Стихотворения и поэмы - Адам Мицкевич

Словно жены и матери над бедуином. – Когда араб погибает на войне, его жены и родные всходят на ближайнгий холм, плачут, стеная и причитая, заклинают всадников своего племени отомстить за погибшего.

Мчатся страусы шумной нестройной толпою. – В оригинале речь идет не о страусах, а о птицах, называемых "като", величиною с ворона. В арабской поэзии мы часто находим упоминание об этих птицах, перелетающих стаями через пустыни Аравии. Бедуин должен помнить местонахождение источников, чтобы знать, где расположиться на отдых.

Плоть по жребию мне раздирают на части / Все недуги… – Метафора эта взята из быта арабов, которые, убив верблюда, тянут жребий, кому какая часть достанется.

Уж не Див ли… – Див – значит дух, гений; польское слово "див", по мнению г-на Сенковского, происходит от персидского и когда-то, вероятно, имело то же значение.

Kocмы грязных волос… – Шанфари поклялся отомстить роду саламанов. Дав такую клятву, араб не умывается, не стрижет волос и не причесывается, не сменяет одежды и не пьет вина до тех пор, пока не осуществит свою месть.

(С арабского по переводу Лагранжа)

О, доколе топтать мне песчаные груды,

За высокими звездами мчаться в тревоге?

Звездам ног не дано, не устать им в дороге.

Как в степи устают человек и верблюды.

Смотрят звезды – и нет у них вежд воспаленных,

Словно тяжкие вежды скитальцев бессонных.

Лица наши обуглены солнцем пустынным,

Но не стать уже черными этим сединам.

Судия ли небесный к нам будет жесточе

Наших дольных, не знающих жалости судей?

Я не жажду в пути: дождь омоет мне очи

И воды мне оставит в дорожном сосуде.

Я верблюдов, не гневаясь, бью в назиданье:

Да поймут, что идут с господином в изгнанье.

Говорил я верблюдам, пускаясь в дорогу:

"Пусть нога подгоняет без устали ногу!"

И, покинув Египет, рванулся стрелою

Джарс и Аль-Элеми у меня за спиною.

Конь арабский за мною летит, но покуда

Голова его – рядом с горбами верблюда.

Знает стрелы дружина моя молодая,

Как ведун, что их сыплет на землю, гадая.

Воин снимет чалму – вьются волосы черной

Шелковистой чалмой, на ветру непокорной.

Первый пух над губою, – а если нагрянет

Свалит всадника наземь, коня заарканит.

Больше жданного воины взяли добычи,

Но несытую ярость я слышу в их кличе.

Мира, словно язычник, не хочет мой воин,

И, встречаясь с врагом, он, как в праздник, спокоен

Копья, в сильных руках заиграв на раздолье,

Научились свистеть, словно крылья сокольи,

А верблюды, хоть в пене, но жесткой стопою

Топчут Рогль и Янем, красят ноги травою.

От чужих луговин отдаляемся ныне,

Там – на дружеской – мы отдохнем луговине.

Нас не кормит ни перс, ни араб. Приютила

Дорогого султана Фатиха могила.

И в Египте подобного нет на примете,

И другого не будет Фатиха на свете.

Не имел ни сильнейших, ни равных по силе,

С мертвецами Фатих уравнялся в могиле.

Напрягал я мой взор, повторял его имя,

Мир пустым пребывал пред глазами моими.

И увидел я снова дороги начало,

Взял перо и вступил с ним в былую забаву;

Но перо языком своим черным сказало:

"Брось меня и мечом зарабатывай славу.

Возвращайся ко мне после трудного боя.

Меч прикажет – перо не запросит покоя".

Так перо наставляло меня в разговоре.

Нужно было б от глупости мне излечиться,

Не послушался я – и мой разум не тщится

Опровергнуть, что сам он с собою в раздоре.

Можно цели достичь лишь оружьем да силой,

А перо никого еще не прокормило.

Если только ты принял скитальческий жребий,

Для чужих ты – как нищий, молящий о хлебе.

Племена разделяет неправда и злоба,

Хоть единая нас породила утроба.

Буду гостеприимства искать по-другому

И с мечом подойду я к недоброму дому.

Пусть железо рассудит, кто прав в этом споре:

Угнетатель иль те, кто изведали горе.

Мы надежных мечей не уроним до срока:

Наши длани – без дрожи, клинки без порока.

Мы привыкнем глядеть на страданья беспечно:

Все, что въяве мы видим – как сон, быстротечно.

И не жалуйся: каждое горькое слово,

Словно коршуна – кровь, только радует злого.

Вера прочь улетела и в книгах осела,

Нет ее у людского реченья и дела.

Слава богу, что мне посылает в избытке

И труды, и несчастья, но также терпенье;

Я в изгнанье моем нахожу наслажденье,

А другие в неслыханной мучатся пытке…

Удивил я судьбу, ибо выстоял гордо,

Ибо телом я тверже руки ее твердой.

