на дороге, выглядывая запаздывающую медицинскую помощь.

Неожиданно Лада, вынырнув из предсмертного забытья, попыталась встать и страшно завизжала, и заметалась, запутавшись, как Лаокоон, в неумелых повязках из разорванной простыни. Тут и Егоровна взвыла в полный голос, обняла отходящую в неведомый нам мир собаку, потом вскочила, ухватила потрепанный Молитвослов и — не вмени ей это в вину, Царица Небесная! — пав на колени пред Ладиным ложем, заголосила:

— “О премилосердный Боже, Отче, Сыне и Святый Душе, в нераздельной Троице поклоняемый и славимый, призри благоутробно на раба твоего имя рек (она ведь считала что “имя рек” — это такое специальное религиозное название, она так же обозначала и Ивана Тимофеевича и Ванечку, когда молилась за них), болезнию одержимого; отпусти ему вся согрешения его”.

Тут Маргарита Сергевна, которая поначалу просто остолбенела и онемела от такого безобразного кощунства, с криком: “А ну прекрати сейчас же, сумасшедшая ты старуха!” — вырвала из слабых рук Егоровны Молитвослов, распавшийся от такого насилия на отдельные тетрадки и листки. Но Егоровна, даже на миг не прервавшись, продолжала по памяти творить свою, в общем-то беззаконную, молитву:

— “Подай ему исцеление от болезни; возврати ему здравие и силы телесные; подай ему долгоденственное и благоденственное житие, мирные Твои и премирные блага, чтобы он вместе с нами приносил благодарные мольбы Тебе, всещедрому Богу и Создателю моему”.

— Да побойся же ты Бога, греховодница! Что ж ты творишь, придурочная?

— Пресвятая Богородица, всесильным заступлением Твоим помоги мне умолить Сына Твоего, Бога моего, об исцелении раба Божия имя рек! Все святые и ангелы Господни, молите Бога о больном рабе Его имя рек. Аминь!”

И тут сквозь завывания метели послышался приближающийся шум мотора, а потом радостные крики Чебурека: “Ыззих, ыззих! Тол бель!”.

— Ну щас вам будет скорая помощь! — зловеще пообещала Сапрыкина. Хотя всем и без нее было боязно.

И вот дверь распахивается, и в горницу с клубами пара вваливаются — сначала возбужденный Чебурек, показывающий дорогу, а за ним бальзаковского возраста врач в каракулевой шубке и кругленький, как Сиропчик, молодой фельдшер. Щурясь и протирая запотевшие с мороза очки, врачиха спрашивает: “Ну показывайте, что у вас”. Ей показывают. Очки надеты. Из тумана является Лада, как перровский волк на бабушкиной кровати. Воцаряется безмолвие. Ненадолго.

Если б ситуация более располагала к шуткам и веселью, а врачиха была более остроумна, она бы, наверно, спросила: “Пациент, а почему у вас такие большие уши?”.

Но дело складывалось вовсе не шуточное.

— Что это?.. Что это такое?..

Что-что. А то сама не видишь, мымра четырехглазая, — не что иное, как раненая и нелепо перевязанная собачка, укрытая одеялом.

— Ты только не сердись, доченька! — робко начала Александра Егоровна.