Серое небо асфальта - Альберт Родионов

— Я пойду!? — будто спросил Витя, упустив из голоса уверенность, и остальные не оставили ему шанса что-либо изменить.

— Ну… — выдохнула Маша, беспокоясь, не беспричинно, о слабости своего избранника.

— Ну, мы друзья? — спросил избранник, не стесняясь вопроса и объекта спора. — Витёк?!

— Да, о чём речь? — разозлился Виктор, понимая, что сделал всё для того, чтобы уступить женщину другому. — "Я вдали… как всегда!" — мелькнула мысль, словно счастье — перебежчик. Раз… и нет его!

* * *

Он попросил не гасить свет, она не отводить глаз…

Раскрасневшиеся после горячего душа, они так и смотрели друг другу в душу, в душной маленькой комнате, душа друг друга в объятиях, словно желая изгнать душу вон.

Она — душа — была послушна… вылетая, залетая вновь туда, где устала скучать… жаловалась на духоту, снова выходила подышать… затем приближался органичный азм, вселенная менялась, светило искусственное светило, чувства дребезжали, словно остывший вольфрам в старой лампочке, и… оставался свежий взгляд с б/у зрачками, азм уходил на покой, а от свежевыстиранных занавесок кисло пахло хозяйственным мылом.

— Живи здесь! — Маша как-то странно выразилась, словно "здесь" или "там" играло некую роль в ощущении жизни.

— Я и там не умирал! — адекватно ляпнул он и решил согласиться. — Но…

— Что? — вопрос протянулся, почти догадавшись, что зря.

— Я тебя… пока не люблю!

— Полюбишь!

— Думаешь?

— Уверенна!

— Я жену люблю!

— Знаю!

— Тогда почему?

— Не знаю!

— Хм…

— Знаю, что имею в виду!

Он захотел сказать, как в кино: "Ну и дура", но сдержался, подумав: "А может, права?"

— Права, права! — подсказала Маша и обхватив за плечи, почти проглотила его нижнюю половину лица…

* * *

Он слышал, как рядом передвигается она, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить, и специально не открывал глаз.

Когда-то, в маленькой комнате коммуналки, Лиза так же шуршала по утрам, прежде чем уйти на общую кухню, готовить завтрак, потом входила, громко хлопала дверью и по-армейски кричала:

— Подъём!

Он знал, что должен быстро вскочить, успеть в незанятый соседями туалет, быстро оправить естественные надобности в не совсем естественных для нормального человека условиях, умыться, (душ можно было принять только вечером, когда спадала сутолока жильцов) и оказаться в своей комнате перед парящим горячим чаем подносом, с горкой вкусных свежих гренок и бутербродов.

Ему стало грустно и немного стыдно, он вспомнил прошедшую бурную ночь и неуемный темперамент изголодавшейся женщины, потом вспомнил её гипнотическую уверенность в его чувствах к ней, засомневавшись в том, кого она пыталась убедить. Сейчас он не любил — точно! Если вчера под парами выпитого и долгого воздержания, засомневался и даже как-то поверил её уверенности, то сегодня… — ничего кроме неприятного осадка.

Ему надоело притворяться спящим и, открыв глаза, он шумно потянулся…

— Доброе утро! — её мягкий, с приобретённой хрипотцой, голос был несколько напряжён.

— Доброе! — соответственно сказанному он доброжелательно растянул губы и сделал счастливым взгляд. — Может зря ты всё это, Маша? — аккуратно висящие на спинке стула, вычищенные и отглаженные вещи, смутили его независимость.

— Не бойся, это просто так! — улыбнулась она, догадавшись, что гложет нового друга. Увидев, что улыбка на его лице вянет, не успев расцвести, быстро добавила:

— Помнишь мультик, где звери дарили друг другу цветы и говорили, что "просто так"? Добрый такой мультик, мне сразу настроение поднимал, хотя цветов я давно не получала, ни просто, ни сложно так. — Ну, вставай что ли, умывайся, можешь принять душ, соседи разбежались по щелям и делишкам, а я тебе кашу овсяную сварю! извини, чем богата!..

* * *

Ванная комната угрожающе топорщилась трещинами потолка, и ажурным лишаём влажных стен! Сама же ванная казалась сделанной из дорогого камня: не то яшмы, не то малахита! И если её отмыть, всерьёз, потеряла бы кажущуюся роскошь, что весьма огорчило бы жильцов, судя по тому, как было на ощупь и перед глазами. Оттого, ступить на скользкий путь её дна и преодоления собственной брезгливости, Дима не посмел, в глубине души осудив личное малодушие, замедляющее процесс полного освобождения и усмирения плоти.

