Стихотворения и поэмы - Адам Мицкевич

Змейкой прядь его сплети,

Вместе два кольца сведи,

Кровь из ручки нацеди,

Будем змейку заклинать,

В два колечка дуть, шептать,

Он придет невесту взять".

Шабаш начат – всадник скачет.

Сам в проклятье – внял заклятью.

Ледяной открыт приют.

Панна, панна, страшно тут!

Все затихло в замке, спит он.

Глаз лишь панна не закрыла.

Дремлет стража. Полночь било.

Панна слышит стук копыта.

Будто силы не имея,

Пес завыл и смолк, немея.

Тихо скрипнули ворота,

Кто-то там, внизу, ступает,

В коридорах длинных кто-то

Дверь за дверью открывает.

Входит всадник в белом платье

И садится на кровати.

Быстро сладкий час промчался.

Ржанье вдруг, совы стенанье.

Бьют часы. "Конец свиданью,

Ржет мой конь, меня заждался;

Или – встань и вместе в путь,

И моей навеки будь!"

Месяц мглится – всадник мчится,

Густ кустарник, ветки бьют.

Панна, панна, страшно тут!

Мчится полем конь летящий,

Мчится чащей – глухо в чаще;

Только слышно из-за клена

Крик встревоженной вороны,

Да зрачками из-за елки

Лишь посверкивают волки.

"Вскачь, мой конь, во весь опор!

Месяц вниз плывет из туч,

А пока он в дебрях туч,

Одолеть нам девять гор,

Десять скал и десять вод;

Скоро петел пропоет".

"А куда мы едем?" – "К дому.

Дом мой на горе Мендога;

Днем доступна всем дорога,

Ночью ж – ездим по-иному".

"Есть там замок?" – "Замок скоро;

Заперт он, хоть без запора".

"Тише, милый, я слабею,

Придержи коня немножко".

"За седло держись сильнее,

Что в твоей ладони, крошка?

Не мешочек ли с канвою?"

"Мой молитвенник со мною".

"Нет! Вперед погоня рвется,

Слышишь топот? Нас настигнут.

Конь у пропасти споткнется,

Брось книжонку – перепрыгнет".

Конь, избавясь от поклажи,

Перепрыгнул десять сажен.

По болоту, между кочек,

Конь несется что есть силы,

От могилы до могилы

Пролетает огонечек,

Словно верный провожатый,

След за ним голубоватый,

А по следу – конь проклятый.

"Милый, что тут за дорога?

Не видать следа людского".

"Все дорога, раз тревога,

Бегству нет пути прямого.

Где следы? В мой замок входа

Нет для пешего народа:

Богатея – ввозят цугом,

Победнее – ноша слугам.

Вскачь, мой конь, во весь опор!

Загорелся небосклон,

Через час раздастся звон.

А пока услышим звон

Мимо речек, скал и гор

Проносись во весь свой дух:

Через час – второй петух".

"Натяни поводья лучше!

Конь пугливо скачет боком,

За скалу или за сучья

Зацеплюеъ я ненароком".

"Что там, милая, надето

Шиур, кармашки с ремешками?"

"Мой любимый, четки это,

Это ладанки с мощами".

"Шнур проклятый! Шнур, сверкая;

Пред конем моим маячит:

Он дрвжит и боком скачет.

Бровь игрушки, дорогая!"

Конь, избавясь от тревоги,

Отмахал пять миль дороги.

"Не погост ли это, милый?"

"Это замка укрепленья".

"А кресты, а те могилы?"

"Не кресты, то башен тени.

Вал минуем – и дорога

Оборвется у порога.

Стой, мой конь ретивый, стой!

До зари ты миновал

Столько рек, и гор, и скал:

Что ж дрожишь ты, резвый МОЙ

Знаю, маемся вдвоем

Ты крестцом, а я крестом".

"Опустил твой конь копыта.

Веет стужей ветер лютый.

Ледяной росой омыта,

Вся дрожу – плащом укутай!"

"Ближе! Я хочу недаром

Лбом к груди твоей склониться:

Он таким пылает жаром,

Что и камень раскалится!

Что за гвоздь тут, дорогая?"

"Это крест, что мать надела".

"Крестик тот остер, как стрелы,

Лоб он ранит, обжигая.

Выбрось гвоздик, дорогая!"

Крест упал и в прахе скрылся,

Всадник панну сжал руками,

Из очей блеснуло пламя,

Конь вдруг смехом разразился,

За стену махнул в мгновенье.

Слышен звон, петушье пенье.

Ксендз не начал службы ранней

Конь исчез и всадник с панной.

На погосте тишь царила.

В ряд стоят кресты и плиты,

Без креста одна могила,

И земля вокруг разрыта.

У могилы ксендз склонился

И за две души молился.

