Убийца нужен… - Пьер Дэкс

X

После отъезда Даниеля мадам Рувэйр оправилась не сразу. За четыре дня, проведенных с ним, она привыкла к надеждам. Она мечтала, что Даниелю понравится тишина старого дома, семейная обстановка, в которой еще чувствовалось присутствие покойного мсье Рувэйра, тихие провинциальные радости. Если бы все это полюбилось Даниелю, он остался бы с ней.

К тому времени, когда Даниель вылез из своей Центральной, Мирейль уже утратила все иллюзии. Она больше не считала себя молодой и красивой. Ей исполнилось сорок четыре года, и уверенность в себе ее покинула. Красота южанки — белокожей и темноглазой — недолговечна. Когда-то Мирейль полагала, что эта красота — главный козырь в ее жизни, теперь же, поблекнув, считала себя менее красивой, чем была на самом деле. Она искренне думала, что молодость прошла, когда в ее жизнь ворвался Даниель. Он вернул ей вкус к жизни, молодость и счастье. Разрыв она объясняла так же, как и Даниель.

Для него она была слишком вялой и уставшей, ум ее утратил прелесть и живость юности. Однако не все еще было потеряно, и Мирейль взялась за дело. Она обошла все модные магазины Труа, не обращая внимания на вежливые улыбки продавщиц. Визиты в кабинет косметики вызвали усиленные сплетни в ее кругу, но и это не пугало, а лишь раздражало ее. В разговорах с Мелани она порицала провинциальную узость мысли. Ее место было в Париже, там она сумела бы сохранить Даниеля.

Шли дни. Апрельское солнце скупо сочилось сквозь высокие, зашторенные окна. Мирейль хандрила, зябко вздрагивая в полумраке пустынных комнат. Она никого не знала в Париже. Мсье Ревельон не ответил на письмо, в котором она окольными путями пыталась узнать, где Даниель.

С его отъезда прошел месяц, и Мирейль чувствовала, что стареет. Ее не радовали новые платья, она думала о своей усталости, о морщинках у глаз, о седевших волосах. Она подолгу сидела перед зеркалом, затем плакала, после чего выглядела еще более увядшей и озабоченной.

В это утро к ней в комнату без стука ворвалась расстроенная Мелани и застала ее голой перед огромным зеркалом. Пробормотав бессвязные извинения, она исчезла, оставив на неприбранной постели телеграмму. Мирейль даже не успела рассердиться. Она пожала плечами, но вспомнила о Даниеле и набросилась на голубой квадратик. Руки ее безвольно опустились: «ФРАНСИС РУВЭЙР РАНЕН НАХОДИТСЯ ГОСПИТАЛЕ ВАЛЬ-ДЕ-ГРАС».

Она опять подошла к зеркалу. Сквозь тяжелые занавеси пробивался слабый свет, в котором тело ее казалось очень белым, молодым, исполненным жизни. Телеграмма обрадовала ее. Франсис ранен, но он поправится. Сын мсье Рувэйра от первого брака никогда ее особенно не беспокоил. И вот ему суждено изменить ее судьбу. Сама она никак не могла набраться смелости — теперь жизнь решала за нее. Ей придется ехать в Париж. Такая заботливость с ее стороны произведет хорошее впечатление. Она сразу перестала ощущать себя далекой от того, чем жили люди. Теперь она разделит общие горести. Раненый в Индокитае! Франсис, наверное, уже офицер. Надо было немедленно объехать всех приятельниц и сообщить им новость. Она засуетилась и сразу забыла горькие мысли об ушедшей молодости.

Она вернулась только к вечеру. Поразительно! За несколько часов рухнули стены ее тюрьмы. Всюду ее встречали, как свою. В каждом семействе был хоть один близкий или дальний родственник — воспитанник Сен-Сира.[6] В каждой семье кто-нибудь погиб в Индокитае или еще сражался там. Мирейль забросали вопросами, поручениями, ее просили узнать о судьбе родных и знакомых. Ей и в голову не приходило, что столько молодых людей погибло, что в замкнутый круг провинциальной буржуазии так безжалостно вторглась эта малозаметная война. Еще недавно мадам Рувэйр была для этих людей лишь хитрой интриганкой, выскочкой, сумевшей заставить покойного мсье Рувэйра жениться на себе. Ее терпели, пока ее муж был жив, и ей почти перестали кланяться, когда его не стало. Теперь все изменилось. Ее приглашали к обеду. Но особенно она была удивлена тем, что никто не верил газетам. Ей рассказывали о Хоа-Бине, Као-Банге, сражениях в дельте реки Меконг и прибавляли, что кампания ведется бездарно, лишь для того, чтобы производить впечатление на депутатов и американцев. Там происходят постыдные истории. «Знаете, знаменитое дело с пиастрами»?.. Рассказывали обиняками, недомолвками, часто повторяя, что с самого начала война велась глупо, неправильно. Кстати, в каких частях сражался ваш пасынок? «В десантных войсках», — не подумав, ответила она, а теперь сама сомневалась в этом.

