Потерянная рота - Олег Синицын

Я попытался уговорить водителя отвезти меня обратно, но тот ни в какую не хотел, упирая на то, что машина принадлежит Генеральному Штабу. Кроме того, ему не терпелось узнать результат операции. Впрочем, мне тоже. Именно поэтому я сидел возле окна в коридоре и ждал, когда капитан Соболев, которого пустили в операционную, сообщит последние новости.

Окно выводило на небольшой дворик, со всех сторон окруженный домами. Дома были старые с редкими окнами, стекла которых заклеены полосками бумаги крест-накрест. На стенах домов во многих местах обвалилась штукатурка, обнажая кладку из красных кирпичей. Трава, покрывающая дворик, уже увяла. Посреди дворика среди этой пожухлой травы стояла детская качель. Неподалеку лежал небольшой мячик.

Я смотрел на эту детскую площадку и увидел, как внезапно, без видимой причины качель начала раскачиваться. Сначала с малым периодом, потом все увеличивая колебания. В напряженной тишине двора, готового в любой момент встретить бомбежку, слышался тихий скрип. Рядом шевельнулся мячик. Он немного откатился в сторону, и я сперва подумал, что виной всему ветер. Но мячик вдруг подпрыгнул. Он сделал скачек, другой.

От удивления я не мог оторваться от стекла. Период раскачивания пустой качели увеличивался, мячик подпрыгивал все выше. В какой-то момент оба этих движения объединились. Мячик стал подпрыгивать в такт движению качели. Это было поразительно. Когда сиденье качели достигало крайнего положения, мячик в этот момент либо касался земли, либо находился в самой верхней точке.

Движение обоих предметов установилось, приобретя определенный ритм. Качель раскачивалась с непонятной яростью, мячик остервенело бил по окаменевшей земле двора. Я почувствовал, что сердце в моей груди бьется в такт им, и испугался. Оно колотилось так сильно, что казалось, будто оно сейчас взорвется.

Возле окна операционной палаты, куда увезли генерала, я увидел девочку. Мне было трудно разглядеть не только её фигурку, но я даже не мог сказать, в чем она была одета. Не знаю, что нашло на меня в тот момент, но мне вдруг показалось, что эта девочка — моя давно умершая дочь.

Я ничем не мог это доказать. За свою жизнь я повидал много маленьких девочек, но ни одна не напомнила мне дочь. Почему она? В ней было что-то знакомое и одновременно печальное.

Сердце бешено билось в моей груди, ноги рывком подняли меня со стула. Я закричал сквозь стекло, обращаясь к ней. Кажется, напугал раненых.

Девочка отстранилась от окна операционной палаты и скрылась за углом. В тот же миг словно кто-то невидимый резко остановил качель, а мячик упал на землю не подпрыгнув, откатился в сторону и безвольно замер.

Я бросился к выходу, но открывшаяся дверь операционной остановила меня. На пороге появился капитан. Я все прочел по его лицу. Он смотрел на меня очень внимательно и ничего не говорил, только кадык ходил вверх-вниз. Во взгляде его я прочитал растерянность.

Я выбежал во дворик.

Это не могла быть моя Наташа. Потому что Наташа пропала больше тридцати лет назад. Даже если она не утонула в этой злополучной реке, она все равно не могла быть такого возраста, как эта девочка.

Но почему-то в тот момент я вообразил, что это и есть моя дочь. Я бросился искать её по переулкам. Иногда мне казалось, что я вижу за углом край платья. Но никак не могу догнать. Никак не могу дотронуться, чтобы остановить её и внимательно разглядеть, убедиться, что эта девочка не моя дочь.

Я потерял счет времени. Я забыл о генерале. Я забыл о своих солдатах. Я забыл обо всем. В голове у меня была только одна мысль. Я должен догнать девочку и увидеть её лицо.

Наконец, выскочив на маленькую пустынную улочку, я увидел её посереди мостовой. Она сидела на краю тротуара спиной ко мне. На коленях у неё лежал большой альбом, в котором она рисовала цветными карандашами.

Тридцать лет назад в тот злополучный день, когда она без оглядки бросилась к реке, она тоже рисовала. Я побежал к ней. И вот до неё оставалось совсем немного. Я уже мог протянуть руку и коснуться её волос. Девочка немного повернула голову, и когда я обрадовался, что наконец смогу увидеть её лицо, мостовая ушла из-под ног. Я провалился в канализационный колодец.

— Видишь это? — спросил Зайнулов, согнутым пальцем указывая на давно подмеченный Калининым шрам на лбу. — Думал, это боевое ранение? Падая в колодец, я ударился о поручни и разбил лоб. Вот откуда у меня этот шрам.

