Там, на войне - Теодор Вульфович

… «Теперь — что в хате?.. Все может быть!» Снова вылезаем под бугорок. Уже можно шептать друг другу в ухо: «Ты прижимаешься к стене хаты между входной дверью и первым окном. Я за вторым окном. Если что— гранаты в окна!» От бугорка до хаты метров двенадцать- четырнадцать. Иванов занимает свою позицию, но я не знаю, заметили из хаты нас или нет. Я тоже уже на своем месте. Теперь мы оба готовы, и тут еще неизвестно, кто кого. Слюнявлю указательный палец левой руки, а в правой пистолет и граната с отогнутой чекой. В случае чего успеваю перехватить. Иванов стоит на полусогнутых, готовый к прыжку и к окну и к двери. Надежный парень. Мокрый палец положил на оконное стекло в самом уголочке, чтобы не прострелили руку (в крайнем случае, уж пусть палец), и начинаю двигать пальцем по стеклу. Непрерывно. Вот пискнуло, и тихо, на высокой ноте стекло запело. Остановил руку, делаю паузу, чтобы привлечь внимание к этому звуку. И снова вожу мокрый палец по стеклу — попискивает, попискивает и словно зовет. Заглядываю в окно — никого. Опять вожу по стеклу, оно начинает петь увереннее. Но заглядывать надо осторожно, а то прямо в лоб влепить могут. А в хате люди есть, потому что от хаты дух идет живой, человечий. И тепло. Все-таки заглядываю снова — опять никого. Но там, внутри, есть какое-то шевеление, вроде бы как советуются. Даю знак Иванову — да он, наверное, и сам слышит. Опять пищит стекло, и в отсвете ночи краем глаза вижу внутри хаты белизну рубахи — немец или власовец не стал бы вот так подставляться под выстрел. Кто-то открыто припадает к стеклу. Женщина. Ладонями держится за виски. Делаю ей знак — «дверь открой!». За окном внутри у стекла уже две белые тени— таращат глаза и не знают, что делать. Боятся. В открытую показываю — «Свой! Вот он я! Дверь открой. Скорее!». Ведь, чем черт не шутит, хозяева могли услышать и увидеть, а постояльцы могут спать. Иванов перепрыгивает и встает с дальней стороны двери, освобождая мне эту — ближнюю. Если что не так, мы встретим их огнем двух автоматов. Дверь без малейшего скрипа растворилась (вот она, смазка), и на пороге женщина в белой рубахе. Она совсем некстати виснет у меня на шее и ладонью прикрывает мне рот. Но это, согласитесь, лучше, чем пуля. Хоть руки у меня заняты, но я отвечаю на ее душевный порыв — как-никак свои! Но тут же отстраняю ее, уверен, что враги внутри хаты. Хочу сделать шаг вперед, и тут же в проеме появляется пожилой мужчина, тоже в белой рубахе, — хозяин; он всем своим существом и руками показывает — «Не здесь, не в хате — вон там!»— и тянет руку в сторону нашего бугорка. Еле шепчу: «В хате есть?» — «У хати ни. Тама!» И снова тянет руку во двор.

У меня наполовину отлегло: там пока их нет.

В это мгновение Иванов рванулся, почти перекрыл меня от хозяев и направил ствол автомата в сени. Оттуда из мрака показалась третья фигура в белом. Женщина сразу зашептала:

— То наш, наш, — еле слышно проговорил старик.

— Тимофей, что ли? — спросил я.

— Ага, Тимохвей, — обалдело произнес мужик на вид лет тридцати (но все это тише тихого).

— Вин з той, з вашей стороны, — прошептал старик как оправдание.

— Знаю, — ответил я.

— Почикайтэ, я з вами, — произнес Тимофей и двинулся в глубь хаты.

Иванов молча ухнул за ним в сени, и через несколько секунд они оба вышли оттуда, Тимофей в пиджаке прямо на нижнюю рубаху.

— Там его братан. Говорит, хворый, — сообщил Иванов.

— Афанасий, что ли?

Тимофей покрутил головой, словно у него свело шею.

— Усих тут знаете? — проговорил он.

— Через одного, — ответил ему Иванов.

— Я вам все как есть укажу. А назад з вами пойду. Мени туда надо.

Он даже не спрашивал разрешения — сам решил! Прощаться не стали. Двинулись.

— Вон там охвицерское общежитие.

— Власовское?

— Ни, нэмэцкое. Вон там штаб, — он махнул рукой на юг.

— Немецкий?

— Ни. Власовский.

— Тьфу твою, расплетень! Вот перепутались…

— Дайте чего-ось. Оружия. А то я з голыми руками…

Вот-вот. Дашь, а тебя этим же оружием и прикончат… Да и не полагается.

— Я ему гранату дам. Авось не подорвется? — сразу предложил Иванов.

Как-никак, а здоровый мужик в хате на воюющей территории всегда вызывал подозрение: как же это он не на фронте, не в плену, не в обучении и не в могиле? А не дезертир ли? Или и того хуже, полицай?! Но тут выручала Тимофеева готовность сразу пойти с нами. Да и бабуся что-нибудь сказала бы или намекнула, в крайнем случае.

— Валяй, — сказал я Иванову.

Он протянул гранату Тимофею и в двух фразах обучил обращению с ней.

— Вот за это кольцо дернешь и кидай. Сам ложись, а то убьет.

Тимофей был дядечка заметный — на полголовы выше нас и в плечах не слаб. Я сказал ему:

— Веди в офицерское. На подходе отодвигаешься и будешь ждать. Если мы кого-нибудь сгребем, идешь на подмогу. В случае чего, отходим к дамбе.

— Я з вами на ту сторону пойду, — твердил Тимофей. — У меня жинка тама, — он уже старался говорить по-русски.

Двигался он по своему селу уверенно, нас припрятывал, а сам шел почти открыто. Выходим прямо на большой барак. Он стоял торцом к пойме реки. Для захвата здание было удобно: длинное, многокомнатное, в торцах окон нет, вход-выход один — по всей видимости, мы его вдвоем удержать смогли бы. И тут у меня аж засвербило в мозгу: «Очень может быть, что мы их сейчас сильно тряханем, но ничего не добудем: вдвоем «языка» нам не взять (даже при Тимофее, третьем) — ведь это офицерское общежитие!» Мы к настоящему бою и захвату дома не готовы. Мы годились в этом составе только для нормальной разведки противника. Но странное дело, мы подобрались уже довольно близко к постройке, а ни одного часового не видно: разве что они из-за близости к линии раздела с противником вели скрытую охрану? Тогда мы сами могли вмазаться, тем более что луна высунулась и видимость стала преотличной.

Я уже хотел было отправить Иванова на ту сторону постройки, а самому с Тимофеем остаться со стороны входа, когда Тимофей сказал:

— Тут чего-то не так. Обождите. Я проверю.

— А не застрянешь там?

— Они ж меня знают. А в случае чего, — он показал гранату. — А пистолет не дадите?

— И гранаты хватит. Мы будем близко.

И он открыто пошел к дверям. Мы вмиг договорились, как и куда будем уносить ноги и как будем прикрывать друг друга, но тут следует признаться, это, скорее всего, было опасение, что Тимофей, не ровен час, нас выдаст. Ну что поделаешь? Война располагает к настороженности и подозрительности больше, чем к открытости и доверию.

Тимофей появился внезапно. Он стоял в рост и ничуть не таясь произнес с недоумением: