Сонька Золотая Ручка. История любви и предательств королевы воров - Виктор Мережко

— Это комплимент или осуждение?

— Нет, что вы?! Безусловно комплимент. Женщина должна обращать на себя внимание.

— Мы будем говорить о мужьях и женах? — насмешливо спросил Блювштейн.

— Почему бы нет? В этом нет никакого ханжества. Можете задать любой встречный вопрос.

Михаил выпил вина.

— Как давно вы похоронили супруга?

— Чуть более года. И знаете, устала от одиночества и тоски. Захотелось жизни!

— Поэтому вы рискнули пойти в ресторан?

— Вы хотите сказать, рискнула пойти одна? Это вы хотели сказать?

— Примерно.

— А что мне оставалось? Похоронить себя заживо? Подруг нет, мне муж запрещал с ними общаться. Пить вино в этом склепе, а утром бродить по нему с разламывающейся головой? Я очень давно не выходила в свет. Болезнь мужа, траур, косые взгляды сослуживцев… Это очень суровое испытание. Александр. Поэтому и рискнула отправиться в ресторан, где меня никто не знает. Я ведь не так стара, как могу показаться!..

— Вы прелестны.

— Замолчите, — вдова приложила ладошку ко рту молодого человека. — Лгите, но не так грубо. — И неожиданно попросила: — Поцелуйте мне этот пальчик… Мне нравится. Это очень волнует.

Блювштейн принялся целовать пальцы, отчего Варвара Тимофеевна застонала и слегка закатила глаза.

— О, Александр… О боже… Что вы делаете? Я сейчас сойду с ума, Александр…

Вдова сама стала жадно целовать Блювштейна, после чего сжала его лицо руками и так потащила в одну из дверей.

— Сюда… Сюда прошу… Не бойтесь… Ничего не бойтесь… Сюда, Александр…

Варвара Тимофеевна спала. Спала крепко, довольно сильно посапывая. На столике, рядом с постелью, стояли початые бутылки вина и шампанского — вдова отдохнула вволю!

Михаил приподнялся на постели, прислушался. Было тихо, никакого шума или шагов, только дыхание вдовы. Он слез с кровати, натянул брюки, подошел к окну: двор был хорошо освещен газовыми фонарями, никого видно не было, лишь одиноко нес службу возле ворот караульный.

Блювштейн выдвинул несколько ящиков стола, обнаружил там обилие золотых безделушек, стал рассовывать их по карманам. Затем таким же манером опорожнил ящики соседнего столика, после чего вернулся к вдове и попытался снять перстни с ее пальцев. Генеральша вяло оттолкнула молодого человека и сонно пробормотала:

— Александр…

Он оглядел еще раз спальню и покинул ее.

Зал был хорошо освещен дворовыми фонарями, шкафы и серванты заманчиво блестели стеклянными дверцами, скрывая несметные богатства. Михаил начал брать все, что попадалось под руку, — серебряные сервизы, подсвечники, колье и перстни из инкрустированных ящиков. И вдруг до слуха Блювштейна донесся легкий скрип паркета. Он оглянулся — это была вдова. В темноте она выглядела пугающе — в длинной ночной сорочке, волосы растрепанные, глаза полубезумные.

— Что вы делаете, Александр? — промолвила она глухим голосом.

Он положил на стол серебряный подсвечник, двинулся к ней.

— Сгинь!

— Не делайте этого, Александр, — попросила генеральша. — Я отдам все, что вы пожелаете!

— Сгинь!

— Александр!

Он схватил ее за плечи, стал заталкивать в спальню.

— Пошла! Уйди от греха!

— Александр, — невнятно бормотала она от страха и хмельного состояния. — Вы мне понравились, Александр… Зачем вы грабите? Это грех, Александр!

В спальне Блювштейн бросил Варвару Тимофеевну на постель, навалился на нее всем весом.

— Не смей!.. Не смей выходить! Убью!

— Александр!

— Я уйду, а ты живи… Слышишь? — шептал он жарко в лицо вдовы. — Только не ходи и не кричи! Поняла? Поняла, Варвара?

— Александр…

Он сильно встряхнул ее и, не сводя с нее глаз, направился в сторону зала. Генеральша приподнялась, какое-то время не решаясь встать с постели, затем неожиданно вскочила и в каком-то горячечном состоянии ринулась на Блювштейна.

— Сволочь! Вор! Я поняла! Ты — вор! И жена твоя воровка! Я прикончу тебя!

Михаил изо всех сил швырнул ее на постель, впился пальцами в худую длинную шею, стал душить.

— Ведьма… старая ведьма… Ничего ты не поняла. Слышишь, не поняла! И никому ничего не скажешь!