Я упал на самое дно и потерял сознание. В мои годы такое падение могло сделать калекой на всю оставшуюся жизнь. Странно, но я почти ничего не повредил. Только лоб изуродовал.

Представления не имею, сколько времени провалялся в колодце. Когда я очнулся, кровь из раны растеклась по всему лицу и уже успела засохнуть. Мне было холодно, жутко хотелось есть. Благо, в колодце было сухо, а иначе я захлебнулся бы или замерз в ледяной воняющей жиже.

Я выбрался на поверхность. Стоял серый день. Окна низких двухэтажных домов оставались заклеены крест-накрест белыми бумажными лентами. Улица по-прежнему пустовала. Но внезапно я увидел одно отличие. Конечно, теперь мы все знаем, что случилось, мы уже привыкли к этой трагедии. Но для меня это открытие, представшее перед глазами, явилось шоком. Увидев ЭТО, я едва не свалился обратно в колодец.

На углу дома висел красный флаг. Ветер не дул, и флаг был сложен.

Внезапно налетел порыв. Почему-то взгляд мой был устремлен именно на флаг, почему-то именно в нем я чувствовал подвох.

Флаг расправился, и я увидел в центре красного флага белый круг и внутри него черный крест фашистской свастики.

— Вы оказались в Москве, когда ЭТО случилось! — произнес Калинин, переживающий в эти мгновения странную смесь удивления и тоски.

— Видит Бог, я не хотел там оказаться… Словно сумасшедший, я слонялся по оставленным людьми улицам, натыкаясь на нацистские флаги и прячась от марширующих немецких отрядов. Немцы не вводили в город танки и через несколько часов я понял — почему. Я увидел многое за это время.

Нацисты разрушали дом за домом, улицу за улицей. Целые полки саперов минировали здания по всему городу. Каждую минуту слышался взрыв, разрушающий очередное строение. Где-то далеко, на окраине, низко пролетающие бомбардировщики сбрасывали длинную вереницу бомб, круша целые районы.

Волею случая, я оказался в центре столицы.

Я видел, как несколькими взрывами нацисты одновременно уничтожили Спасскую башню, мавзолей Ленина, Храм Василия Блаженного, а затем огромными бульдозерами смели руины в Москву-реку. Не успевшие покинуть захваченную столицу жители были согнаны на Красную площадь. Издали я не мог понять, что они делают, но, подобравшись ближе, я разглядел. Не знаю, зачем это понадобилось нацистам. Возможно, они не хотели оставить ни одного символа, который напоминал бы о великой столице русской земли.

Несколько тысяч жителей захваченного города выдалбливали булыжники из Красной Площади. Булыжники собирались в грузовики и так же вываливались в реку. Не помня себя, я бежал оттуда.

Несколько дней я выбирался из Москвы. Пару раз меня едва не завалило обломками рушащихся зданий. В итоге, каким-то чудом мне удалось вырваться из захваченной столицы. Я бежал из неё под звуки взрывов, за моей спиной гигантские гаубицы вели огонь по Черкизовскому району. Не помня себя, я пересек линию фронта.

Я попал под трибунал за то, что оставил полк. Спасло меня лишь вмешательство капитана Соболева, который, как оказалось, был знаком с самим Верховным Главнокомандующим. Однако, командовать полком или меньшим подразделением мне никто не дал. Моя прошлая репутация была практически безупречной за период в двадцать с лишним лет, и поэтому меня назначили политическим наставником в нашу роту. Собственно, я уже не стремлюсь к командованию полком. В мои годы эта задача достаточно трудная.

— Вы говорили, что узнали того генерала, которого везли в Москву?

— Да, — грустно ответил Зайнулов. — Я видел его до этого.

— Где?

— Полк, под моим командованием участвовал в бою с японцами на горе Баин-Цаган. Это в Монголии, возле реки Халхин-Гол. Генерал тогда командовал соединениями Красной Армии. Бывший кавалерист, он проявил себя как талантливый организатор и блестящий стратег. Его звали Георгий Константинович Жуков. Многие считали его очень перспективным полководцем. По сей день, некоторые командиры утверждают, что если бы Жуков не был смертельно ранен на полустанке Оболенское, он смог бы предотвратить захват Москвы. Жуков собирался укрепить можайское направление, по которому танки Гудериана прорвались к столице. Но он не успел выполнить свой замысел, а усилий другого командующего для этого не хватило.

Калинин внезапно остановился. Он был поражен не рассказом Зайнулова, а увиденным впереди. Сзади на него налетел Ермолаев.