Уловка-22 - Джозеф Хеллер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ладно. Я скажу Гэсу и Уэсу, и они сделают все, что вы пожелаете.
В штабе авиаполка полковник Кэткарт не без удивления наблюдал за тем, что происходит в эскадрилье.
— Весь шум поднял этот идиот Блэк в угаре патриотизма, — доложил Кэткарту подполковник Корн с улыбкой. — Думаю, вам стоило бы ему малость подыграть: ведь именно вы назначили майора Майора командирам эскадрильи.
— Нет уж, это была ваша идея, — возразил полковник Кэткарт оскорбленным тоном. — И прошу на меня не наговаривать.
— Кстати, это была весьма неплохая идея, — ответил подполковник Корн. — Тем самым мы избавились от одного лишнего майора в эскадрилье: он был у вас как бельмо на глазу. Не беспокойтесь, полковник, все скоро войдет в свою колею. Наша задача номер один — направить капитану Блэку письмо с выражением полнейшей поддержки. Будем надеяться, что он выдохнется прежде, чем успеет серьезно навредить. — И тут подполковника Корна осенило: — Послушайте, вы не допускаете, что этот безумец постарается вытряхнуть майора Майора из его трейлера?..
— Наша задача номер два заключается в том, чтобы вытурить майора Майора из его трейлера, — решительным тоном заявил капитан Блэк. — Я бы с удовольствием выгнал вон его жену и детей, но это не в моих силах: у него нет жены и детей. Поскольку мы можем делать только то, что мы можем делать, — вытурим его самого. Кто ведает размещением людей в палатках?
— Он сам.
— Вот видите! — закричал капитан Блэк. — Коммунисты просочились повсюду! Ну нет, я этого терпеть не намерен! Я доложу самому майору де Каверли! Я заставлю Милоу поговорить с майором, как только он вернется из Рима!
Капитан Блэк питал безграничную веру в мудрость, власть и справедливость майора де Каверли, хотя сам он с ним никогда не говорил: на это у него не хватало смелости. Поэтому он поручил Милоу вести переговоры с майором де Каверли и нетерпеливо дожидался, когда этот штабной офицер вернется из Рима. Вместе со всей эскадрильей капитан Блэк относился с глубоким почтением и благоговейным трепетом к величественному седовласому майору де Каверли с лицом, будто высеченным из камня, и осанкой Иеговы.
Наконец майор де Каверли вернулся из Рима. Он вернулся с поврежденным глазом, прикрытым кусочком целлулоида, и одним ударом прикончил славный крестовый поход. Майор де Каверли вошел в столовую, преисполненный сурового достоинства. Когда он обнаружил, что на его пути к завтраку стоит стена офицеров, дожидающихся своей очереди, чтобы подписать «присягу о лояльности», единственный глаз майора свирепо сверкнул. В дальнем конце зала, у буфетной стойки, офицеры, пришедшие в столовую несколько раньше, держали в одной руке на весу подносы с тарелками, а другой отдавали честь флагу, перед тем как получить разрешение сесть за стол. А за столами группа, прибывшая еще раньше, распевала хором «Звездный флаг», дабы получить допуск к соли, перцу и горчице. Гул голосов начал медленно стихать, когда озадаченный майор де Каверли, заметив нечто из ряда вон выходящее, застыл в дверях и неодобрительно нахмурился. Он решительно двинулся вперед, глядя прямо перед собой, и стена офицеров расступилась перед ним, как Красное море перед пророком Моисеем. Ни на кого не глядя, он железным шагом прошествовал к раздаточному окну и громким голосом, в котором слышались старческая хрипотца и древнее аристократическое происхождение, властно произнес:
— Па‑апрашу пожрать!
Вместо того, чтобы тут же удовлетворить это требование, майору подали на подпись «присягу о лояльности». Поняв, что ему предлагают, майор де Каверли с величественным негодованием смахнул бумажку со стола. Его здоровый глаз ослепительно вспыхнул от ярости и презрения, а морщинистое стариковское лицо потемнело от неописуемого гнева.
— Па‑апрашу пожрать. Слышите? — рявкнул он. Голос его прокатился по притихшей столовой, как эхо дальнего грома.
Капрал Снарк побледнел и затрепетал. Он посмотрел на Милоу, моля о помощи. Несколько ужасных мгновений в столовой стояла могильная тишина. Затем Милоу утвердительно кивнул головой:
— Дайте ему поесть.
Капрал Снарк начал передавать майору де Каверли тарелку за тарелкой. Майор де Каверли с полным подносом в руках повернул от раздаточного окошка и вдруг остановился, заметив группу офицеров, уставившихся на него с безмолвной просьбой во взоре. Голосом, полным праведного гнева, майор де Каверли прогремел:
— Дать всем пожрать!
— Дать всем пожрать, — как эхо, откликнулся Милоу с радостным облегчением, и славный крестовый поход за принятие «присяги о лояльности» на этом закончился.
