Ловите принца! (Щепки на воде) - Инна Сударева

— Конечно. Все запомнила. Сделаю, как говорил, — в очередной раз кивнула Нина. — А это тебе, подкрепись, — и стала пропихивать в окошко большие, пахнущие лимоном, лепешки. — Потом пойду туда, куда ты просил.

Ларик послушно принял угощение и в шутку погрозил девушке пальцем. Она хихикнула в ответ и скрылась в вечерних сумерках, быстро и бесшумно…

— Что со мной, старик? — шептал Пек, лежа на скамье у окна в доме на Тихой улице и глядя на полную луну, которая только что выплыла из-за темной, похожей на кролика, тучи. — Я-то думал: я все забыл. А на поверку вышло — ничего я не забыл. Все во мне бурлит, как вода в котле, который с огня снять забыли…

Герман ничего не отвечал — он ждал, пока юноша выговорится. И тот вздохнул, забормотал дальше, крепко стиснув веки (надоело смотреть на молочный круг в черном небе):

— Думал: если увижу его, ничто во мне уже не шевельнется, потому что перестал я думать о нем, как об отце. Что ж со мной теперь? Словно только вчера герольд прискакал и объявил мне о том, что я не нужен отцу… Старая обида никуда не делась…

— Как ни верти, как ни крути, а отец есть отец, — все-таки отозвался старик, кряхтя на своем сеннике на печке. — Помню я свое детство. И мне от батюшки доставалось — мало не казалось. Особенно тогда, когда он мне науку воинскую преподавал. Один раз так палкой огрел, что чуть дух вон не вышиб… Сколько это мне было? Лет десять вроде…

— А свою жену, твою матушку, он бил? Убивал? — вдруг едко спросил юноша, поднимая голову с подушки. — Лишал ли тебя наследства, даже не видя тебя?

Старик ни одного слова не нашел в ответ.

— То-то и оно, — сквозь зубы продолжил Пек, глядя теперь на почерневшее бревно стены. — Я ведь, убегая из усадьбы, решил забыть о себе, как о лорде, как о принце. На кой черт мне это лордство, наследство баснословное? Я ведь сам отрекся от всего, что мне отец со щедрот своих оставил. Навсегда захотел с прошлым развязаться. В простаки — проще некуда — подался. И словно сам себя обманул — ничего никуда не делось. Вот он я, вот злоба моя и обида, вот ненависть, а вот и желание мстить и убивать! — он поднял кверху кулак.

— Короля?! Отца?! — ахнул Герман, и тут же в жар его бросило.

— Я как со стены его увидел, так и пожалел, что лука и стрелы у меня в руках нет, — глухо признался Пек. — С закрытыми глазами в сердце попал бы…

— Это вас лихорадит, мальчик мой, лихорадит, — забормотал Герман, спускаясь с печки вниз. — Сейчас воды подам.

Юноша вздохнул, прерывисто, тяжко:

— Пусть так, пусть лихорадит. Пусть вусмерть лихорадит…

И отвернулся, не желая пить воды, которую в глиняной кружке принес ему наставник.

Мастер Герман покачал головой, поставил кружку на подоконник, сел рядом с парнем, на трехногий табурет, к стене прислонился. Собрался дежурить у постели юноши.

Пек хотел уснуть, а сон все не шел. Приходило только какое-то тревожное забытье, полное неясных дрожащих образов в грязно-синих разводах. И в груди ныло, словно рана углублялась, а не затягивалась, и поднималась куда-то под сердце.

Наконец, мутное сновидение плотным покрывалом опустилось на Пека. Кровь и боль — они оказались одинакового цвета. И этого с избытком черпали для него из глубокого темного колодца какие-то люди-призраки…

Стук в дверь показался набатным ударом.

Потом — громкий шепот знакомым девичьим голосом:

— Пек, здесь ли ты? Пек?

Юноша подхватился и босиком, на цыпочках, побежал к выходу, привычно обходя все известные скрипучие половицы. А Герман, похоже, уснул крепко — лишь прерывистое сопение с похрапыванием с табурета доносилось.

— Нина? Ты? — спросил хлипкую дощатую дверь.

— Точно. Ты здесь? Как хорошо. Открой, пожалуйста. Мне Ларик рассказал, как тебя найти. У меня есть лекарство для тебя и еда. Открой — страшно мне, — затараторила Нина.

Пек без промедления откинул засов, ухватил девушку за тонкую руку, дернул в дом и закрыл двери.

— Ну, привет, старушка, — и вдруг почувствовал, как задрожало что-то у него в сердце, но на этот раз не тревожно, а тягуче сладко: от Нины уютно пахло выпечкой и почему-то ромашками. — Какая же ты смелая — ночью пришла, одна…

— Мамочки, — протянула девушка, уцепившись за его рукав. — А свет? Темно-то как…

— Тише, старика разбудишь, — Пек зажег свечу, что стояла на полочке у колченогой вешалки для плащей, и потянул позднюю гостью в крохотную комнату, где обычно спал Герман.

