Стихотворения и поэмы - Адам Мицкевич

Как первая любовь не позабытый.

Он не отравлен горьким заблужденьем,

Не омрачен бесплодным сожаленьем,

Не затуманен времени теченьем.

О, если б сердце улететь могло бы

Туда, где я не знал ни слез, ни злобы,

Где, как по лугу пестрому, по свету

Бродили, радовались первоцвету,

Топтали белену, а трав целебных

Не избегали на лугах волшебных.

Тот край счастливый, небогатый, скромный

Был только наш, как божий мир – огромный.

Все в том краю лишь нам принадлежало,

Все помню, что тогда нас окружало,

От липы той. что на холме росла там

И зеленью дарила тень ребятам,

До ручейка, бегущего по скатам,

Все было близко нам и все знакомо

Вплоть до границы, до другого дома.

Те земляки, покинутые нами,

Одни еще остались нам друзьями

Союзниками верными навечно.

Кто жил там? Мать, сестра, еще, конечно,

Приятели; когда мы их теряли,

Как долго предавались мы печали!

И не было конца слезам, рассказам…

Там к пану крепче был слуга привязан,

Чем муж к жене в иных краях. Там, в Польше,

Солдат о сабле сокрушался дольше,

Чем брат о брате здесь. Там горше втрое

Оплакивали пса, чем здесь героя.

Друзья мои, лишь в руки взял перо я,

За словом слово в песню мне бросали,

Как в сказке журавли, что услыхали

Над диким островом в стране тумана

Крик заколдованного мальчугана,

По перышку бросали, по другому,

Он, сделав крылья, долетел до дому.

Дожить бы мне до радостного мига,

Когда войдет под стрехи эта книга,

Чтоб девушки за пряжею кудели

Не только бы родные песни пели

Про девочку, что скрипку так любила,

Что и гусей для скрипки позабыла,

Про сиротинку зорьку-заряницу,

Что на ночь глядя загоняла птицу,

Чтоб взяли девушки ту книгу в руки,

Простую, как народных песен звуки.

Бывало, предавались мы забаве

Под липою валялись на отаве,

Читая о Юстине и Веславе,

Садился эконом за столик рядом,

А то и пан, коль проходил он садом,

И не мешали чтению, порою

Нам объясняли то или другое,

Хваля хорошее, простив дурное.

И ревновали мы поэтов к славе,

Еще гремящей там, в лесу и в поле,

Хотя не увенчал их Капитолий

Но рутовый венок, сплетенный жницей,

Лаврового венка милей сторицей.

От самого себя меня оборони!

Сквозь письмена твои я зрю в иные дни,

Как солнце сквозь туман, который золотою

Нам мнится пеленой, а солнце – слепотою.

Но тот, кто зрячей солнц, жемчужный тот туман

Воспринимает как очей самообман.

Лучом моей людской и солнечной зеницы

Пронзаю глубь твою, тянусь к твоей деснице

И.вопию: "Открой мне тайн твоих темницы!"

Узнай про мощь мою – ты равен только ей

Премудростью своей и волею своей.

Не знаешь своего начала? Так и племя

Людское своего не помнит появленья.

Чем занят ты? В себя извечно погружен.

И род людской – в своих делах погряз и он.

Для мудрости своей ты сам непознаваем,

И мы о нас самих в незнанье пребываем.

Не знаешь ты конца – и мы не можем знать,

Умеем, как и ты, делить, соединять.

Ты – разный, ну и мы умами несводимы,

Един? Ну что ж, и мы – сердцами мы едины.

Ты мощен в небесах, мы звезды числим там;

Всевластен на морях – мы бродим по морям.

Ты, что сияешь без восхода и захода,

Чем отличён, скажи, ты от людского рода?

Воюешь на земле и в небе с сатаной?

Воюем мы в себе и боремся с собой.

Однажды ипостась ты принял человека,

На миг – или таким ты пребывал от века?

[1835 – 1836]

О, сколько вас, приятелей, подруг,

В очах, подобно звездам, промелькнуло.

К моим рукам тянулось столько рук!

Ни разу сердце к сердцу не прильнуло.

Проматывал я сердце, как казну

Младой транжир. Но должники, не каясь,

Сбежали. Можно ль ставить мне в вину,

Что стал приметлив, что остерегаюсь

Довериться сомнительным рукам?

Прощайте вы, прелестницы, прощайте,

Знакомцы юности – прощаю вам!

А крохи, уцелевшие на счастье,

До времени я прячу, юный мот.

Уже о старческом забочусь хлебе…

Нашел того, который часа ждет,

Чтоб отплатить с лихвою… Он на небе!

