Мера прощения - Александр Чернобровкин

Возле порта под красным пластиковым навесом маленького ресторанчика гуляла, сдвинув вместе несколько столиков, чуть ли не половина нашего экипажа. Маленький шустрый официант бегал от столиков к стойке и разделочному столу, на котором мокрый от пота повар в красной набедренной повязке готовил лягушек. Три ловких удара тесаком – и освежеванная и обезглавленная тушка заворачивается в тесто и опускается в кипящее масло, откуда вынимается другая, поджаренная, – коричневая, лоснящаяся бульбашка, из которой торчат длинные задние лапки. Официант забирал ее и бегом относил на коллективный стол. В отличие от повара одет он был в белые штаны и белую рубашку с коротким рукавом, настолько чистые, что создавалось впечатление, что постоянно где-то незаметно переодевается. Улыбка на его плоской узкоглазой мордяхе была два на четыре. Оно и понятно: советские моряки хоть и бедны, но пойло берут ведрами, не в пример всем прочим.

– Старпом, иди к нам!

Я зашел, положил пакет с сувенирами и виски в общую кучу, громоздившуюся около стола, и сел рядом с третьим механиком и напротив начальника рации. Пора бы нам с Маркони восстановить приятельские отношения. Думаю, это будет легко сделать, ведь ничто не размывает так быстро стыдливость, как алкоголь. Заказывать я не спешил, надеялся, что угостят. Так и случилось: третий механик показывал запыхавшемуся официанту на меня, а потом – три оттопыренных пальца, и вскоре передо мной стояли рюмка и тарелка с «лягушками в тесте», а в центре стола – три бутылки рисовой водки. Наверное, «машина» продала стружку цветных металлов – почему бы не угостить «палубу», не щелкнуть ей по носу? Ну-ну, щелкает тот, кто щелкает последним...

Начальника рации, судя по багровому и потному лицу, нагрузился уже по ватерлинию. Он хвастался перед дневальной похождениями в Сингапуре то ли в прошлый, то ли в многолетней давности заход. Из его слов получалось, что все небоскребы были поставлены на крыши, и только после ухода их судна вернулись в нормальное положение, а женщина всего города ползли, рыдая, по асфальту и упрашивали начальника рации не покидать их. Слез было так много, что Маркони вернулся на судно в мокрых по колено штанах. Нина слушала очень внимательно, как врач пациента, лишь иногда вставляла слово-два, приподымая при этом брови. Скажет что-то – брови дважды подлетят на лоб, на котором каждый раз собираются тонкие складочки. Третий механик не вмешивался в из разговор, пил, я бы сказал, с остервенением. Время от времени он тяжело и недолго смотрел на обоих, а когда Нина, откликаясь на его взгляд, поворачивалась к нему, опускал глаза в рюмку и, если там была водка – пил, если не было – наливал себе и любовнице. Ее рюмка была полна, водка текла через край. Дневальная не останавливала Андрея, смотрела на него виновато и жертвенно, и сильнее было заметно, что она кособока.

Наверное, устав от ее взглядов, третий механик спросил меня:

– Что так мало «школы»?

– Остальное отправил на судно с посыльным.

– Хорошо живем, – решил третий механик.

– Не жалуемся, – сказал я. – А тебе кто мешает?

– Никто, – он чокнулся рюмкой о мою, – если не считать водки.

– Из-за нее и попал на эту калошу? Насколько я знаю... – я не закончил, вспомнив, что рядом сидит Нина.

– Правильно знаешь... Да, засунули пересидеть небольшой шухер. Прокозлился я на Мальте, в Ла-Валетте. – Он сделал паузу, наверное, решал, рассказывать ли дальше.

Я чокнулся рюмкой о его рюмку, как бы предлагая продолжить, и выпил. Водка была паршивая, с неприятным привкусом то ли барбариса, то ли аниса.

– В ремонте мы там стояли, – продолжил Андрей. – Сам знаешь, суточные – одиннадцать золотых, времени свободного – валом. Ходили постоянно в бар неподалеку от завода, пили «Смирновскую» бутылками. Хозяин в нас души не чаял. Однажды перебрал я малость, и перестала мне его рожа нравиться. Знаешь же, как они лыбятся: вроде бы рад тебе, а от уха до уха написано, что считает тебя свиньей. Ну и врезал я ему промеж ушей. Потом еще раз, но попал в зеркало и руку порезал. А тут полицейские заходят. Бармен им: «Все в порядке, все в порядке!» Они уже собрались уходить, вдруг один заметил, что у меня рука в крови, и начал тыкать дубинкой и смеяться. Я ему тоже тыкнул. Очухался в кутузке. В общем, отправили меня на полгода в отпуск, а потом – сюда с повышением в третьи механики. Ловко, да?

– Угу, – соглашаюсь я.