[1830 – 1831]

Сюжет этот знаком народам всех христианских стран. Поэты по разному использовали его. Бюргер построил на нем свою "Лерy". He зная народной немецкой песни, невозможно определить, какой мере Бюргер изменил содержание и стиль ее. Свою балладу я сложил по песне, которую слышал когда-то в Литве на польском языке. Я сохранил содержание и композицию, но из всех стихов этой народной песни в памяти осталось всего несколько, которые послужили образцом стиля.

Папоротник и царь-зелье… – растения, употребляемые в колдовстве для ворожбы.

Дом мой на горе Мендога… – Гора Мендога под Новогородком превращена в кладбище, поэтому в окрестностях Новогородка выражение "пойти на гору Мендога" означает "умереть".

В Дрездене, в 1832 г марта 23, видел я сон, темный и для меня непонятный. Проснувшись, записал его стихами. Теперь, в 1840, переписываю для памяти.

Снилась зима, и по белым сугробам

Шли вереницами, словно за гробом;

Чудилось, будто идем к Иордану,

А в вышине отозвалось нежданно:

"Господу слава! Народ, к Иордану!"

И впереди меня пара за парой

Двигались люди – и малый и старый

В белой одежде и цвета печали;

Слева шли в черном и свечи держали,

Как золотые точеные стрелы;

Пламенем долу – и пламя горело.

А шедшие в белом

Справа цветы проносили, как свечи,

Шли без огней и терялись далече;

Глянул на лица – знакомых немало,

Все как из снега – и страшно мне стало.

Кто-то отстал; в пелене погребальной

Взгляд засветился – женский, печальный.

Выбежал мальчик, догнал меня сзади

И заклинает подать Христа ради.

Дал ему грош – она два ему тянет,

Сколько ни дам – она вдвое достанет;

Нас обступают, мы золото мечем,

Шарим – кто больше; дарить уже нечем

Стыд нестерпимый! "Отдай им обратно,

Слышно вокруг. – Пошутили, и ладно!"

Мальчик кивает: "Берите, кто жадный".

Но повернулся я к той, белорукой,

Перекрестила, как перед разлукой.

Вспыхнуло солнце и снег озарило,

Но не сошел он, а взмыл белокрыло

И полетел караваном гусиным

И все вокруг стало теплым и синим!

Запах Италии хлынул жасмином,

Веяло розами над Палатином.

И Ева предстала

Под белизной своего покрывала,

Та, что в Альбано меня чаровала,

И среди бабочек, в дымке весенней,

Было лицо ее как Вознесенье,

Словно в полете, уже неземная,

Глянула в озеро, взгляд окуная,

И загляделась, не дрогнут ресницы,

Смотрит, как будто сама себе снится,

И, отраженная той синевою,

Трогает розу рукой снеговою.

Силюсь шагнуть – и не чувствую тела,

Речь на раскрытых губах онемела,

Сонное счастье, отрада ночная!

Кто о ней скажет и есть ли иная

Слаще и слезней? От яви палящей

Сон исцеляет, как месяц над чащей…

Молча приблизился, взял ее руку,

И поглядели мы в очи друг другу

И не видал я печальнее взгляда.

Молвил: "Сестра моя! Что за отрада

Снится во взгляде твоем невеселом

Словно иду полутемным костелом!"

Оборотилась с улыбкою детской:

"Прочит меня за другого отец мой,

Но ведь недаром я ласточкой стала

Видел бы только, куда я летала!

А полечу еще дальше, к восходу,

В Немане крыльями вспенивать воду;

Встречу друзей твоих – тяжек был хмель их:

Все по костелам лежат в подземельях.

В гости слетаю к лесам и озерам,

Травы спрошу, побеседую с бором:

Крепко хранит тебя память лесная.

Все, что творил, где бывал, разузнаю".

Тихо я слушал – и, полный загадок,

Был ее голос понятен и сладок.

Слушал – и сам себя видел крылатым

И умолял ее взять меня братом.

Но защемило от давней тревоги,

Что же расскажут лесные дороги.

И, вспоминая свой путь легковерный

С буйством порывов и пятнами скверны,

Знала душа, разрываясь на части,

Что недостойна ни неба, ни счастья.

И увидал я – летит над водою

Белая ласточка с черной ордою:

Сосны и липы явились за мною,

Ветка за веткой – вина за виною…

К небу лицом я проснулся от муки

Как у покойника, сложены руки.

Сон мой был тихим. И в рани белесой

Все еще пахли Италией слезы,

Все еще теплили запах жасмина,

И гор Албанских, и роз Палатина.

Стихи эти писались, как приходили, без замысла и поправок.

К тебе, одиночество, словно к затонам,

Бегу от житейского зноя

Упасть и очнуться в холодном, бездонном,

Омыться твоей глубиною!

И мысли текут, ни конца им, ни краю

Как будто с волнами играю,

Пока изнуренного, хоть на мгновенье,

Меня не поглотит забвенье.

Стихия родная! Зачем же я трушу.