[1835 – 1836]

Прясть любовь, как шелкопряд нить внутри себя снует,

Источать из сердца, как льется из земли ручей,

Развернуть, как златобой, что из зернышка кует

Золотой листок; впитать в глубину души своей,

Словно ливни пьет земля; реять с ней среди высот,

Словно ветер; и раздать, как пшеница раздает"

Семена; и, словно мать, – пестовать среди людей.

И сравнится мощь твоя с полнотою сил природных,

А потом, как мощь стихий, разрастется мощь твоя,

А потом сравнится мощь с мощью соков живородных,

После – с силою людской, с мощью ангелов господних,

И сравняешься в конце со владыкой бытия.

1839, Лозанна

Над водным простором широким

Построились скалы рядами,

И их отраженья глубоко

В заливе кристальном застыли…

Над водным простором широким

Промчалися тучи грядами,

И их отраженья глубоко.

Как призраки дымные, плыли…

Над водным простором широким

Огонь в облаках пробегает,

Дрожит в отраженье глубоком

И, тихо блеснув, угасает…

Опять над заливом день знойный,

И воды, как прежде, спокойны.

В душе моей так же печально,

И глубь ее так же кристальна…

И так же я скал избегаю,

И так же огни отражаю…

Тем скалам – остаться здесь вечно,

Тем тучам – лить дождь бесконечно…

И молньям на миг разгораться…

Ладье моей – вечно скитаться.

Лозанна [1839 – 1840]

Когда мой труп садится перед вами,

В лицо глядит и тешится словами,

Душа не здесь, она давно с ним розно

О, далека в тот миг она и слёзна!

Есть и у мысли край ее родимый

То дивный край, и для меня он отчий,

У сердца моего там побратимы

И та родня ему дороже прочей.

Туда в разгар забот или забавы

Вдруг ухожу. Там запах медуницы,

Там на лугу, где по колено травы,

Со мной играют бабочки и птицы.

И светлая сбегает по ступеням,

Пересекает жито молодое,

И тонет в нем, и, выплывая с пеньем,

Встает на взгорье утренней звездою.

[1839 – 1840]

Полились мои слезы, лучистые, чистые,

На далекое детство, безгрешное, вешнее,

И на юность мою, неповторную, вздорную,

И на век возмужания – время страдания:

Полились мои слезы, лучистые, чистые…

[1839 – 1840]

Самоубийствами весьма богат наш век,

И если только человек

На берег выйдет погулять,

Встревожен чем-то – по всему видать,

И если плохо он одет, обут,

Речная стража тут как тут!

Решает, что пришел несчастный утопиться,

И, от души сочувствуя ему,

Спасает – и ведет в тюрьму.

Однажды человек над Сеною бежал

Против течения. Его жандарм поймал,

Спросив с официальным удивленьем,

Чем объяснить такое поведенье.

"Несчастье! – тот кричит, – спасите человека!

Моя законная жена

Упала в реку!"

На что жандарм ему ответствует резонно:

"Не знаешь, видно, ты гидравлики закона:

Утопленника вниз всегда несет теченье!

Против теченья ты несешься почему ж,

Когда бежать в обратном должен направленье?"

"Моей не знаешь ты жены! – воскликнул муж.

Не жизнь у нас была, а вечный спор!

Всегда все делала она наперекор,

И у меня теперь такое убежденье,

Что даже мертвая она плывет против теченья!"

1840

Кто немного нездоров,

Приглашает докторов,

Кто ж серьезней захворает,

Тот знахарок приглашает,

А у них своя аптека

Вмиг излечат человека,

Ревматизм, чахотку, рожу

Иль желудка несваренье.

Глухота и глупость тоже

Поддаются излеченью,

Лишь упрямство, как ни бились,

Излечить не научились.

Жил под Згежем некий Мазур,

У него пропала сука

Сторож дома и лабаза.

Без нее в хозяйстве – мука.

Ищут, ищут, ищут всюду,

Но она – как знать причину?..

Вдруг сама вернулась… Чудо!

Выбрита наполовину!

"Негодяи! – вскрикнул Мазур,

Чтоб ее узнать не сразу,

Выкинули, черти, штуку

И побрили нашу суку!"

"Нет, она острижена,

Говорит ему жена,

Псов стригут, а эта брита?.."

Мазур смотрит ядовито:

"Ты – с лицом ладони глаже,

Бородатых обучаешь!

Бредни! Стыдно слушать даже!

А наш пан – как ты считаешь,

Как по-твоему? – старик

Лысину свою постриг?"

"А усат наш эконом,

Скажем прямо, словно сом,

Мне, пожалуйста, скажи ты:

Что же – стрижен или брит он?"

"Будь он проклят, этот сом,

Этот пан и эконом!