Поцелуй Фемиды - Александр Белов

Во-первых, была показана отделанная по последнему слову душевая комната. Испанская кафельная плитка нежнейшего розового цвета и сверкающие хромом душевые краны самой навороченной конструкции могли бы сделать честь любому модному оздоровительному комплексу в столице. Факт, могли, бы! Если бы не маленькое аккуратное смотровое окошечко в кафельной стенке. В душевой было подозрительно чисто и душисто. Скорее всего, эту комнату используют не по прямому назначению, а исключительно для проведения экскурсий. По крайней мере, Белов, впервые прибывший в изолятор, был подвергнут «санобработке» в совсем другой «баньке»: старой, с потеками ржавчины на стенах и обросшей многолетней слизью.

Вторым ценным экспонатом в ходе осмотра была комната, в которой тоже очищались, но не телом, а душой. Чтобы попасть в нее им пришлось даже пересечь тюремный двор и войти в отдельно стоящий блок, еще более мрачный, чем тот, в котором находилась Сашина камера. Молельная комната, она же часовня, буквально сверкала чистотой и позолотой и до такой степени не вписывалась в общий интерьер изолятора, что производила впечатление топорно сделанного телевизионного монтажа.

Мельком Саша отметил две-три старые и, вероятно, ценные иконы, но по большей части изображения святых были новыми и лаково посверкивали нежными пастельными оттенками. Внезапно на память пришел образ блаженного друга Федора Лукина. Причем этот образ не исчезал, а прочно засел в сознании, настойчиво требуя связи с этой чудной обителью духа и детально обдумывания на досуге.

— Один наш очень известный и богатый «клиент» — не буду называть его имени, вы и так догадаетесь — вложил сюда кучу денег и собственного труда, — с гордостью поведал экскурсовод. — Очень набожный оказался человек. И до сих пор, хотя сам давно на свободе, не забывает нашего учреждения. На каждый церковный праздник присылает подарки и всякие еще «приблуды». В смысле, иконы.

— И что же, сам отец Игорь приходит сюда службы служить? — поинтересовался Саша, назвав имя настоятеля местного собора.

— Нет, ну что вы, не тот уровень. Два отца Василия приходят по очереди: то один, то другой.

В свою камеру Белов вернулся в странном расположении духа Интересно, почему ему так настойчиво вспоминается Федя Лукин?.. До обеда было еще далеко, время прогулки было потрачено на беседу и экскурсию с опером. На сером казенном одеяле стопочкой лежали газеты — единственная бесплатная привилегия, которой на данный момент ему удалось добиться. Но ознакомиться с прессой в этот день ему было не суждено. В следующий момент Саша почувствовал, что за ним наблюдают, а еще через секунду в замке завозился ключ.

Вид у пожилой контролерши был какой-то смущенный. Саша уже дважды заставал дни ее дежурства, и по взглядам, которые дама кидала на него, мог предположить, что новый подопечный ей скорее симпатичен, нежели наоборот. Любопытный феномен: часть работников тюрьмы ненавидели Белова только за то, что он был богат, вторая часть — горячо любила именно по той же самой причине. Впрочем, эта женщина, как и другие ее коллеги без крайней необходимости рта не раскрывала: видимо получила соответствующий инструктаж.

— Вас переводят в другую камеру, — сказала контролер. — На время ремонта…

Белову показалось, что женщина хочет что-то добавить к сказанному, но не решается…

— Наденьте бушлат, — посоветовала она после того, как Саша сложил в рюкзак свои немногочисленные вещи. — Это через улицу, в девятом корпусе.

И снова Белову почудились в ее голосе какая- то недосказанность и даже тревога. С чего бы это? И вообще, странно: как быстро принято решение о начале ремонта. Ведь для того, чтобы списать деньга с его, Беловского счета, не говоря уже о покупке необходимых материалов, требуется какое-то время. А тут не успели поговорить, а ребята стартанули!

Возле одной из многочисленных промежуточных решетчатых дверей маячил хмурый мужик, также одетый в камуфляжную форму контролера. Видимо, представитель того самого девятого корпуса, явившийся сопровождать узника.

— Вы там, Александр Николаевич, это… — услышал Саша позади себя голос женщины, на-, конец-таки решившейся заговорить, — вы поаккуратнее…

Народное название следственного изолятора Воронье гнездо имело давнюю, еще дореволюционную традицию. А непосредственным толчком к рождению этого образа — послужило его географическое расположение — на высокой скале, над рекой, разделяющей на две части город Красносибирск. С другой стороны к тюрьме вплотную подступали жилые застройки и улица, прямая, как стрела, упирающаяся в здание следственного изолятора как в тупик, носила название, разумеется, улицы Свободы.