Она хрипела и вырывалась, но в какой-то момент сильно дернулась и затихла. Блювштейн еще некоторое время подержал ее, затем отпустил и медленно поднялся. Увидел застывшее лицо генеральши, перекрестился:

— Господи прости…

Он попятился к двери, плотно закрыл ее. Оказавшись в зале, он заметался между креслами и окнами, не соображая, что предпринять.

Во дворе по-прежнему было тихо и покойно, караульный дремал при воротах, лишь за забором промчалась запоздалая карета. Михаил выглянул в коридор — тоже пусто, нет ни души. На цыпочках, крадучись молодой человек добрался до лестницы, начал подниматься по ступеням, и в этот момент его окликнули:

— Вы уходите?

Это был дворецкий.

— Да, — не сразу ответил Михаил, — госпожа спит, мне пора. — И попросил: — Пальто.

Дворецкий выполнил его просьбу, Блювштейн посмотрел ему в глаза, зачем-то приложил палец к губам.

— Тихо, госпожа спит. — И устремился вниз.

Молодой человек бегом пересек двор, сонный солдат открыл калитку и выпустил ночного гостя. Улица была пустой: ни людей, ни повозок. Блювштейн метнулся в одном направлении, в другом, затем сообразил и побежал в сторону освещенного Невского.

В тишине ночных улиц гулко звучали его шаги.

Михаил ворвался в номер гостиницы с шумом и грохотом. Сонька от испуга и неожиданности вскочила на постели, уставилась на Блювштейна. Он присел рядом, принялся не спеша вытаскивать из карманов кольца, браслеты, колье… Поднял глаза на девушку, криво усмехнулся:

— Я убил ее.

— Кого? — не поняла Сонька.

— Генеральшу. Задушил… — И вдруг он зарыдал жалко, не по-мужски.

Сонька положила его голову себе на колени и стала молча гладить, неподвижно глядя перед собой. Блювштейн постепенно успокоился, поднял голову:

— Я не хотел. Она сама виновата. Сказала, что я вор. И ты тоже… воровка… — Он бессмысленно перебрал принесенные вещи. — Видишь сколько?

Блювштейн поднялся, затравленно огляделся.

— Надо бежать. Они все знают! Знают, что из «Метрополя». Бежать…

Он подошел к окну, посмотрел вниз и вдруг шарахнулся назад: к подъезду гостиницы подкатило сразу несколько повозок, из них спешно стали выскакивать полицейские и солдаты.

— Полиция! — выкрикнул Блювштейн и бросился к Соньке. — Я уже не успею. Беги ты. Беги, пока не поздно, они сейчас будут здесь. Беги, Соня! Ради ребенка!

Сонька схватила какую-то одежду, накинула на себя и ринулась из спальни. В гостиной номера девушка бросала в сумку все, что попадалось под руку, Михаил помогал ей, бормоча:

— Не успеешь, быстрее! Они сейчас будут здесь. Ты тут ни при чем, беги!

Сонька побежала к двери, затем на миг опомнилась, быстро вернулась, крепко обняла Михаила.

— Прощай! Я тебя не забуду! — И покинула номер.

Сонька сидела в карете прямо напротив входа в гостиницу. Извозчик терпеливо ждал распоряжения, расхаживая возле лошадей и прихорашивая их. Наконец Соня увидела то, что ожидала: из гостиничных дверей показались сначала полицейские, затем вывели Блювштейна с заложенными назад руками. Он смотрел под ноги и лишь перед тем, как сесть в арестантскую повозку, поднял глаза и посмотрел в сторону одинокой кареты на противоположной стороне улицы. Сонька поняла: он знал, что она провожает его в последний раз.

Когда повозка с Блювштейном тронулась, воровка велела мужику:

— Езжай.

Вскоре Сонька стояла на лестничной площадке перед знакомой дверью. Дернула за шнурок, терпеливо ждала, когда откроют.

— Кто? — послышался голос матери.

— Софья.

Дверь открылась, и Сара замерла при виде девушки.

— Что-нибудь с Михелем?

Девушка, не ответив, переступила порог и посмотрела на возникшего в коридоре Блювштейна-старшего. Все трое прошли в гостиную. Сонька поставила под ноги сумку с вещами, слабо улыбнулась:

— Я с плохой вестью.

— Что с ним? — тихо вскрикнула мать.

— Он убил человека.

Сара беззвучно заплакала, муж обнял ее за плечи, крепко прижал к себе.

— Когда это случилось? — ровным голосом спросил он.

— Сегодня. Ночью.

— К этому все шло. — Блювштейн перевел взгляд на Соньку. — Вам, видимо, надо отдохнуть?

— Если можно.

— У нас здесь есть комната. — Отец взял сумку девушки, обратился к жене: — Сарочка, приведи в порядок комнату сына.

— Она всегда в порядке.

Петербургская тяжелая синева затянула ночное небо, недалеко прогрохотала по мостовой повозка, ударил несколько раз колокол на пожарной каланче, отбивая время, и снова наступила тишина.