Столетний старец, или Два Беренгельда - Оноре Бальзак

Замок Беренгельд казался Туллиусу и его обворожительной подруге единственным обитаемым местом во Вселенной; дни свои они проводили в сладострастных наслаждениях, тем более длительных, чем больше ума и изысканного вкуса они в них вкладывали; часы отдохновения были заполнены занимательными беседами. Казалось, маркиза была сведуща во всех науках; внимание, с которым она слушала своего юного друга, необычайно льстило ему. Госпожа Беренгельд сияла от радости. Нежная мать была счастлива, особенно когда думала о том, что наконец-то ее сын забыл о своем опасном желании отправиться в армию, куда прежде он столь страстно рвался.

Свято веря в силу клятв, юный Туллиус с присущим ему постоянством полагал, что связь их будет длиться вечно. Он всей душой прилепился к своей любовнице, она была для него всем, на ней сосредоточились все его привязанности. Его счастье полностью зависело от той упоительной радости, тех надежд и чувственных удовольствий, кои возбуждала в нем госпожа де Равандси. Сплетя своими тонкими пальчиками прочную сверкающую сеть, она опутала ею восторженного юношу, и тот ежеминутно заставлял ее клясться, что она будет любить его вечно.

Сама же она не раз со смехом рассказывала графине: «Ваш сын очарователен, он всерьез спрашивает меня, буду ли я любить его всю жизнь!..» — и хохотала до слез.

Серьезной увлеченности, доступной исключительно душам чувствительным, сопутствуют удовольствия кристально чистые и возвышенные, отличающиеся от заурядных удовольствий так же, как отличаются египетские пирамиды от жалких сооружений современности. Однако не станем забывать, что подобная увлеченность является источником мучительных терзаний и гибельных падений. Тот, чье сердце воспламеняется от переполнивших его идеальных чувств и бьется ради благородной цели, стремится только к совершенству, и, следуя своему предназначению, влекущему его к небесам, он или витает в заоблачных высотах, или низвергается в пучину страданий, ибо середины, разделяющей крайности, ему узнать не суждено.

Как мы уже говорили, Беренгельд, достигнув какой-либо цели и познав все свойства увлекшего его ум предмета, начинал скучать и даже испытывать отвращение к некогда занимавшей его вещи. Не будучи знатоком человеческой души, госпожа Беренгельд была спокойна за ближайшее будущее сына. Но отец Люнаде уже разглядел на сверкающем горизонте едва заметное облачко.

Страстное увлечение Беренгельда ни для кого не было секретом: в деревне только и говорили что о госпоже де Равандси и Туллиусе. Разговоры эти достигли слуха Марианины: свежие краски ее юного личика мгновенно поблекли. Она любила спутника своих прогулок, любила настоящей любовью. Если госпожа де Равандси была в высшей степени насмешливой, дерзкой и своенравной, то Марианина обладала совершенно противоположными качествами, отличавшимися той же мерой совершенства.

Робкая от природы, Марианина имела характер мягкий и задумчивый, была склонна к мечтательности и с наслаждением любовалась чудесными горными пейзажами. Она могла пробудить чувства исключительно чистые и возвышенные, словно горные вершины Альпийской гряды. Природа завила ее черные волосы в тысячи завитков, и они густыми прядями падали на ее чистое, словно выточенное из слоновой кости невинное чело. Когда она откидывала со лба непокорные локоны, можно было увидеть ее глаза, сверкающие, словно две звезды на затянутом облаками ночном небосклоне. Каждый, кому довелось увидеть, как она сидела на камне, сжимая в одной руке лук и стрелы, а в другой пронзенную стрелой горлицу, и сожалела о подстреленной ею птице, легко мог понять, что первый факел, зажженный амуром, будет светить ей всю жизнь, и только одному избраннику достанутся чарующие прелести ее души и тела. Отец и мать боготворили Марианину, она была их любовь, их гордость, их жизнь.

Некогда любящих родителей постигла печаль: Марианина опасно заболела, и они опасались, что ее красота, ее пленительная фигура, исполненная томной грации и неизъяснимого изящества, навечно останутся изуродованными злым недугом. Один ученый хирург посоветовал ей больше заниматься физическими упражнениями; именно тогда юная Марианина пристрастилась к охоте и часто одиноко бродила по горам, окружавшим замок Беренгельдов. Так как в лесу всегда можно было встретить лесничих, то она не боялась совершать далекие прогулки. Невинное пристрастие ее к этим вылазкам уводило ее все дальше в лес и в горы, туда, где природа предстает пред нами во всем своем девственном великолепии, очищая нашу душу и преисполняя ее возвышенными мыслями и туманными грезами.

