Убийца нужен… - Пьер Дэкс

Лиз вела свою «Дину» мимо Бриньоля, когда девушка, стоявшая на обочине дороги, подняла руку. Они взяли ее в машину. Девушка была прехорошенькая, и Максим немедленно принялся с ней любезничать, очевидно, в отместку за некоторые горькие истины, выслушанные от Лиз. Девушка, оказавшаяся студенткой из Экса, с видимым удовольствием разбила все иллюзии Максима. По поводу рокового невезения она процитировала Бодлера. Что же касается романа, то она безапелляционно заявила, что заглавие его не ново, как, впрочем, и содержание, — подобных историй полно в любом журнале. Они глаза намозолили. Совсем недавно один такой рассказ получил премию в журнале «Фемина». Да, именно в «Фемине», в дамском журнале… Странно, что Максим не задушил девицу, он был невысокого мнения о «бабских жюри». В Эксе девица их покинула, оставив Лиз взбешенного Максима, который не мог говорить ни о чем, кроме самоубийства. И так целыми днями, точно стертая пластинка.

Наконец Лиз удалось подняться. Усталость тяжело давила на веки. Зачем себя обманывать? Она больше не верила в Максима. Быть может, виновато неудачное утро и противное ощущение, словно голова одеревенела? Нет, она ясно поняла, что этот безнадежный неудачник взялся испортить жизнь и ей. Разумеется, никогда, никогда не сможет он дать ей то, что ей нужно, что она так упорно и отчаянно ищет повсюду. Он годен лишь как противоядие. Разговоры о самоубийстве только смешили Лиз, она слышала их слишком часто и во всевозможных вариантах. Максим был выгодным фоном — рядом с ним чувствовать себя приличной девушкой было так легко. А тут еще мать, и ее приятель, и потом этот Франсис, которого подшибли во Вьетнаме. Когда они виделись? Да, на похоронах отца она видела его первый и единственный раз. Нельзя сказать, чтобы он ей понравился. Он был сухой и жесткий и говорил только об Индокитае. Черт с ним!

Теперь ей предстоит завтракать в компании с мамашиным воякой… Лиз расчесывала длинные черные волосы, с трудом сдерживая раздражение. Вздыхая, она распутывала сбившиеся прядки, подавляя желание рвануть их изо всей силы. Ее, наверно, никогда не оставят в покое. Вокруг одни дураки, нудные резонеры и тупицы. Если бы она не скучала так отчаянно, когда остается одна! Опять придется тянуть лямку на факультете, объяснять, почему она пропустила практические занятия… По анатомии ее срежут, это факт.

Лиз сняла с вешалки черные брюки и один из черных свитеров, тот, который лучше обтягивал грудь. Брошенные на кровать, свитер и брюки казались тонким силуэтом танцовщицы. Лиз долго занималась своим лицом. Ей хотелось освежить его, скрыть желтизну, стереть следы Дурно проведенной ночи. Обидно было жить так монотонно, безрадостно. Почему ей никогда не встречался настоящий мужчина? Она посмотрела в зеркало и решила, что в двадцать лет у нее уже нет ни капли свежести. Хороша она будет в тридцать… У нее нет молодости, и виновата в этом мать и никто другой. У нее отняли молодость, и она будет мстить за это всем, всему человечеству. И в первую очередь — этой идиотке матери, которая даже денег не может ей дать столько, сколько нужно, чтобы хоть с этой стороны ее не терзала жизнь…

Завтрак не состоялся. В половине первого влетела, как безумная, мадам Рувэйр, заявила, что потеряла Даниеля на улице, и сейчас же исчезла. Лиз позавтракала сосисками в маленькой закусочной на Бульмише. На всякий случай она оставила матери записку с адресом — посещения госпиталя Валь-де-Грас избежать все равно не удастся… С завтрашнего дня начинались лекции, и ужаснее всего было то, что от них не отвертишься. На первом курсе медицинского факультета бездельничать не приходится.

В четверть второго появилась запыхавшаяся мадам Рувэйр и — удивительное дело! — отказалась от завтрака, чтобы поспеть в госпиталь пораньше. Даниель так и не нашелся, но говорила мадам Рувэйр только о Франсисе, о бедном Франсисе. Лиз с изумлением глядела на мать, стараясь понять причину этой внезапной нежности к почти незнакомому пасынку. Он никогда не писал им, упрямо уклоняясь от поддержания «родственных отношений». Лиз подумала о госпитале и немножко устыдилась своего обтягивающего туалета: там это одеяние артистической богемы Сен-Жермен-де-Пре могло показаться не вполне уместным. Впрочем, какое ей до этого дело? Она вовсе не собиралась туда идти, как не собиралась становиться сестрой этого типа. Обиднее всего было то, что мать даже не заметила, как она одета.

