Горький обман - Акваа К

Не то чтобы мне нужен Ремо, но безопасность, тепло и ощущение дома, которые он дает… Я хочу этого. Мне так хочется, чтобы он обнял меня и сказал, что все хорошо, что со мной все будет в порядке и что он всегда будет рядом.

С ним я всегда чувствую себя в безопасности.

Тихий плач доносится до моих ушей, когда я прохожу через фойе и попадаю в столовую.

В поле зрения появляется моя мать, вытирающая слезы, пока офицер задает ей вопросы. Эмброуз стоит позади нее, ее глаза пусты, как будто она ничего не чувствует.

Эмброуз всегда была женщиной без закидонов. Она всегда открыто демонстрировала свое недовольство, постоянно носила свои эмоции на рукаве, и, возможно, я восхищался ею за то, как она могла заставить кого-то отвести взгляд, когда ей этого хотелось.

Теперь огонь в ней, кажется, потускнел.

Несмотря на все, что она мне сделала, я не думаю, что когда-либо ненавидел ее. Она мне не нравится, но я никогда ее не ненавидела. Я не могу сказать того же о своей матери или отце.

Мама вскидывает голову, и ее опухшие красные глаза сужаются, глядя на меня.

Оставив офицера, она бросается ко мне. Я делаю шаг назад, не желая, чтобы она причинила мне еще больше боли, чем я уже причинила.

— Аврора, — шепчет она, ее глаза расширены и налиты кровью. — Это ты сделала? Это сделал твой муж? Он вышел из дома, я видела его.

Мое сердце замирает, голос пропадает.

Ремо?

Нет.

— Твой муж сделал это, не так ли? Ты была частью этого? Это то, что мы воспитали в тебе? Зачем ты это сделала, Аврора? Ты оставила нас ни с чем.

Моя мать продолжает бросать в меня обвинения.

Эмброуз подходит к матери сзади, обнимает ее за плечи, и они словно предали меня. Я приехала сюда, беспокоясь о них. А они возводят между нами стену.

Моя доброта простирается так далеко.

Я крепче сжимаю сумочку, на моем лице пропадают все эмоции, и я сжимаю сердце, чтобы противостоять им.

— Верно, мы снова можем свалить вину на меня, ведь это я проиграла миллионы фунтов, играя на ставках и в казино. Я права? Это я имела дело с такими опасными людьми и была вынуждена выйти замуж за кого-то, чтобы спасти своего отца, верно? Это я должна помогать вам, ребята, и при этом принимать упреки и оскорбления.

Я качаю головой, смеясь.

— Аврора, я просила его не делать этого. Ты была моим ребенком. Но как ты могла отомстить таким отвратительным преступлением? Может, я и не присутствовала при этом, но я пыталась защитить тебя. А ты пошла и сделала это?

Как мог ребенок слушать, как его мать обвиняет его в убийстве? Как он мог не сломаться из-за слов той самой женщины, которая дала ему жизнь?

Развернувшись, я выхожу из дома, заглушая мамины оскорбления, потому что они причиняют боль. Так больно.

Я не хочу их слышать. Я не буду оглядываться на них. Слышать эти слова, эти обвинения от матери будет больно всегда.

Особенно вину за смерть отца.

Сев в машину, я начинаю ехать к дому, зная, что Ремо тоже скоро вернется домой.

Зайдя в дом, я застаю Хелиа сидящим в гостиной на диване с ноутбуком. Он поднимает глаза, когда видит, что я вошла, и хмурится, когда на его лице появляется какое-то осознание.

— Ты в порядке? — спрашивает он, наклоняя голову.

Я сглатываю, пытаясь ответить, пытаясь что-то сказать ему, но мои слова застревают. Поэтому я довольствуюсь отрывистым кивком.

Развернувшись, я иду наверх, в свою комнату, стараясь не сломаться.

Дойдя до спальни, я закрываю за собой дверь и делаю короткие, резкие вдохи, смахивая слезы и пытаясь взять себя в руки.

Бросив сумку на пол, я закрываю глаза и пытаюсь отдышаться.

Я не виновата. Мой отец сам виноват. Он сделал это с собой.

Я не виновата.

Я качаю головой, но на глаза наворачивается слеза. Я быстро вытираю ее.

— Ты не виновата, Аврора. Мама запуталась. Она не понимает, что говорит.

Я киваю про себя, фыркая.

Через несколько секунд я успокаиваюсь и только тогда иду к шкафу и переодеваюсь. Я надеваю футболку больших размеров и черные леггинсы, затем спускаюсь вниз и иду на кухню.

Взяв все необходимое, я начинаю готовить круассаны. В середине всего этого я решаю также испечь банановый хлеб. Пока круассаны в духовке, я начинаю замешивать тесто для бананового хлеба.

Я выливаю смесь на сковороду, когда входит Хелиа.

— Что бы ты ни готовила, пожалуйста, дай мне первый кусочек. У меня во рту уже вода, Аврора. Я даже не шучу.

Я громко смеюсь и качаю головой, заканчивая наливать тесто.

Повернувшись и вынув круассаны из духовки, я кладу их на решетку, а банановый хлеб задвигаю в духовку.

— Тебе повезло, они уже готовы. Осталось только добавить сахарную пудру.

Хелиа мгновенно подходит ко мне, его высокая фигура возвышается надо мной, как и у Ремо. Он смотрит на множество круассанов, затем указывает на один.

— Я хочу вот этот.

Я беру ее, кладу на тарелку и протягиваю ему.

Он улыбается, как ребенок, которому дали конфету. Я снова смеюсь, забыв обо всем, что меня беспокоило.

— Ты не знаешь, когда Ремо будет дома? — рассеянно спрашиваю я, посыпая круассаны сахарной пудрой.

— Он не придет.

Я замираю, потом смотрю на Хелиа.

— Что ты имеешь в виду?

Хелиа отрывает кусок круассана и ест его. Его изумрудные глаза переходят на меня, и он пожимает плечами. Что-то вроде страха душит меня, когда он смотрит на меня.

Как будто он что-то знает и может уничтожить меня этим.

Очень заметный шрам, идущий по его лицу, и вся его манера поведения, как у человека, занимающегося исключительно чистым бизнесом, вызывают во мне интересное чувство. Это страх, но в то же время и нет.

— Сколько тебе лет? — резко спрашиваю я.

Он моргает, а затем смеется.

— Тридцать три. А что?

Я наклоняю голову, изучая его.

— Ты выглядишь моложе, — комментирую я.

Он ухмыляется. — Я знаю.

Он подмигивает, затем берет еще один круассан и выходит из кухни, но не раньше, чем бросает несколько слов через плечо.

— Может, стоит позвонить Ремо и спросить, где и когда он вернется. Он мне ничего не сказал.

Похоже, он раздражен.

Когда банановый хлеб испекся, я даю