Капитан Блэк был глубоко огорчен таким предательским ударом в спину, да еще от столь высокопоставленного человека, на поддержку которого он так рассчитывал. Майор де Каверли обманул его надежды.
— О, меня это нисколько не волнует, — весело отвечал капитан Блэк каждому, кто приходил к нему со словами утешения. — Мы свою задачу выполнили. Нашей целью было добиться, чтобы нас боялись те, кого мы не любим, и открыть людям глаза на опасность, которую представляет собой майор Майор. И мы, безусловно, добились и того, и другого. Мы и не собирались давать майору на подпись «присягу о лояльности», поэтому вовсе не важно, получили мы от него эту подпись или нет.
Глядя, как все, кого он не любит в эскадрилье, напуганы жуткой и бесконечной великой осадой Болоньи, капитан Блэк с щемящей тоской в груди припоминал старое доброе время своего крестового похода за принятие «присяги о лояльности», когда он был большим человеком, когда даже такие шишки, как Милоу Миндербиндер, доктор Дейника и Пилтчард с Реном, трепетали при его приближении и валялись у него в ногах.
Желая доказать новичкам, что он когда‑то был большим человеком, капитан Блэк постоянно носил при себе благодарственное письмо от полковника Кэткарта.
12. Болонья
Фактически не капитан Блак, а сержант Найт дал толчок чудовищной панике. Услыхав о том, что цель — Болонья, он молча спрыгнул с грузовика и побежал получать дополнительно еще два летных бронекостюма. За ним следом на парашютный склад устремились остальные. Первые шли гуськом, понурив головы, но уже через несколько минут вся эскадрилья, как обезумевшее стадо, мчалась за дополнительными бронекостюмами.
— Эй, что происходит? — нервно спросил Малыш Сэмпсон. — Неужели над Болоньей придется так туго?
Нейтли, сидевший на полу грузовика в состоянии, близком к трансу, нахмурился, уткнул лицо в ладони и ничего не ответил.
Сержант Найт создал панику, но нервотрепка еще больше усилилась оттого, что вылет несколько раз откладывался. Когда летчики уже рассаживались по машинам, прибыл джип и привез сообщение, что в Болонье идет дождь, и вылет временно отменяется. На Пьяносе тоже шел дождь. Вернувшись в расположение эскадрильи, летчики столпились под навесом у палатки разведотдела и до самого вечера тупо глазели на карту, где четко выделялась линия фронта. Разговор был один — о том, что спасения, как ни крути, ждать неоткуда. Узкая красная тесьма, прикнопленная к карте материка, наглядно подтверждала, что сухопутные силы в Италии застряли в сорока двух милях к югу от объекта атаки. Быстро преодолеть это расстояние и захватить город танки и пехота были не в состоянии. Ничто не могло спасти эскадрилью на Пьяносе от налета на Болонью. Капкан захлопнулся.
Оставалась единственная надежда на то, что дождь никогда не прекратится, но это была слабая надежда: все понимали, что дождь рано или поздно кончится. Правда, когда кончался дождь на Пьяносе, лило в Болонье. Когда переставало лить в Болонье, возобновлялся дождь на Пьяносе. Когда дождя не было ни там, ни тут, начинали происходить странные, необъяснимые вещи, такие, например, как эпидемия диарреи или таинственное изменение линии фронта на карте.
В течение первых шести дней людей четырежды собирали, инструктировали и отсылали обратно. Однажды уже поднялись в воздух и построились в боевые порядки, но с командно‑диспетчерского пункта приказали идти обратно на посадку. Чем дольше лил дождь, тем сильнее все взвинчивались. Чем сильнее взвинчивались, тем горячее молились, чтобы дождь не переставал. Всю ночь напролет люди смотрели в небо и приходили в отчаяние, когда проглядывали звезды. Весь день напролет они изучали изгибы линии фронта на большой карте Италии. Карта болталась на фанерном стенде и надувалась от ветра, как парус. Когда начинался дождь, стенд переставляли под навес палатки разведотделения. Алая сатиновая ленточка обозначала передовые позиции союзнических сухопутных войск на всем итальянском материке.
Наконец как‑то утром дождь сразу кончился — и на Пьяносе, и в Болонье. Взлетная полоса стала подсыхать. Чтобы затвердеть, ей требовались полные сутки. Небо оставалось безоблачным. Нервное напряжение, в котором находились летчики, перешло в ненависть. Сначала возненавидели пехоту за то, что у нее не хватает силенок захватить Болонью. Затем возненавидели линию фронта как таковую. Часами летчики простаивали у карты, не сводя глаз с красной сатиновой тесьмы, люто ненавидя ее за то, что она не поднимается и не захватывает Болонью. Когда наступила ночь, они собрались у стенда, и кошмарное бдение продолжалось при свете карманных фонарей. Люди сверлили линию фронта глазами, полными тоски, как будто надеялись, что от их молитв тесьма сама по себе продвинется к северу.