Мадам Рувэйр с трогательным возгласом устремилась к парню с забинтованной головой. Оказалось, что это не Франсис, он лежал на две кровати дальше.

— Боже, как вы похудели!

Лиз чуть не фыркнула. Лица сводного брата она не помнила. Левая сторона его рубашки была чудовищно вздута, по-видимому, он лежал в гипсе.

— Имейте в виду, — хрипло сказал раненый, — я не посылал телеграммы. Ваш адрес значился здесь, чтобы сообщить в случае моей смерти, а кто-то решил услужить…

— Ну, если мы вам мешаем… — в тон ему ответила Лиз, делая движение, чтобы подняться.

Этого говорить не следовало. Мадам Рувэйр тут же захныкала, и ее нытье заняло ровно четверть часа. Она даже забыла отдать Франсису коробку шоколада, которую держала под мышкой, забыла справиться о его ране… Лиз решила скучать молча. Забавно, что этот братец так на нее похож. То же лицо, тонкое, с резкими чертами. Тот же взгляд. Он похож на хищника, вернее, на большую хищную птицу. Усталые желтые глаза и худое лицо, покрытое темным загаром. Он лежит, а она рассматривает его, как медики первого курса рассматривают оперируемую морскую свинку. Почему он раньше казался ей грубым? Сейчас он очень усталый, — он не туп, не равнодушен, он просто бесконечно устал. Может быть, от «куплетов» Мирейль? Даже страшно, до какой степени ему на них наплевать…

Наступила короткая пауза, но Мирейль сейчас же задала очередной вопрос:

— Вы столько страдали, мой бедный Франсис, это просто ужасно… Что же с вами случилось?

Франсис начал медленно рассказывать. Он говорил, как заведенный, точно повторял свою историю уже много раз или читал ее по книге. Его джип подорвался на мине на дороге Хайфон — Ханой. У него раздроблено плечо и скверные переломы левой руки. Лечат хорошо, жалоб у него нет. Хирурги в Ланессане — ну да, в ханойском госпитале — тоже оказались молодцами. Ему ничего не нужно, все в порядке…

Внезапно он посмотрел на Лиз и сказал доверчиво:

— В последнее время там было невесело. Дороги в Ханой перерезали ежедневно, приходилось их открывать. А у вьетов с каждым днем появлялись все более мощные мины. Конечно, к страху постепенно привыкаешь…

Мадам Рувэйр перебила его:

— Да-да, конечно! Ваш отец тоже знал страх…

С огромным усилием Франсис приподнялся на койке. Его правая рука поддерживала левую, сведенное судорогой лицо сморщилось. Мадам Рувэйр умолкла. Лицо Франсиса постепенно расправилось, и он сказал слабым голосом:

— Я запрещаю, вы слышите?.. Я запрещаю вам говорить со мной о нем. Он мертв, этого достаточно. Я много думал о нем, именно в связи со страхом. Хватит! Надеюсь, вы меня понимаете…

Лиз, наклонившаяся было вперед, разочарованно откинулась на спинку стула. Франсис, измученный, вытянулся. Мадам Рувэйр, опустив руки, с конфетами на коленях, свершала героическое мыслительное усилие. Франсис молчал, в его быстрых глазах еще дрожало ярость. Казалось, он тщетно стремится уйти от горьких размышлений.

— Вы вели себя очень благородно, — опять начала мадам Рувэйр, — мои подруги просили передать вам поздравления. Все спрашивают, знакомы ли вы с маршалом де Латтром?

— А им не все равно? Если уж правительство поступило с маршалом Жюэном, как с каким-то ефрейтором… Ничего, наши парни сегодня утром поддали сапогом под зад Плевену, и отлично сделали…

— Ах, вот как… — с отсутствующим видом протянула мадам Рувэйр.

— Да, сегодня утром на площади Этуаль. Об этом уже написали в газетах. Ребята из экспедиционного корпуса надавали Плевену оплеух и пинками прогнали Ланьеля!

Франсис почти кричал, с соседних кроватей раздался хохот. Франсис здоровой рукой сделал жест, словно выметал обеих женщин.

— Идите, на сегодня достаточно…

Лиз оскорбилась. Ей хотелось, чтобы он выгнал мамашу, а ее попросил остаться. Она вскочила со стула, Франсис смотрел на нее в упор.

— Я бы не сказал, что вы меня очень любите. В чем дело? Вы коммунистка?

Лиз опустила и сейчас же вскинула глаза.

— А я не сказала бы, что вы очень любезны.

— Мне нельзя утомляться. Идите, забавляйтесь с вашими экзистенциалистами. Это вам подходит больше, чем кривлянье у нас в госпитале.

Не дожидаясь матери, Лиз вылетела из палаты. Этот братец все такой же грубиян. Так ему и надо, что его ранило, — пусть он немножко умерит свое нахальство. Как будто она виновата, что его понесло во Вьетнам…