Беренгельд и Марианина вместе наслаждались зрелищем горных потоков, коврами мха, сверкающими ледниками, восходами и закатами. Марианина всей душой полюбила Тулллиуса: это означало, что она полюбила его на всю жизнь.

Когда в дом управляющего пришло известие о том, что Туллиус страстно влюбился в госпожу де Равандси, Марианина изменилась в лице, и тоска охватила ее душу. Девушка уподобилась цветку лилии, захваченному врасплох весенними заморозками.

На что она могла надеяться? «Разве он сказал мне: я люблю тебя, — думала она. — Ах! Почему я промолчала? Почему не взяла его за руку и не призналась, что, впервые увидев его, поняла, что уже никогда не сумею его забыть?..»

Она бродила по горам, равнодушно взирая на потоки, которыми они когда-то вместе любовались, следила за всем, что происходило в замковом парке, легким шагом пробегала по излюбленным тропинкам Беренгельда. Она садилась на камень, на котором однажды на закате юный ученый раскрывал перед ней тайны мироздания, излагая, согласно каким законам Земля вечно вращается вокруг своей оси, этой таинственной линии, проведенной человеческим воображением через центр земного шара и являющейся предметом бесконечных научных споров!.. Ей казалось, что она до сих пор слышит его голос. Эти исполненные поэтического вдохновения уголки были связаны с чарующими воспоминаниями, но теперь очарование их поблекло, и они погрузились в печаль. Тоска уничтожила румянец на нежных щеках Марианины; взглянув на нее, опытный физиономист сразу распознал бы томления отвергнутой любви.

Она прекрасно знала Беренгельда и не раз восклицала: «Ах! Если бы он только знал!..» Но гордость одерживала верх, и Марианина вновь отбрасывала от себя мысль отправиться в замок.

Прекрасная Марианина была уверена, что уродство Туллиуса оградит его от посягательства иных женщин и он всегда будет верен ей: «Его душа расцветет, словно цветок!» — думала она. И ошиблась.

Не было нежного друга, чтобы утереть ее слезы: она плакала тайком, лес, горная речка да голые скалы были единственными свидетелями ее горя. Умолк ее чистый звонкий голос, и козопасы больше не останавливались, чтобы послушать ее незамысловатые песенки.

Мать ее не находила себе места от беспокойства; отец часто брал Марианину за руку и спрашивал, не больна ли она, но она отвечала: «Нет, отец». Ее печальные и равнодушные ответы повергали родителей в уныние. Потерянная улыбка блуждала на ее губах… Она напоминала цветок, выросший на свежей могиле.

Беренгельд не знал о состоянии нежного товарища своих игр и походов. Да и откуда ему было о нем знать? Постоянно находясь возле госпожи де Равандси, он на лету ловил каждую остроту, исторгнутую коралловыми губками, и воображал, что эти очаровательные кораллы будут принадлежать ему вечно.

Прошло два месяца, и все эти месяцы Туллиус пребывал в пучине наслаждений; он решил, что так будет всю жизнь. Мечты о славе улетели на крыльях сновидений и грез; любовь со всеми ее радостями казалась Беренгельду тем единственным занятием, ради которого должно жить.

Отец Люнаде горько сожалел о том, что его воспитанник целиком отдался этой страсти, и переживал, что слишком стар, дабы руководить Туллиусом в столь щепетильном вопросе.

Нередко старик останавливал Туллиуса в галерее и, пользуясь правом, даваемым убеленной сединами головой и священническим саном, пытался урезонить его: «Дитя мое, горе тому, кто все свое достояние доверяет одному-единственному кораблю, не убедившись прежде, сумеет ли тот доплыть до Америки».

Но взор Софи был столь пленителен, тело столь совершенно, улыбка столь обольстительна!..

Мать Беренгельда, напуганная предчувствиями доброго священника, говорила юноше: «Сын мой, мир не ограничивается объятиями женщины, есть обязанности, кои нам необходимо выполнять, есть труды, кои мы обязаны свершить, ибо всегда настает час, когда нас призовут к ответу, и того, кто не исполнил ни своего предназначения, ни возложенных на него обязанностей, постигнет глубокое разочарование. Помните же об этом, сын мой!»

Но один поцелуй Софи — и Туллиус забывал обо всем… Софи была так прекрасна!

Если бы Софи шутки ради приказала: «Замок Беренгельдов мне надоел, давай сожжем его!..» — он бы разрушил родовое гнездо вместе с его старинными башнями.