Здание Красносибирского следственного изолятора, сработанное на славу в конце теперь уже позапрошлого века, как и сотни других зданий подобного назначения по всей необъятной стране, было построено в форме креста. Такой вот крест или, реже, кольцо — два самых распространенных типа построек, способные обеспечить максимальный контроль за многочисленными, требующими постоянного пригляда обитателями.

Они шли по тюремному двору, аккуратно расчищенному от снега. Саша подумал, что у местных дворников, как пишут в умных книгах по бизнесу, самая высокая мотивация к труду. Ведь здесь на хозяйственных работах задействован отряд зэков, осужденных по «легким» статьям и прошедших самый тщательный отбор. Хотя, с другой стороны, текучесть кадров, присутствует и в этом заведении тоже. Слава богу, что присутствует.

Они миновали здание хозяйственного блока. Зэки из числа обслуги, перекуривающие на крылечке, вероятно, узнали Белова. Не решаясь приветствовать его вслух, парни заулыбались и выбросили руки в приветственных жестах, означавших «победу», «держись!» и «все будет пучком!»

Девятый корпус, куда вел в настоящий момент Белова угрюмый контролер, старательно прикидывающийся глухим, к кресту непосредственного отношения не имел. Это было отдельно стоящее трехэтажное здание, вплотную примыкающее к забору. Раньше эта постройка выполняла, скорее всего, какую-то другую хозяйственную функцию, возможно, функцию тюремной больницы. И только в связи с проблемой перенаселённости изолятора, вставшей в полный рост в конце девяностых, была переоборудована в режимный корпус.

Контролер, его сопровождавший, выглядел глубоким стариком. Хотя Саша и понимал, что совсем уж стариком тот быть просто не может: от силы пятьдесят лет, даже с учетом многочисленных рапортов о продлении срока службы.

Интересно, какой стимул можно придумать, чтобы побудить человека служить в этом заведении, да еще сверх срока? Наверное, какие-нибудь надбавки или модная тема — «жилищные сертификаты».

Миновав, как водится, сумасшедшее число промежуточных дверей, Белов и сопровождающий его работник изолятора вошли в мрачный, депрессивного цвета коридор, единственным украшением которого был пугающий плакат «Туберкулез — излечим!» По обеим сторонам стен через равные промежутки висели намертво приваренные куски металлических труб с прорезями. Из своего небольшого тюремного опыта, Саша знал, что эти конструкции называются «ключеуловителями» и созданы на случай бунта либо побега. Сотрудник учреждения, захваченный злоумышленниками, должен непременно дотянуться до ближайшей такой вот сварной капсулы и бросить ключи туда, откуда их дослать попросту невозможно.

Неожиданно Саша увидел справа ох себя красивую дверь «молельной комнаты». Да ведь именно в этом, девятом, отдельно стоящем корпусе, они и были с капитаном Балко, когда совершали экскурсию по изолятору. Чуть позже он узнал, что часовня была не случайно оборудована именно в том блоке, где содержались наиболее «серьезные» подследственные, которым светили большие сроки.

Конвоир остановился напротив двери с номером 345, отпер ее ключом и так же, не проронив ни звука, закрыл ее вслед за вошедшим внутрь Беловым.

На приветствие вновь прибывшего никто из обитателей камеры не ответил. С трудом привыкая к тусклому освещению, которое обеспечивала, как умела, затянутая под потолком металлической сеткой лампочка, Саша огляделся. Камера была небольшая, рассчитанная на четырех человек. По обеим сторонам от прохода располагались шконки в два яруса. Примета новых веяний — двухкассетный магнитофон — наполнял замкнутое пространство совершенно не соответствующей обстановке песенкой: «Ах, вот какая ты! А я дарил цветы…»

Верхний ярус был полностью обитаем. В тусклом свете лампочки виднелись шишковатые бритые головы, а чтобы почувствовать исходящую справа и слева вонь от несвежих носков, освещение и вовсе не было нужно. Из нижних коек занята была только одна — с нее на вошедшего пристально и с явной антипатией поглядывал худощавый блондин. Вторая из нижних коек была свободна, если не считать доски с самодельными нардами, в которые в данный момент никто не играл.