Люди стали слабее метущейся пыли,

Жить бы древле, а ныне лежать бы в могиле!

Время смолоду наших отцов породило,

Нас – никчемных – под старость, с растраченной силой…

[1828]

Альмотенабби – славный рыцарь и поэт арабский, изгнан ный из своего отечества, отправился в Египет к своему другу султану Абу-Ходж-Фатиху. Не застав его в живых, Альмотенаб би покинул Египет и сложил в пути эту касыду.

Касыда, сочиненная в честь эмира Тадж-уль-Фехра, посвященная Ивану Козлову

Как, брег покинув, радуется челн,

Что вновь скользит над голубой пучиной

И, море веслами обняв, средь пенных волн

Летит, ныряя шеей лебединой,

Так бедуин метнуть с утеса рад

Коня в простор степей открытый,

Где, погрузясь в поток песка, шипят,

Как сталь горячая в воде, его копыта.

Мой конь в сухих зыбях уже плывет,

Сыпучие валы дельфиньей грудью бьет.

Все быстрей, быстрей сметает

Зыбкие гряды песка;

Выше, выше их взметает

Над землей, под облака;

Как туча он, мой черный конь ретивый.

Звезда на лбу его денницею горит;

Как перья страуса, летит по ветру грива,

Сверкают молнии из-под копыт.

Мчись, летун мой белоногий!

Лес и горы, прочь с дороги!

Пальма тень свою и плод

Мне протягивает тщетно:

Оставляет мой полет

Эту ласку безответной,

И пальма в глубь оазисов бежит,

Шурша усмешкой над моей гордыней.

А вот, на страже у границ пустыни,

Чернеют скалы. Цокоту копыт

Ответив отзвуком, они сурово в спину

Глядят и смерть пророчат бедуину:

"Ты куда летишь? Назад!

Смертоносны солнца стрелы.

Там шатры не охранят

Жизнь безумца сенью белой.

Там шатер – лишь небосвод,

Там и пальма не растет.

Только скалы там ночуют,

Только звезды там кочуют".

Я лечу во весь опор,

Их угрозам не внимая;

К ним свой обращаю взор

И едва их различаю:

Длинной тают чередой

И скрываются за мглой.

Поверил коршун им, что я его добыча.

За мной пустился он, взмахнув крылом,

И трижды – надо мной паря и клича

Мне черным голову обвил венком.

"Чую, – каркнул, – запах трупа.

Эй, безумный всадник, глупо

Средь песков искать пути,

Трав коню здесь не найти.

Горькая вас ждет расплата,

Вам отсюда нет возврата.

Ветер бродит тут, свой след

Неустанно заметая;

Где пасутся гадов стаи,

Для коней лугов там нет.

Только трупы тут ночуют,

Только коршуны кочуют".

В глаза мои когтей направив острия, .

Он каркал. Трижды мы взглянули око в око.

Кто ж испугался? Коршун, а не я.

Он крыльями взмахнул и улетел высоко.

Лук натянувши, взор я бросил в глубь небес:

Враг пятнышком висел в синеющем просторе,

Весь с воробья… с пчелу… с комарика, и вскоре

В лазури растворился и исчез.

Мчись, летун мой белоногий!

Скалы, коршуны – с дороги!

Тут, от закатных отделясь лучей,

Вдруг облак полетел за мной на крыльях белых:

Прослыть в небесных захотел пределах

Таким гонцом, каким был я в песках степей.

Спустившись, он повис над головой моею

И свистнул мне, в лучах закатных пламенея:

"Стой! Умерь ты прыть свою!

Зной сожжет тебя тлетворный;

Не прольется благотворный

Дождь на голову твою.

Там ручей не отзовется

Серебром своих речей;

Там голодный суховей

Пьет росу, чуть та прольется".

Я все вперед лечу, не слушая угроз.

Усталый облак стал на небесах метаться,

Все ниже головой склоняться…

Потом улегся на утес.

Я оглянулся – он не превозмог бессилья,

На небо целое его опередил я,

Он видел издали, что в сердце он таил:

Побагровев от злобы волчьей,

От зависти налившись желчью,

Он почернел, как труп, и в горы пал без сил.

Мчись, летун мой белоногий!

Степи, тучи – прочь с дороги!

Огляделся я кругом:

На земле и небосклоне

Уж никто не смел в погоню

За моим лететь конем.

Тут объятой сном природе

Не слыхать людских шаг.ов;

Тут стихии без оков

Спят, как звери на свободе,

Что укрыться не спешат,

Человечий встретив взгляд.

Глядь! Я не первый тут! Какие-то отряды

Там за песчаной прячутся оградой.

Кочуют ли они иль вышли на разбой?