"Нет, о плоти я ничего не говорил, в этом смысле, — вспомнил он, — наоборот, хотел быть свободным, но не голодным и грязным, даже слишком наоборот, насколько помнится, и очень жаль, что совместить, пока, не удаётся. — Он почти ощутил на языке приятную кислинку доброго Каберне, представил, как запивает им кусок мяса, только что снятый с шампура… и его рот наполнился тягучей слюной.

— Да уж… вздохнул он, выдавил на указательный палец помарина… сплюнул лишнее… и сунул палец в рот…

* * *

Овсянка была недурна, и он одобрительно покачивал головой, отправляя ложку за ложкой, куда следует…

Маша тоже не отставала, изредка бросая в него быстрый щекочущий взгляд.

— Ещё? — она приняла пустую тарелку.

— Нет, спасибо, сыт! — он похлопал по животу, как бы призывая в свидетели и тут же покраснел… Живот честно исполнил просьбу и подтвердил о приёме пищи громким неприятным урчанием. — Что-то с пищеварением, отвык желудок от каш, наверное, живём, сама понимаешь, по-холостяцки, — оправдывался Дима.

— Можешь жить здесь! — она почти повторила ночную фразу.

Он подумал, что надо бы что-то сказать, но промолчал.

— Условия конечно не очень, сам видел, но… овсянку, суп, хлеб здесь найдёшь всегда, — она вопросительно заглянула ему под опущенные ресницы… — Да и трудно в однокомнатной квартире, вдвоём с больной старухой! А может, ты им в тягость!?

— Не замечал, мне казалось — наоборот! Знаешь, иногда перемены помогают, иногда три — лучше двух, как в комсомоле — демократический централизм — не меньше трёх! Помнишь? — он улыбнулся задумавшейся о чём-то Маше.

— Захочешь — не забудешь! — она странно посмотрела в сторону…

— Что плохие воспоминания? — он пытался расшевелить разговор, избегая двусмысленности своего положения и догадываясь, что останется… пока… дальше будет видно.

— Жизнь моя однажды изменилась благодаря комсомолу в худшую сторону! Вот что! — Её желваки шевельнули жёлтые щёки, и губы на мгновение стали тоньше.

Он выложил руки на стол, словно на парту в начальных классах — одну на другую, трогая кончиками пальцев локти, и всем видом показывая, что готов слушать…

— Я ведь журналист — в прошлом! — она посмотрела долгим взглядом, ища недоверия в его глазах. — Работала в Комсомольской Правде! Накопала однажды на одного говнюка кучу дерьма весьма похожую на него, ну и попыталась пропихнуть на страницы, — Маша глубоко вздохнула и Дима заметил, что её глаза отсырели. — Тяжело вспоминать!..

— Мне Виктор что-то пытался говорить… — он решил, что нужна его помощь.

— Подожди! — резко сказала Маша. — Я сама! — Ещё несколько секунд она молчала, глядя в стол и ладонью перекатывая по скатерти сморщенное маленькое яблочко… — Понимаешь, они трахали меня всей кодлой… — шесть человек в беседке детского садика, потом издевались… долго издевались, уже начинало светать, когда ушли, забрав мои вещи и оставив голую, истерзанную, замерзающую. Был ноябрь, и я сидела в беседке, пока не пришли люди. Меня укрыли белым халатом и увезли в "жёлтый дом". Пол года я провела в больнице, потом увольнение, сейчас работаю, где — ты уже знаешь. Вот так! — Она встала и медленно прошла к потёртому временем буфету. — Тебе налить? — спросила не оборачиваясь. — Мне сейчас необходимо!

— Наливай! — тихо ответил он. — Давно это было?

— Лет десять прошло, — она села напротив, поставив перед ним

стакан. — Ну давай!.. — они чокнулись.

— Ты должна забыть! — он занюхал кусочком хлеба и отправил

его в рот.

— Трудно! — она шмыгнула носом и вытерла кухонным полотенцем глаза. — Но я стараюсь, только вот интерес к жизни упал с тех пор… прямо под откос… потому и покатилась по наклонной. — Маша вдруг остро взглянула… — А ты, тоже раненый жизнью… или в голову, навсегда?

— Что ты хочешь услышать?

— Какого хрена ты, здоровый красивый мужик, сидишь тут и водку распиваешь? Жену он любит! Никого ты не любишь, даже себя! — Она покраснела, что освежило её лицо: нездоровый румянец сменил восковую гамму, и ей это шло.

Стремительно встав из-за стола, она заметалась по комнатке…

Димка усмехнулся в несуществующие усы, но почувствовал, что укол достал сердце, неожиданно стало больно. Давненько он не слышал подобного, общаясь с подобными себе.

— Сядь Маша! Чего ты психуешь? Я ведь не тот комсомолец и не те подонки из садика! Не надо вымещать зло!