Усадил Нину на первый попавшийся табурет, принял из рук и поставил на маленький столик корзинку, полную лепешек. Туда же определилась и коробка с лекарством и бинтами.

— Но почему ты пришла? — начал спрашивать юноша. — Почему не Ларик? С ним что-то случилось?

Нина, превратив свои глаза в два огромных блюдца, захлебываясь, рассказала обо всем, о чем могла рассказать.

— Вот как, — нахмурился Пек, дослушав до конца ее рассказ. — А ты уверена, что за тобой не следили?

— Конечно, — закивала девушка.

Он уже хотел сказать 'хорошо', но замер, услыхав звуки с улицы. Это были шаги и голоса. Шаги тяжелых рыцарских сапог и суровые мужские голоса:

— Ну и глушь…

— Потише — в доме услышат.

— Ну, и что? Куда им сейчас деваться?

Пек, ушами поймав все это, яростно, отчаянно ударил кулаком по столику. Тот, крякнув, развалился. Все, что на нем покоилось, рухнуло на пол.

— Ты ду-ура! — вместо 'хорошо' и 'молодец' досталось Нине, а еще достались ец волчьи огни из серых глаз парня. — Привела их сюда!

Он кинулся в кухню, как можно быстрее натянул сапоги, схватил меч и кинжал, которые оставил на скамейке у печки, растолкал Германа:

— Беда, старик. Пришли за мной. Ухожу я! — и кинулся к окну.

'Не хочу я тебе попадаться, твое величество! Не хочу и не буду! — с такой упрямой мыслью Пек распахнул ставни и выпрыгнул в сад, совершенно не думая больше о мастере Германе, о Ларике, о своем рыцарстве и о Нине…

Глава третья

Тихую улицу Илидола после того, что произошло, стоило бы переименовать в Шумную. Потому что шума в этот поздний час поднялось много.

— Держи! Держи! Вот он! — юноше показалось, что так заорало каждое дерево в старом, маленьком, сонном саду.

Замелькали факелы, кто-то бросился на него, но подступиться к себе Пек не дал: мощным ударом нераскрытого меча остановил, свалил на траву нападавшего. Убивать ему не хотелось.

— Держи! Держи! — не смолкали те, кто окружил дом.

Что нужно было ему сейчас?

Прорваться к забору.

После все казалось ясным и более легким — прыжок на улицу и сумасшедший бег…

Куда?

'Куда ноги понесут', - сказал сам себе юноша и ударил ногой в пах еще одного человека, вставшего у него на пути. Бедняга охнул, сложился пополам, сунув руки в пострадавшее место, и с тихим воем завалился в кусты крыжовника.

— Нда, — понимающе сопроводил его отступление Пек.

К темноте глаза парня привыкли быстро, тем более что было не так уж и темно из-за мелькавших там-сям факельных огней.

Расправившись с двумя противниками, Пек заторопился продолжить рывок к забору, и сделал это вовремя: он увидел, что с разных концов сада к нему бегут рослые воины.

В одной руке — меч, в другой — кинжал, и огромными прыжками юноша кинулся к изгороди.

Дорогу преградили, но юноша не хотел терять и секунды. Прямо на бегу замахнулся, со свистом отпуская клинок в круговой полет к груди противника. Тот едва увернулся, прыгнул в бок, спасая жизнь, но Пек не стал продолжать. Ему нужно было именно это — чтоб освободили путь. Поэтому, не сбавляя скорости, парень рванулся дальше, тревожа ногами опавшие листья и осеннюю, пожухлую траву.

У забора его нагнали сразу трое. Сбили с толку криком:

— Ваша милость! Стойте!

Пек не дослушал, увернулся от их рук и легко, как в детстве, перемахнул изгородь. На той стороне попал сапогами в широкую и глубокую лужу и здорово забрызгался — даже в лицо плеснуло грязной, холодной водой. Не обращая внимания на эти мелочи, быстрее ветра понесся по узкой, темной улочке, хлюпая набравшими воду сапогами.

За спиной загрохотали конские копыта, снова понеслись крики: 'Держи! Не упусти!

Всадники!

Пек молниеносно перестроил тактику бегства — свернул в узкий проулочек, образованный покосившимися заборами. В такой на коне никто бы не сунулся.

'Бежать! Лететь отсюда! Как ветер! Как стрела! — мелькало в его голове так же часто, как мелькали зажигавшиеся окошки илидольских домиков, разбуженных шумом и криками.

Пек выскочил на какую-то улицу, наполненную запахами рыбы и жареного лука, и резко затормозил — перед самым его носом вздыбил коня всадник — он чуть не затоптал юношу, который так внезапно перед ним оказался.

— О небо! — выдохнул Пек, видя крупные лошадиные копыта, обрамленные подковами, но, вмиг опомнившись, не замедлил рвануть влево.