Только трепаться об этом не стоило бы. Хвастовство сродни мелкому воровству: выгоды получаешь мало, а наказан можешь быть сильно. Еще и презирать будут. Уверен, что о полицейских и бармене он приврал. Наверняка, нажрался и заснул на улице – что с нашими в жарких странах частенько случается, а полицейские подобрали – что они в культурных странах часто делают. Но лучше ведь слыть дебоширом, чем не умеющим пить.

– Это ерунда! Вот со мной раз было! – вмешался в наш разговор начальник рации. Смотрел он на меня без стыдливости, наверное, счел, что ухаживание за Ниной как бы перечеркивает случайно подсмотренное мной. – Стояли мы в Дакаре...

Рассказать Маркони помешали радостные крики: в ресторан пришел капитан. Видимо, только что с судна, потому что трезв и с пустыми руками, вышел отовариться, но теперь до магазинов не доберется.

– И ты здесь? – увидев меня, удивился капитан.

– Разве нельзя? – удивился в свою очередь я.

– Нет, почему, можно... – пролепетал он. Выпив водки из подсунутой кем-то рюмки, осмелел и, пригладив вихры, сообщил: – Все время путаю. Мне показалось, что ты на судне, коробки твои там носили. Или ты приходил, а потом ушел?.. А-а... – дошло до него, наконец. – Ну, я тебе скажу!..

Сказал он лишь после того, как выпил еще рюмку.

– Всегда кого-нибудь с кем-нибудь путаю. В том рейсе путал второго помощника с третьим помощником, а в этом – с третьим механиком или с тобой.

– Бывает, – произнес я. Чего только спьяну не померещится. – Нас там из порта не выгонят?

– Нет, часа четыре еще будем бункероваться. Я сказал стармеху, чтоб не спешил.

Попробовал бы не сказать! Собутыльники окружили бы его презрением как труса, что для капитана страшнее выговора от начальника пароходства. Выговор влепят, а потом снимут, а с собутыльниками еще пить и пить. И все-таки ему боязно, поэтому хорохорится, поэтому и старается показать себя бесшабашным рубахой-парнем. Еще бы рванул эту рубаху на груди и крикнул: «Плюньте в душу: без моря жить не могу!» Я бы плюнул. Но вместо этой фразы капитан произносит другую, и не надрывно, а с жадностью:

– Наливай, что ли, Андрей?

Третий механик оторвал глаза от рюмки, посмотрел на капитана, как кот на дохлую мышь, и чуть придвинул к Сергею Николаевичу бутылку. Маркони поспешил налить из нее капитану. Его поспешность сгладила пренебрежительность Андрея. Впрочем, капитан не обиделся. Как и большинство алкоголиков, он давно распрощался с излишествами типа гордости.

25

С Раей мы помирились, когда судно вышло из Малаккского пролива в Индийский океан. В проливе мне было не до нее: во-первых, вахты стоял, во-вторых, водку пил. Пьянствовала вся команда и со страшной силой, будто завтра война. Даже доктор один раз так наклюкался, что передавил в своей каюте тараканов. Раньше он их выносил в коридор и выпускал, за что доктору дали кличку Пацифист. Налегал лже-Пацифист в основном на спирт, не обращая внимания на мои предупреждения. В прошлом году судно нашего пароходства стояло в Индии, экипаж набрал там дешевого спирта, и в итоге шестнадцать человек завернули ласты, а двое ослепли. Доктор внимательно слушал меня, чуть раздвигая припухшие веки, и кривился так, будто жует гвозди, отчего в лице появилась зацепка, с помощью которой можно было вывернуть наизнанку его душу и увидеть там желание – послать подальше меня и мои советы. Да пусть зальется! Русский или пьет, или ругает начальство. Так пусть лучше начальство, то есть я, живет спокойно.

Наладив собственную половую жизнь, я и остальное начал приводить в порядок. Во-первых, возобновил занятие в спортзале и через неделю вошел в форму, утерянную за время стоянок в портах. Во-вторых, подтянул запущенную документацию. В-третьих, подкрутил дисциплину на судне. Вот только возвращаться к расследованию не хотел. Наверное, так бы и забросил его, если бы...

На дневной вахте четвертый помощник вызвал меня на мостик. Оказывается, неподалеку от нас проходила американская эскадра – авианосец в окружении вспомогательных кораблей, – и один из летчиков решил продемонстрировать нам маневренность своего самолета. Он пролетел над нами на бреющем, «брил» мачты. Если бы мы были военным кораблем, то имели бы право сбить его, но мы – торгаши, поэтому, матерясь, втягивали головы в шеи, когда ревущая махина проносилась над ходовым мостиком. Поговорка «Бойся в море рыбака и вояку-дурака», выходит, относится не только к военным морякам, но и к летчикам.