— Вы говорите, он воюет с сорок шестого года?

А что здесь удивительного? Разве это позорно — воевать столько лет и остаться в живых?.. Но нет, ее спрашивали с почтением, уважительным, восхищенным тоном. Все говорящие об этой войне, казалось, испытывают страх.

Мирейль лихорадочно собрала чемоданы и вечерним поездом уехала в Париж. Теперь ей было ясно, чего она не поняла в Даниеле. Он ведь «ломал» (она впервые услышала это словечко от него, и оно ей понравилось), бесстрашный парень, один из тех, кем так восхищался ее покойный муж. Как могла она жить вдали от главного события эпохи? Рассеянно просматривала газеты, вносила свою лепту на рождественские подарки солдатам равнодушно, словно подавала милостыню, не заботясь, на что она пойдет… Как она могла так жить? Теперь все будет иначе: она приведет Даниеля к одру пасынка. С этого начнется их примирение, их новая, общая жизнь… Ей хватило мечтаний до самого Парижа.

На перроне вокзала продавцы газет орали о специальном выпуске, посвященном сражению под Дьен-Бьен-Фу. Поглощенная мыслями о будущем, Мирейль прошла мимо, но жирные заголовки в конце концов дошли до ее сознания. Она вернулась и купила газету. Теперь она должна быть в курсе всех событий.

В городе ей не удалось разыскать дочь, и она остановилась в маленьком отеле на бульваре Мажента. Она собиралась лечь спать, когда ее внимание привлек заголовок на внутренней стороне газетного листа: «Даниель Лавердон признан невиновным и сегодня будет освобожден». Она схватила газету и пробежала статью слишком быстро, ничего не поняла и начала читать заново. Оказывается, два дня назад был найден и опознан труп некоего Жозефа Картье, по кличке Мсье Джо, шофера, находящегося на частной службе. Подозрение пало на Лавердона, которого видели вместе с Джо незадолго до его гибели. Однако вскоре последовало полное признание со стороны истинного убийцы. Им оказался некий Матье Фонтвилль, старьевщик. Он в пьяном виде сильно поссорился с Картье. Следствие заканчивало последние формальности.

Мирейль перечла статейку в третий и в четвертый раз. Опасность, которой подвергался Даниель, ошеломила ее. Как это могло случиться, ведь у нее не было никакого, ну, прямо ни малейшего предчувствия? Просто нелепо! Подумав, она приписала и эту нечуткость к списку своих грехов перед Даниелем. Ее терзало раскаяние, раскаяние матери, которая рассердилась на ребенка, причинившего ей боль, и теперь считала себя виноватой во всех его несчастьях…

Они должны были выпустить его сегодня. Наспех она оделась и переполошила весь отель, настойчиво добиваясь телефона полицейской префектуры. Никто его не знал. Наконец она заметила на диске аппарата номер полицейской скорой помощи и немедленно набрала его. Около нее собрался небольшой кружок любопытных: две дежурные горничные, проститутка, поджидавшая клиента, и ночной швейцар, который развлекался от души.

Когда она сказала: «Да нет же, господин полицейский, морг мне не нужен, он жив, он — в сегодняшней газете», — веселье стало общим.

Мирейль изложила во всеуслышание обстоятельства дела, но не приобрела особых симпатий. Ей посоветовали позвонить в редакцию газеты. Там никто не отвечал. Одна из горничных убеждала ее позвонить в отдел пропаж и находок, и Мирейль уже готова была рассердиться. Тогда вмешалась проститутка. Она авторитетно предложила швейцару позвонить в управление политической полиции. По ее словам, номер ему был отлично известен. Тут все зашумели, и девка сама взяла трубку. Она выспрашивала какого-то типа (называя его на ты), когда будет освобожден мсье Лавердон, и не отстала до тех пор, пока ей не сказали, чтобы она позвонила завтра утром.

Потом она увела растерянную Мирейль в кафе, где проститутки ожидали прихода ночных поездов. Вернулись они около двух часов ночи, совершенно пьяные. Девка опять начала препираться со швейцаром. Оба кричали что-то о легком заработке и о каком-то «нестриженом барашке». Мирейль хлопала глазами, не понимая ровно ничего. Она с трудом держалась на ногах. Наконец швейцар прогнал девку и довел Мирейль до ее комнаты. Позднее Мирейль никак не могла решить, говорил ей швейцар, что девка из полиции и что при ней нужно держать язык за зубами, или это ей приснилось? Во всяком случае, этим были полны ее сновидения на шаткой кровати, которая ныряла и раскачивалась, всячески стараясь вызвать у Мирейль морскую болезнь.